5 271 009

«5 271 009» (англ. 5,271,009) — ироничный фантастический рассказ Альфреда Бестера 1954 года. Вошёл в авторский сборник «Звёздный взрыв» 1958 года, в котором публикуется под названием «Звёздный скиталец» («Прочёсывающий звёзды», англ. The Starcomber).

Цитаты

	Возьмите две части Вельзевула, две части Исрафела, одну Монте-Кристо, одну Сирано, тщательно перемешайте, приправьте немного таинственностью — и у вас получится мистер Солон Аквила. Это высокий, худощавый, подвижный человек с очень грустным лицом, а когда он смеется, его темные глаза превращаются в открытые раны. — начало
	Take two parts of Beelzebub, two of Israfel, one of Monte Cristo, one of Cyrano, mix violently, season with mystery and you have Mr. Solon Aquila. He is tall, gaunt, sprightly in manner, bitter in expression, and when he laughs his dark eyes turn into wounds.

Профессор Смертишин — высокий, худощавый, с очень грустным лицом — вбежал в зал. — Эврика! — закричал он. — Я нашел. Чёрт возьми. Что-то не в порядке с мыслящими машинами. Три идёт после двух, а не до. Генеральная Ассамблея огласилась счастливыми криками. Возбуждённая толпа схватила профессора Смертишина и начала радостно тузить его. Открывали бутылки с вином. Пили за его здоровье. На грудь профессора нацепили несколько медалей. Он сиял. <…> Застучал телетайп, и на стене появились огромные буквы: «ВНИМАНИЕ. ВНИМАНИЕ. ХУШЕНКОВ В МОСКВЕ НАШЕЛ ДЕФЕКТ В КАЛЬКУЛЯТОРАХ. 3 ИДЕТ ПОСЛЕ ЦИФРЫ 2, А НЕ ДО. ПОВТОРЯЕМ: ПОСЛЕ (ПОДЧЁРКИВАЕМ), А НЕ ДО».

Professor Deathhush, tall, gaunt, bitter, tottered in. "Eureka!" he cried. "I've found it. God damn. Something wrong with the thinking machines. Three comes after two, not before." The General Assembly broke into cheers. Professor Deathhush was seized and pummeled happily. Bottles were opened. His health was drunk. Several medals were pinned on him. He beamed. <…> The ticker-tape began pounding: ATTENTION. ATTENTION. HUSHENKOV IN MOSCOW REPORTS DEFECT IN CALCULATORS. 3 COMES AFTER 2 AND NOT BEFORE, REPEAT: AFTER (UNDERSCORE) NOT BEFORE.

Судья Филд оттолкнул Гельсиона в сторону. Генерал Балорсен оттолкнул его обратно. Джудит Филд не обращала на него внимания. Робот Бапорсена незаметно подтолкнул его в угол толпы, где грссш, одновременно находящийся в углу, где толпились люди на Нептуне, сделал с Гельсионом нечто невероятное, такое, что и словами невозможно описать, и исчез вместе с несчастным, который начал судорожно вырываться, кричать и рыдать, погрузившись в ужас — изысканное блюдо для грссша и пластиковый кошмар для Гельсиона…

Judge Field shouldered him aside. General Balorsen shoved him back. Judith Field ignored him. Balorsen's robot sneakily tripped him into a corner of the crowd where a Grssh, also in a crowded corner on Neptune, appeared, did something unspeakable to Halsyon and disappeared with him, screaming, jerking and sobbing into a horror that was a delicious meal for the Grssh but a plasti-nightmare for Halsyon…

С оглушительным, нечеловеческим воем он нёсся по Пятой авеню и на углу Пятидесятой улицы увидел человеческое существо. <…> — Ты последняя женщина, — взвыл Гельсион, — А я последний мужчина. Ты случайно не зубной врач? — Нет, — ответила женщина, — Я дочь несчастного профессора Филда, который с самыми лучшими намерениями задумал поэкспериментировать с ядерным распадом, но эксперимент не получился, и в результате все человечество, за исключением тебя и меня, исчезло с липа земли. Причина, вероятно, заключается в том, что в наших организмах произошли какие-то необъяснимые и загадочные мутации, сделавшие нас не такими, как все, — мы последние представители старой цивилизации и первые представители новой. — Разве твой отец не научил тебя зубоврачебному делу? — Нет, — ответила она. — Тогда одолжи мне на минутку своё оружие. Девушка вынула из кобуры револьвер и протянула его Гельсиону, которого всё время держала под прицелом своего ружья. Гельсион взвёл курок. — Жаль, что ты не зубной врач, — сказал он. — Я красивая женщина, коэффициент моего умственного развития сто сорок один, что гораздо важнее для возникновения новой расы прекрасных людей, которые будут владеть новой зелёной Землей, — сказала она. — С моими зубами это невозможно, — взвыл Гельсион. Он приставил курок к виску и вышиб себе мозги.

He howled down Fifth Avenue, and at the corner of Fiftieth Street he saw a human being. <…> "You're the last woman," Halsyon howled. "I'm the last man. Are you a dentist?" "No," she said. "I'm the daughter of the unfortunate Professor Field whose well-intentioned but ill-advised experiment in nuclear fission has wiped mankind oft the face of the earth with the exception of you and me who, no doubt on account of some mysterious mutant strain in our makeup which it makes us different, are the last of the old civilization and the first of the new." "Didn't your father teach you anything about dentistry?" "No," she said. "Then lend me your gun for a minute." She unholstered the revolver and handed it to Halsyon, meanwhile keeping her rifle ready. Halsyon cocked the gun. "I wish you'd been a dentist," he said. "I'm a beautiful woman with an I.Q. of 141 which is more important for the propagation of a brave new beautiful race of men to inherit the good green earth," she said. "Not with my teeth it isn't," Halsyon howled. He clapped the revolver to his temple and blew his brains out.

— Взрослые, а не детские фантазии. Детские мечты. Pfui! Они присущи всем людям… Оказаться последним человеком на Земле и владеть ею… <…> Есть тысячи других фантазий, таких же популярных и таких же пустых и никчёмных. Господи благослови папашу Фрейда и его весельчаков. Он придает этим глупостям такое значение! Sic semper tyrannis. Изыди! — Но если эти фантазии посещают всех, они не могут быть плохими, не так ли? — Черт возьми. У всех, кто жил в четырнадцатом веке, были вши. Ты считаешь, что это хорошо?

that I translate into line and color…." "But adult dreams, not baby dreams. Baby dreams. Pfui! All men have them. … To be the last man on earth and own the earth … <…> And there are hundreds more, equally popular, equally empty. God bless Father Freud and bis merry men. He applies the quietus to such nonsense. Sic semper tyrannis. Avaunt!" "But if everybody has those dreams, they can't be bad, can they?" "God damn. Everybody in fourteenth century had lice. Did that make it good?"

О рассказе

	… это немного гротескная и немного сказочная история, которую можно воспринимать по-разному: фиксируя «семантические влияния» и рассматривая её как «чистую фантастику» или относясь к ней как к «утилитарной, прикладной фантастике». <…> произведение построено не в единой сюжетной плоскости, а лишь на определённой площади, очерченной диалогами (господин Солон болтает не переставая, мешая латинские, французские, немецкие и английские слова, и в этом псевдовесёлом зубоскальстве тонут его мысли) и событиями, которые уже по собственному разумению можно трактовать так, как кому понравится. <…> Этот рассказ, окутанный атмосферой фантазии и магии, написан в оригинальном стиле с элементами престидижитаторства, когда разные смысловые сюрпризы вылетают фразами сообразно ловкости сюжета. Поэтому трудно сделать хороший перевод…
	… to historia po trosze groteskowa i po trosze baśniowa, którą można odczytywać rozmaicie, raz księgując „wpływy semantyczne” raczej na kontach fantastyczności „czystej”, a raz — „stosowanej”. <…> utwór jednolitej płaszczyzny cięcia nie daje, a tylko pewną strefę wyznaczoną przez dialogi (pan Solon bardzo wiele wciąż gada, mieszając słowa łacińskie, francuskie, niemieckie, angielskie i myśli swoje w tej pseudowesołej fanfaronadzie topi) i wypadki, które już można domniemaniami własnymi tak ciąć, jak się żywnie komu podoba. <…> Opowiadanie to, zanurzone w magicznej atmosferze, jest napisane stylem o cechach prestidigitatorskich, jako że różne niespodzianki sensów wyskakują z poruszeń zdaniami. Przez to trudno o dobry przekład…
	— Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 1 (IV. От структурализма к традиционализму), 1970

В «Starcomber» представлено несколько типичных псевдо-реалистичных клише, т. е. якобы серьёзные проблемы, присутствующие в научной фантастике, высмеиваются гротескным образом <…>. Это доведение до абсурда имеет глубокий смысл. Оно показывает, что такие мотивы и темы вообще не допускают серьёзного беллетристического воплощения, так как эти проблемы просто образуют предлог, маскировку для проявления самых наивных инфантильных мечтаний. Если кто-то в качестве автора рассматривает такие проблем с максимальной серьёзностью, он только демонстрирует свою интеллектуальную несостоятельность; где нет серьёзной задачи, там нет и шанса её серьёзного и реалистичного решения.

— Станислав Лем, «О гротеске», 1972

Перевод

В. А. Гольдич, И. А. Оганесова, 1995