Эссе и статьи Станислава Лема

Станислав Лем написал около 1500 эссе, статей и рецензий, большей частью, с конца 1970-х. Здесь цитируются те, которые не входили в авторские сборники, определённые тематические и публицистические циклы.

Рецензии

Из всех этих статей <…> возникает фигура автора, возможно, более интересная для писателя, чем для учёного, если только этот последний особо не интересуется ошибками мышления и квазинаучного предвидения. По сути, хотя Эдисон многократно повторяет, что люди «слишком мало пользуются серым веществом своего мозга», сам он часто использует свои мозговые клетки не лучшим образом. В пророчествах, которые должны показать будущие судьбы мира, он совершает многочисленные ошибки социологической или психологической природы, часто также обнаруживает незнание элементарных фактов (когда, например, утверждает, что можно будет использовать для движения машин вращение Земли вокруг своей оси). Эти ошибки особенно ясно видны при обсуждении социализма, который он называет радикализмом. Эдисон просто считает, что «агитаторы лгут», но американский рабочий, к счастью, по сути «хороший», поэтому его следует уберечь от подлых обманщиков, которые готовы испортить его благородную нравственность. <…> Намного интереснее Эдисона-музыковеда, социолога, биолога и философа Эдисон как человек: что есть в нём типично буржуазного, как в своих порой удивительных взглядах и мыслях он представляет яркий образец своего типичного соотечественника.

— Т. А. Эдисона, «Дневник и различные наблюдения», 1948

Кончается ли любовь с приходом климактерического периода, будь то мужского или женского? Часто бывает, что она сохраняется и дальше. Она должна только пережить своё воспламенение, которое может состояться и во время «кеммера»; даже если потом сексуальное будет потушено, психическое пламя горит дальше. И во всяком случае такие происшествия должны быть частыми. Да, и страшная ирония судьбы — кто-то во время течки полюбил другого как женщину, а через несколько месяцев они оба становятся «женщинами» или «мужчинами» — вероятно ли, что они отправятся разыскивать себе наиболее биологически соответствующего, то есть гетеросексуального партнёра? Утвердительный ответ на этот вопрос не только бессмыслица, но и явная ложь, так как мы располагаем лучшим знанием — о власти культурно-психологической организации внутренней жизни, противоречащей биологическим стремлениям. Так что на планете Зима множество горя, множество несчастий; а также и «извращений», проявляющихся в том, что «прежние» мужчины должны чувствовать намного большее притяжение «прежних» женских любовных партнёров — даже если сегодня они бесполые существа или мужчины, — чем тех, кто сегодня готов, согласно диктату желез, играть женскую роль. Что за возможности для ужасной, причудливой, даже дьявольской комбинаторики! Ведь в таких вариациях имеются предпосылки к прямо-таки адской и интенционально побуждающей злости, и такое положение должно было бы стать главным пунктом всех культурологических усилий этого человечества. Ведь вся земная история учит нас, что человек никогда не склонен признавать слепые статистические силы как таковые, то есть как единственного властелина своей жизни и смерти. Он изобрёл культуру как религию и миф, чтобы превратить ужасную нейтральность по отношению к нему слепой статистики в детерминированную трансцендентность. Так как задача, перед которой стояли кархидцы, была намного, намного труднее, чем такая же перед Homo sapiens на Земле, тамошние культурные труды должны были оформиться соответственно. <…> И, хотя это может звучать немного комично, я должен это сказать: роман Ле Гуин доказал мне, что наши тела, такие, какими их сформировал эволюционный процесс, представляют собой не худшее в области реализуемого; и что мы не являемся более всех потерпевшими в антропогенетическом процессе. <…> Я узнал из этой книги о некоторых атрибутах моей человеческой судьбы, в её онтологических, то есть окончательных качествах, хотя эта онтологическая идея судьбы только обозначена, а не воплощена. Премного благодарен и за это, так как такое переживание в НФ приходится ценить… <…> Поскольку Ле Гуин, вероятно, не хотела взрывать ортодоксальную НФ структуру, имеется там довольно-таки типическая последовательность <…>. Было ли это необходимо? Ещё раз: что меняет новое политическое положение людей Зимы в их интимнейших экзистенциальных проблемах? Разве мы маленькие дети, которых может утешить такой happy end? Должно ли огорчительное родство с НФ <…> уничтожить все онтологические потрясающие возможности? Что за проклятие лежит на всей НФ, если самые блестящие идеи в её области так быстро меркнут и пропадают?

— Урсула Ле Гуин, «Левая рука Тьмы», 1971

	Все пути НФ, которые в конце не ведут назад к людям, не могут нам предложить ничего сверх богатств галактического паноптикума.
	— там же

Уход из Вселенной, если его понимать буквально, должен быть равнозначен уходу из жизни <…>. Однако если жизнь и смерть, как и принцип причинности, должны быть отменены, остаётся, пожалуй, ещё возможность общей трансформации, которая окончательно отменит эти границы, навсегда отделяющие друг от друга объекты и субъекты. <…> Я могу показать лишь неясные очертания этого: можно было попробовать подняться к «центру приложения воли», как это понимал Шопенгауэр, то есть к той имманентной силе, которая скрывается в недостижимом внутреннем пространстве всей феноменалистики. Можно было ожидать попытки описать это посредством постоянных противоречий, самоотречения и насилия над языком по отношению к действующему началу, когда не остаётся ничего человеческого, ничего психологического, и всё-таки существует некий фокус, некий центр, как бессознательный противоречивый конгломерат, причем там должно быть сплавлено воедино серьёзное с причудливым гротеском, правдоподобное с невозможным ни при каких обстоятельствах. <…> Только в заведениях для слабоумных хвалят высокий слог пациента за то, что его чуточку связная речь так красиво выделяется на фоне глупого лепета всех остальных обитателей клиники. Либо научная фантастика станет разделом нормальной литературы, равнозначным другим видам, либо не имеет смысла серьезно рассматривать произведения этого жанра и проблемы, с ними связанные. И если только отдельные работы могут избежать всеобщего осуждения, то следует, вероятно, вспомнить, что Содом могли спасти всего лишь десять праведников.

— М. К. Джозефа, «Дыра в нуле», 1971

Нравственные позиции Комацу <…> безупречны, <…> но этого недостаточно для того, чтобы автоматически использовать этот диагноз для оценки литературного и научного качества материала. Смысл и значение всех <…> рассказов <…> — мир плох, как выясняется, и очень плохо, что это ТАК плохо. Было бы гораздо лучше, если бы всё было лучше. <…> Стилистика Комацу — или, говоря осторожнее, русского перевода — напоминает газетный фельетон из воскресного выпуска, в котором предпринята рискованная попытка растрогать человеческое сознание прописными истинами, которые все знают наизусть, если только не забыли со школьных времён, когда на уроках закона божьего читали добрые проповеди. Трудно говорить и об обаянии, когда наивности преподносятся в виде вновь открывшихся важных истин. У рассказов Комацу есть одно преимущество, которого лишен его роман: они действительно так коротки, что не успевают наскучить читателю. <…> Вполне возможно, что в романе имеются отсылки к элементам японского фольклора <…> и чтение воздействует на японца не так отупляюще, как на европейца, который просто незнаком с традициями театра кабуки <…>. [Всё] это никакая не научная фантастика, а фантазия, вернее, собрание избитых истин, наивных притч и аллегорий, глубиной от 2 до 3 сантиметров. В японском литературном мейнстриме есть отличные писатели; но тамошняя НФ, судя по представленному образцу, ориентируется на умственно отсталых, так же, как и НФ на Западе.

— Сакё Комацу, сборник «Похитители завтрашнего дня», 1971

Слияние реалистичной и мифической структур повествования разрешено, если этот процесс НЕ утаивается и если художник признаётся в своём намерении <…>. Но если парадигматическая структура тайно «заимствуется» и как таковая НЕ должна узнаваться, поскольку именно она выдаётся за что-то совсем ДРУГОЕ, <…> узнавание «одолженной» структуры в её первоначальной имманентности равнозначно дисквалификации произведения. <…> зачем упорно заниматься МИСТИФИКАЦИЕЙ, причём не одному автору, который как одиночка всегда ведь может ошибиться, но и высокому совету, жюри SFWA, которое удостоило эту мистификацию премии? Разве не понимают эти почтенные мыслители, что они оказывают делу НФ худшую из возможных услуг, открыто показывая свою коллективную слепоту в элементарных вопросах искусства? Разве не ясно, что роман Силверберга, если бы он вызвал восторг членов жюри — должны были наградить ТОЛЬКО как сказку, но НЕ как научную фантастику. Если же они наивно камуфлированной сказке дали премию КАК НФ, эта награда представляет собой акт самоосмеяния всего жанра, который даже не знает, что он, собственно, делает.

— Роберт Силверберг, «Время перемен», 1972

Действие любой weird story должно подводить к некоей кульминации, в некоторой степени она является кассой, из которой обещанный и объявленный ужас должен быть оплачен в твёрдой сверхъестественной валюте. Эту валюту вряд ли можно заметить при дневном свете — все эти чудовища, изготовленные из лягушачьих тел (Лавкрафт), волосатые пауки (М. Р. Джеймс), старые кости, черепа и т. п., могут напугать лишь детей или инфантильно настроенных читателей; это верно и для других аксессуаров «иного мира». «Существа-призраки» в сравнении с реалиями нашей цивилизации стали простенькими, добродушными, вроде обитателей уютного чулана. Таким образом, сами источники страха не могут быть показаны в weird fiction, они и не показываются, так что читатель остается разочарован, а жанр непрерывно колеблется между слишком большим и слишком малым количеством феноменалистики ужаса. <…> На мой взгляд, юмор является краеугольным камнем, определяющим неизменное качество всей литературы. Те жанры, которым противопоказаны сатирические или юмористические компоненты в тексте — поскольку под их воздействием они подвергаются разложению, — тем самым обнажают свою фальшивость. <…> этот маленький бедекер Выдмуха по литературе о призраках <…> разумно и объективно доносит правду о ложной сущности фантастики.

— Марек Выдмух, «Игра со страхом», 1976

Написанное Артуром Кларком в пятидесятые годы введение в космонавтику занимает в моей библиотеке почётное место. <…> Без преувеличения можно назвать Кларка моим тогдашним учителем. <…> Если рассматривать книгу как объективно-прогностическую, то это порождает множество головоломок. Это такая утопия? Разве что для одиннадцатилетних и тех взрослых, которые безнадёжно застряли в детстве. Только если вы любите современные романы, в которых описание двигателей внутреннего сгорания заменяет любую психологию людей, пользующихся автомобилями, а данные генетики и биохимии используются в качестве эрзаца любви, только в этом случае вам стоит приобрести новый роман Кларка. Лишь тогда вам гарантирована светлая радость при чтении.

— Артур Кларк, «Земная Империя», 1977

Очень жаль, что такой высокоодарённый, образованный и интеллигентный писатель молодого поколения, как Йен Уотсон, не в состоянии отличить поверхностный блеск мистицизма от сути дела. Уотсон применил свои обширные знания только лишь для того, чтобы выдать мелкую сказочку за утраченное спасение нашей цивилизации. Его роман дает мне больше информации о путанице, которая царит в лучших головах молодых людей сегодня, чем о реальном состоянии дел на земле и в небе,..

— Йен Уотсон, Марсианский Инка» (1977), 1979

	Я склонен сравнить <…> отношение НФ к настоящей науке с отношением детективных романов к криминологии; детективы нисколько не способствуют решению реальных проблем преступности, в них эти проблемы сведены — за очень редкими исключениями — к десятку ходовых сюжетных приёмов и, таким образом, также сфальсифицированы.
	— У. С. Бейнбридж, «Революция космических полётов» (1976), 1979

… «Любовь…» у меня осталась в памяти только как тень, как передний, прозрачный, воздушный план пьесы: в то, что её следовало бы <…> трактовать серьёзно, не могу поверить. Пьеса напоминает мне скорее большое музыкальное произведение, которое в письменную или читаемую прозу непереводимо в принципе <…>. Симфоничность пьесы в том, что в ней одновременно присутствуют различные планы убитых-погибших во время революции и живых контр-, ре— и деформаторов, а ещё звучит кровавый аккомпанемент напоминания о том, что происходило и происходит за сценой, — именно ЭТО мне пришлось по вкусу.

— «Прочитал «Любовь в Крыму» С. Мрожека», 1993

Эссе и статьи

1950-е

Жизнь: преходящая трудность. Найденный в шкафу обрывок газеты. Испачканный, внешне напоминающий страницу объявлений «Вечернего экспресса». Наверху дата: «16. VIII. 2317 г.». Вот некоторые объявления, точно скопированные: БОЛЕЗНИ венерические и марсианские лечит др. Столпка Теофил, ул. Кошикова, 96, 2 этаж. ЯДРА АТОМНЫЕ разбиваю в присутствии заказчика. Там же гербаризаторы со звонком и липкая лента для механических мух. Хмельная, 44, от ворот налево. ТРИХОБЕЗОАРЫ заграничные куплю, можно с носителями. Хмельная, 60. АСТРОНАВТИКЕ обучаю по переписке. В-ва 6, а/я 637. МЕТЕОРИЗМ двусторонний продам дёшево по случаю отъезда. Обр.: предложение 6591. БЮСТЫ с регулировкой величины и формы — электропитание и управление в отдельной сумочке — НОВОЕ ПОСТУПЛЕНИЕ! Устойчивы к тряске, на гидравлике. Базар Ружицкого, 6. <…> СЕРВОБРАТА продам за бесценок после отключения кабеля. Можно на запчасти. Предл. 673. МОДНАЯ ЖЕНЩИНА СВЕТИТСЯ В ТЕМНОТЕ. Используйте только пудру РАДИАКТИН! ПРЕПАРАТЫ ДЛЯ УСИЛЕНИЯ МЫСЛЕЙ: пегасол, гениалин, креаторин, — спрашивайте во всех аптеках. ЗУБЫ удаляю на расстоянии. <…> ВАКУУМ КОСМИЧЕСКИЙ из посылок сберкассы скупаю. <…> АНАНАСЫ, помидоры, сельдерей, огурцы из пластмассы изготавливаю и съедаю на месте. — перевод: В. И. Борисов, 2015

— «Переучёт» (Felieton remanentowy), 1958

	… об одном йети, который мозоли на ногах набил, бегая босиком по Гималаям, а потом в качестве репатрианта приехал в Польшу, где его сразу взяли торговым советником в обувной кооператив,..
	— там же

1960-е

	Можно притворяться эпиком, питаясь фактами общества, масс, но это не будет настоящая эпика. Потому, что там, где масса, там статистика, а даже царская водка не гложет так золота, как статистика обращает в ничто художественную конструкцию. <…> Искусство, скажем так, это, в конце концов, обида на Технологию. Это состояние хроническое, которое длится уже довольно давно. Ситуация постоянная и одновременно парадоксальная. Что касается литературы, она, как обиженный ребёнок, прячется, где только может. <…> Уверен, что такие места будут всегда, впрочем, описания этих шкафчиков, истории этих самопогребений бывают жемчужинами литературы. В конце концов, каждый имеет право спрятаться там или сям, если ему нравится, но если прячутся все, я начинаю бояться литературы. — ответ на анкету «Моё двадцатилетие», посвящённой приближавшемуся двадцатилетию ПНР
	Można udawać epikę, żywiąc się faktami społeczeństwa mas, ale to nie będzie prawdziwa epika. Dlatego, bo gdzie masa, tam statystyka, a i woda królewska nie zżera tak złota, jak statystyka obraca w nic konstrukcję artystyczną. <…> Sztuka bowiem, powiedzmy to w końcu, jest obrażona na Technologię. To stan chroniczny, który trwa już dość dawno. Sytuacja jest wielokrotnie naraz paradoksalna. Co się tyczy literatury, ta, jak obrażone dziecko, chowa się, gdzie tylko może. <…> Pewno, że takie miejsca będą zawsze, zresztą opisy tych schowków, historie tego chowania się bywają perłami literatury. W końcu, każdy ma się prawo tu czy tam schować, jeżeli mu się podoba, ale jeżeli chowają się wszyscy, zaczynam się bać o literaturę.
	— «Иллюзии Science Fiction» (Złudzenia Science Fiction), 1960

Когда я писал первые фантастические книги, меня терзали угрызения совести. Мне казалось, что если я в одной книге дал какую-то картину будущего, то я буду сам себе противоречить, если в другой книге опишу будущее иначе. Через много лет, когда я начал читать книги специалистов-прогнозистов, я понял, что никакого логического противоречия здесь нет. Прогнозисты всегда делают несколько вариантов прогнозов в виде расходящегося веера. <…> При всём тематическом и жанровом разнообразии англо-американской фантастики там очень заметно то, что я назвал бы «параличом социального воображения». <…> Когда англо-американские фантасты пишут об отдалённом будущем, у них проявляются две крайности — либо они представляют его совершенно «чёрным», либо совершенно «розовым».

— «Литература, проецирующая миры», 1969

1970-е

	Основная задача литературы, — проникновение в мир таких интеллектуальных или социальных вопросов, к которым нет никакого иного подхода, кроме как с помощью слова. — ответы на анкету «Взаимодействие литературы с другими видами искусства»
	— «Как достичь синтеза», 1975

см. в 2017 Вопросы литературы http://voplit.ru/main/index.php/archive/

Героем моих книг является познание в смысле гносеологии, эпистемологии... — вероятно, там же

Мировая наука как целое действует наподобие сита, отделяющего пшеницу от плевел: она правду видит, хотя и не скоро скажет. Суждения отдельных учёных, хотя бы и нобелевских лауреатов, хотя бы даже Эйнштейнов, сами по себе не имеют доказательной силы в науке. Они получают её (то есть могут её получить) лишь после многократных и тщательных проверок. И как раз коллективный, внеличностный характер науки, та её особенность, что процедуры познания, складывавшиеся столетиями, стоят выше любого индивидуального мнения, даже самого авторитетного, служат гарантией действительной объективности познания, и надежнее этой гарантии ничего быть не может. Это не означает абсолютной непогрешимости науки, но означает нечто более важное: наука ошибается, однако в своем дальнейшем движении аннулирует собственные ошибочные утверждения. Говоря по-другому, наука как целое представляет собой систему с сильной тенденцией к самокорректировке. И обвинять науку в тупом, злонамеренном, демагогическом или диктуемом какими-либо иными посторонними соображениями отрицании фактов, которые являются её кровью и воздухом, — значит не понимать её основополагающих функциональных принципов. — перевод: К. В. Душенко, 1990

— «О „неопознанных летающих объектах“» (О «niczidentyfikowanych objektach latajacych»), 1977

1980-е

Когда-то и сам я <придерживался> мнения, <что> хотя инопланетяне могут очень сильно отличаться от людей по своему строению и внешнему виду, хотя их тело может быть устроено совершенно иначе, хотя они могут располагать иными специализированными органами восприятия, обходиться без кислорода и даже жить на дне морском, тем не менее их разум должен быть очень похож на наш, ибо невозможна какая-то иная форма разума, чем та, что свойственна человеку. Сегодня я уже не стал бы защищать эту точку зрения. Абстрактно мыслящий разум, его — если можно так выразиться — логическая вершина, которую мы уже препоручили нашим перерабатывающим информацию машинам, и в самом деле может быть космической постоянной. Однако разум, определяющий социальную жизнь людей, тот «неразумный разум», который галопирует верхом на нашей половой жизни и неразрывно связан с обстоятельствами возникновения человечества, разум, из-за которого наша цивилизация раскачивается как на качелях, между расцветом и упадком, — эта разновидность разума вполне может быть всего лишь локальным, то есть исключительно земным, феноменом. Ведь сведущие специалисты то и дело напоминают нам о том, что наш предок — не слишком-то симпатичная обезьяна, научившаяся есть мясо и утратившая волосяной покров, — продолжает жить в нашем теле. Эта смышлёная, сверхвозбудимая сексуально обезьяна, не способная расстаться со своим предчеловеческим, магическим мышлением и реакциями, это существо, в психике которого не меньше слоёв, чем в геологической формации, не может быть константой во всей многозвёздной Вселенной. <…> Возможно ли понимание между разумными существами, находящимися на самых различных ступенях исторического развития, если мы не можем договориться даже с нашими соседями — людьми, живущими в обществе с иной политической системой? <…> Я считаю вполне возможным установление контакта с «Другими». Но как раз тогда и умрёт иллюзия антропоцентрически, а значит, утопически мыслящего рационалиста,.. — рецензия на швейцарское издание книги американцев Дорис и Дэвида Джоунас «Инопланетяне» (Doris und David Jonas. Die Außerirdischen); перевод: К. В. Душенко, 1990

— «Ещё о „проблеме контакта“», 1980

Мюнхенское издательство «Matthes & Seitz» обратилось ко мне с просьбой ответить на вопрос, который они задавали знаменитостям, главным образом из ФРГ: как бы я отреагировал на известие о высадке на Землю существ из космоса. Я отказался от участия в этом опросе, объяснив в письме, что считаю такое событие невозможным и не желаю выдумывать свою реакцию на невозможное. Издатель опубликовал копию моего письма в книге с ответами на этот вопрос. И вот что забавно: все опрашиваемые дали ответ, а отказался только писатель, занимающийся фантастикой.

— «Три моих желания» (Moje trzy życzenia), 1980

В этом мире уже давно слишком много книг. Ситуация напоминает ресторан, где предлагается так много блюд, что гость, прежде чем дочитает меню до конца, или умрет от голода, или предпочтет выбрать первое по списку блюдо. <…> Одна немецкая журналистка несколько лет назад написала о Франкфуртской книжной ярмарке, что та напоминала ей засоренный бумагой туалет. Более точного определения для сегодняшнего потока книг я ещё не встречал. <…> по-прежнему появляются ценные книги, которые даже находят издателей. Но до них нелегко добраться, потому что они, эти книги, тонут в потоках напечатанной ерунды. Критика перестаёт выполнять советующе-селективную роль по отношению к читателям. Критики пишут своё, публика читает своё. Критик похож на человека, который стоит с маленьким ситом в руке на берегу болотистого, занесённого илом океана. Рядом с ним находятся мегафоны издательских гигантов и водяные насосы, которые выкачивают мутную воду из этого океана, а громкоговорители мычат, что это чистейший нектар и кристально чистое совершенство. Правда, может быть, в этих болотных глубинах плавают какие-нибудь лакомые кусочки, но их не выловить маленьким ситом. Бестселлеры получаются тогда, когда автор кого-то изнасиловал, или его кто-то изнасиловал, или когда он был сутенёром или проституткой, когда автор сидит в тюрьме за многочисленные убийства или многомиллионные мошенничества, когда он — не в книге, а в жизни — выдумал необычайные, ранее не существовавшие экстравагантности, когда он преследуется законом, но перед тем, как его посадят в тюрьму, у него ещё есть время дать интервью глянцевым журналам, издающимся большим тиражом. <…> Литература — это духовная пища. Она должна быть вкусной, полезной и ценной. Но люди едят не то, что в качестве супа или второго блюда идеально по содержанию витаминов и калорий, а также относительно усвояемости. Они едят то, что им приходится по вкусу. Очень часто то, что им по вкусу, является вредным. Они едят не то, что совершенно, а то, что им нравится. Так же люди ведут себя и по отношению к литературе.

— предисловие (1984) к составленной им антологии рассказов «Даосист ли Бог?» (1988)

Можно сказать, что среди написанных мною книг мало таких, которые были бы лишены дидактических целей; <…> это, наверное, забавно, что дидактический замысел направлен не только в адрес читателя, но и в мой собственный адрес. <…> Но дидактичность не должна быть следствием установок на дидактизм, он должен присутствовать непроизвольно, <…> это даже вопрос порядочности. — см. переписанную версию «От эргономики до этики», 1990

— «Не может быть рая на Земле», 1989

	Россия была страной могучих талантов; и могучими, наверное, были силы, заставившие её молчать. Наступает время, когда Россия может заговорить снова.
	— там же

	В цивилизованных странах никто не считает, что демократии зиждется на допуске к телекамерам каждого, кому этого захочется, вкупе с обитателями Яна Божего и Кобежина. А у нас чуть не каждый может прийти с улицы на телевидение: «Давайте мне камеру, буду обращаться к народу!»
	— «Демократией по морде», до 1990

1990-е

	Германия будет крепостью, осаждаемой бедняками всего мира, а Польша станет колонией Ватикана. — статья для книги «Немцы и поляки», предполагавшейся к изданию Польским институтом Германии
	— «Пессимистические взгляды одного футуролога», между 1990 и 1993

	Каждый парламентарий, который не посещает сессии, должен предоставить освобождение от врача, а если не предоставит, будет приклеен универсальным клеем к своему креслу до конца срока созыва. Потом его вырежут вместе с фрагментом сиденья, который заберет домой на память.
	— «Как усовершенствовать демократию?» (Jak demokrację usprawnić?), 1992

Я очень любил рассматривать анатомические атласы из библиотеки отца. Это рассматривание породило одну игру. Для нее были необходимы разноцветные кусочки пластилина, из которого я делал пластилиновую куклу, после чего вскрывал ей живот, куда вкладывал разноцветные пластилиновые внутренние органы. А потом меня забавляло то, что её можно было порезать на пласты или сделать из неё разноцветный шар. Я предпочитаю даже не думать, что из этого сделал бы какой-нибудь фрейдист. <…> В книгах Карла Мая не происходит ничего, кроме того, что сначала коварно нападают и связывают, затем кто-то приходит с ножом или с зубами (иногда с ножом в зубах) и разрезает эти путы. Затем связывают тех, кто нападал. Привязывают их к столбу или к камню для пыток. Бросают в них ножами или немного их поджаривают. Очень интересно, что эта ужасная скукотища, как я сегодня её воспринимаю, постоянно будит заинтересованность у новых поколений читателей. <…> Карл Май создал некий собственный мир, который имеет очень тесные связи с миром реальным. Это, пожалуй, часть тайны неослабевающего успеха этих книг. <…> Отличный переводчик д-р Штаммлер этот младопольский, немного слишком буйный польский язык несколько урезал в переводе на немецкий, и оказалось, что это даже пошло Грабиньскому на пользу. <…> Очень редко случается, чтобы перевод был лучше, чем оригинал. Я знаю ещё один такой случай. «Кубусь Пухатек» Ирены Тувим — гениальная книга. Зато ту даму, которая сделала из Пухатека какую-то Фредзю Фи-Фи, я бы убил тупым ножом за то, что она сотворила из этой книги. А тех, кто её за это хвалил… не буду говорить, что надо с ними сделать. Этот полный необычного обаяния текст был попросту кастрирован. <…> Характерно, что авторы, пожалуй, вообще не отдают себе отчета в том, как они пугают детей такими невинными с виду идеями. Детское воображение столь незапятнанно, свежо, что всё, что пишется, каким-то образом там глубоко отпечатывается. <…> позже я читал [детективы] Честертона, но это уже было не то. Здесь никогда неизвестно, что является «виной» писателя, а что заслугой читателя. Поскольку наивный детский читатель очень легко может «обмануться» и соблазниться, а более опытный — нет. — перевод: В. И. Язневич, 2007

— «Книги детства» (Lektury dziecinstwa), 1992

Классический капитализм тоже уже не в состоянии справиться с проблемами, которые он порождает. Рыночная конкуренция способствует производству того, что, будучи само по себе излишним, находит спрос (заполняя у богатых «рыночные ниши»). Как раз богатым угрожает инфаркт — моторизационный инфаркт мегаполисов, воздушных сообщений и даже инфаркт в околоземном пространстве, которое превращается в орбитальную свалку отходов, угрожающую дальнейшим полётам. <…> «Глобалистика» как программа преодоления чрезмерной специализации, своей главной целью имеющая спасение человечества от гибели, в следующем столетии должна получить приоритет в учебных заведениях и постепенно преодолевать различные фобии (такие как ксенофобия), хотя это будет труднее, чем космонавтика. — перевод: К. Душенко, 1992

— «Планета Земля. Век XXI» (Planeta Ziemia, wiek XXI), 1992

	Из Америки сейчас пришла волна энтузиазма по поводу информационной автострады для глобальной деревни, созданной благодаря коммуникационным сетям. <…> Во времена пана Заглобы — хотя его никогда не было — горизонт мира замыкаться на небольшом кусочке Европы. <…> Между тем у нас большая часть политического класса не очень размышляет над внешней по отношению к Польше ситуацией и ведёт себя по-прежнему, как пан Заглоба. <…> Российская армия страшно скомпрометировала себя в Чечне. Вступил в силу принцип домино: ничего не получается, приходится вводить в бой новые и новые резервы, элитные части не справляются, ну, так задействуем тяжелую артиллерию и сотрем в порошок целый город. В то же время пропасть между страшной правдой этой экспедиционной войны и ложью пропаганды разверзлась такая, что пришлось потихоньку вводить цензуру, закрывать газеты, как у нас в своё время говорили, — возвращается новое. И это очень опасно. Я не верю, что Ельцин — это такой ванька-встанька, что, как только он договорится с чеченцами, так сразу и демократию вернёт. Подобные процессы труднообратимы.
	Z Ameryki wyszła teraz fala entuzjazmu dla autostrady informacyjnej, dla globalnej wioski stworzonej dzięki komunikacyjnym łączom. <…> Za czasów Pana Zagłoby — chociaż go nigdy nie było — horyzont świata zamykał się na małym kawałku Europy. <…> Tymczasem u nas większość klasy politycznej nie bardzo zastanawia się nad sytuacją zewnętrzną Polski i zachowuje się nadal jak Pan Zagłoba. <…> Kompromitacja rosyjskiej armii w Czeczenii jest straszliwa. Nastąpiła reakcja domina: ponieważ się nie powiodło, trzeba było rzucać wciąż nowe i nowe rezerwy, oddziały elitarne nie dają sobie rady, więc ogniem ciężkiej artylerii zmielimy na pył ceglany całe miasto. A równocześnie rozziew pomiędzy straszną prawdą tej ekspedycyjnej wojny a kłamstwem propagandy tak się powiększył, że trzeba było powolutku wprowadzać cenzurę, zamykać gazety, że — jednym słowem — jak to się u nas mawiało, wraca nowe. I to jest bardzo niebezpieczne. Nie wierzę, że Jelcyn to taki Wańka-Wstańka, co jak tylko dogada się z Czeczeńcami, to od razu demokrację przywróci. Takie procesy odwrócić trudno.
	— «Горизонт пана Заглобы» (Horyzont Pana Zagloby), 1995

	Навалить в штаны может каждый, дело житейское, но сделать это во время торжественного и особо важного приема (например, у короля), способен только исключительный кретин. Это типично американская черта — они всегда выбирают неподходящий момент. Невежество супердержавы, у которой крыша поехала <…>. Я не кровожаден, но хотел бы, чтобы Милошевича повесили, — если ему ничего не будет, это станет страшным знаком для нового века и доказательством абсолютной безнаказанности. Однако, при его хитрости и нерешительности Запада, скорей всего, никакое наказание ему не грозит. <…> Наилучшим способом спасения человечества было бы открытие каких-либо сил, полей либо явлений, предотвращающих приведение в действие всех атомных бомб, как урановых, так и водородных. Я не думаю, что это совершенно невозможно, ведь мы вошли в эпоху неслыханных переворотов в области фундаментальных исследований. Если бы вдруг оказалось, что все атомное оружие ни к чему негодно, в мировой политике произошли бы великие перемены. Исчез бы страх перед атомными террористами, а Россию стали бы считать огромной помойкой, по которой мечется почти невменяемый Ельцин в тесной компании миллиардеров и мафиози.
	Porobić się w majtki każdy może, to ludzka rzecz, ale zrobić to podczas uroczystego i szczególnie ważnego przyjęcia, na przykład dla cesarza, potrafi tylko specjalny kretyn. Specjalnością Amerykanów jest to, że oni zawsze wybierają niewłaściwy moment. Arogancja mocarstwa, któremu się w głowie przewróciło <…>. Nie jestem nadto krwawy, ale chciałbym, żeby powiesili Miloszevicia — jeśli mu się nic nie zrobi, będzie to straszliwe signum dla nadchodzącego stulecia i dowód zupełnej bezkarności. Przy jego przebiegłości i równoczesnym braku zdecydowania Zachodu kara żadna pewnie go jednak nie spotka. <…> Najlepszym sposobem podratowania nas jako ludzkości byłoby wykrycie dających się masowo rozpowszechniać sił, pól albo zjawisk, uniemożliwiających zapłon wszystkich konwencjonalnych bomb nuklearnych, zarówno uranowych, jak i wodorowych. Nie jest to zupełnie niemożliwe, weszliśmy bowiem w epokę niesłychanych przewrotów w dziedzinie badań podstawowych. Gdyby się nagle okazało, że cała broń atomowa funta kłaków nie jest warta, spowodowałoby to w polityce światowej olbrzymie zmiany. Znikłby strach przed atomowymi terrorystami, a Rosję zaczęto by uważać za wielkie śmieciowisko, po którym miota się półprzytomny Jelcyn wraz z niewielką liczbą miliarderów oraz mafiosów.
	— «Борода Фиделя» (Broda Fidela), 1999

	В конце века царит мода, чтобы под видом науки публиковать [в СМИ] наиболее бредовую чушь и вздорные бредни, какие только можно себе представить. <…> Рецепт, однако, простой: берётся пять процентов науки, пять процентов религии, и доливается девяноста процентами блажи и глупости, и образуется своего рода паршивая суспензия, которой читатель может насладиться, или гоголь-моголь, в котором все компоненты утёрты в однородную массу.
	Równocześnie pod koniec wieku panuje moda, żeby pod mianem nauki publikować najbardziej bredniowate bzdury i bzdurne brednie, jakie tylko można sobie wyobrazić. <…> Przepis jest jednak prosty: bierze się pięć procent nauki, pięć procent religii, dolewa dziewięćdziesiąt procent blagi i nonsensu, i powstaje rodzaj nędznej zawiesiny, którą czytelnik ma łyknąć, albo kogla-mogla, w którym wszystkie składniki utarto na jednolitą masę.
	— «Над бездной» (Nad otchłanią), 1999

	... похоже, что Милошевич будет при власти с незапятнанной честью, как исключительно благородный убийца, который с большой вдумчивостью и терпеливо продолжил дело разрушения. Гигантский супергордиев узел, каким является балканский кризис, даёт мрачное свидетельство о современной политике, ибо показывает явное преобладание любви к власти и желания сохранить свои кресла перед несчастьми любого масштаба.
	… wygląda na to, że Miloszević zostanie przy władzy z nie uszkodzonym honorem jako wyjątkowo szlachetny morderca, który z wielką premedytacją i cierpliwością kontynuował dzieło zniszczenia. Gigantyczny supergordyjski węzeł, jakim jest bałkański kryzys, wystawia ponure świadectwo współczesnej polityce, pokazuje bowiem jawnie przewagę ukochania władzy i chęci utrzymania swoich krzeseł nad nieszczęściami o dowolnej skali.
	— «Честь монстра» (Honor potwora), 1999

2000-е

1. Чтобы каждый мог иметь на голове за ухом кнопку, нажатие которой обеспечивало бы наступление великолепной погоды до самого горизонта. К сожалению, если две особы, пребывающие в одной и той же местности, будут иметь разные представления о том, какой должна быть великолепная погода, это может привести к непредсказуемым последствиям, например в виде смерча. <…> 6. Чтобы можно было за считанные гроши приобрести в любой аптеке такие таблетки, после проглатывания которых любая неприятность начнет доставлять огромное удовольствие, но без конвульсий от восторга. <…> 8. Чтобы было иначе, чем есть сейчас, но не хуже. <…> 10. Если этого недостаточно, то чтобы можно было упиться. — перевод: В. И. Язневич, 2001

— «Десять пожеланий на новое тысячелетие» (Dziesięć zyczeç na nowe tysiąclecie), 2000

	У меня создаётся тревожное впечатление, что всё большее число учёных в мире, увеличивающееся пропорционально росту населения Земли, пытается любой ценой обратить на себя свет прожекторов, выдумывая концепции на грани дешевой science fiction и преподнося их как результаты глубоких научных размышлений.
	— «У меня создаётся впечатление, что всё большее число учёных…» (Odnosze wrazenie, ze coraz wiecej uczonych...) или «Вопрос» (Pytanie), 2000

Для пользы радикального отрезвления соотечественников следует пожелать, чтобы «Самооборона» вместе с «Лигой польских семей» пришли к власти. Леппер на посту премьера — при помощи именно таким образом сформированного правительства — доведёт страну до полного упадка в срок не более двенадцати месяцев. Разводы и внебрачный секс будут запрещены законодательно. Возможно, что только тогда поговорка «умён поляк после неудачи» поможет нам выбраться из кризиса.

— «Горлопаны, к власти» (Oszołomy, do władzy), 2002

	Жопа является очень популярным рекламным мотивом, и не только в рекламе туалетной бумаги, но также, например, в рекламе автомобилей, в которые мы можем её удобно поместить.
	— «Трактат о заднице» (Traktat о dupie), 2002

Как я уже повторял несколько раз и в разных местах, мои предвидения не указывали некую единственную дорогу, относящуюся к развитию технологии, но были скорее чем-то вроде путеводителя по Гималаям или — если кому-то это больше понравится — обширному перечню блюд большого ресторана. Оба эти сравнения следуют из того, что как посетитель ресторана не употребляет в пищу всех блюд из меню, так и человек, отправившийся в путешествие в горы, не взбирается на все вершины. — перевод: В. И. Язневич, 2008

— «Футурология у рулетки» (Przy ruletce — próba futurologiczna), 2002

	Фрэнсис Фукуяма, отличающийся всесторонней некомпетентностью, особенно в излюбленных им темах, не разочаровывается, постоянно попадая пальцем в небо. По профессии он что-то вроде самозваного футуролога, которые, как известно, страдают полной амнезией в области широкого диапазона своих ошибочных предсказаний. И вообще ошибки не расхолаживают их страстного увлечения прогнозами.
	— «Продление жизни: иллюзии и факты» (Przedlużanie życia: iluzje i fakty), 2003

	... спрос на поэзию существует — но только кто её читает? Эти люди, видимо, прячутся в каких-то нишах и катакомбах.
	— «Удивительное» (Zdziwienia), 2003

	Фукуяма должен тихо сидеть в углу, ибо биологии он вообще не знает, а пророчествами на тему конца истории достаточно уже себя скомпрометировал. Но он, как сотрудник редакции «Foreign Affairs», имеет право высказывать бредовые вещи.
	— там же

В первую голову следует отдавать себе отчёт, что условия существования нации нельзя выстраивать по линейке, деления которой будут обозначать сроки правления разных премьеров, кабинетов министров и отдельных их членов. Сейчас иной масштаб времени, и необходимо как можно лучше научиться защищать себя от разных межеумков, как чёрт из табакерки выскакивающих на политическую сцену. <…> Хорошо организованное общество способно выдержать даже самых глупых и слабых правителей, лишь бы они не впали в безумие агрессии или экспансии. — перевод: И. Подчищаева

— «Белый орёл на фоне всеобщей нервозности» (Orzeł biały na tle nerwowym), 2004

	Милош <…> в таких стихотворениях, как «Поэт помнит», доходил даже до грани поэтической публицистики. <…> Он рассказывал, ничего не скрывая, о самом трудном периоде своей жизни, когда стал эмигрантом из Польши <…>. Однако он выбрался на поверхность, как отличный пловец, и донёс до нас, до наших дней эстафетную палочку,.. — перевод: В. И. Язневич, 2009
	— «Связующее звено» (Spoiwo, некролог), 2004

	… это был человек с открытым и восприимчивым умом огромного масштаба, было видно уже [пятьдесят лет назад], хотя бы принимая во внимание широкий спектр его интересов. <…> Он остался Папой, способным к постоянному развитию своих необычайных способностей, и можно быть уверенными, что его наследие не будет забыто.> — см. также «Бурная волна»
	— «Иоанн Павел II» (Jan Paweł II), 2005

Политический совет, который следовало бы дать панам Качиньским, по сути, сводится к предположению, что всё, что им приходит в голову, реализовывать не стоит, в то время как множество отложенных, не начатых проектов требует срочно обратить на них внимание. <…> Возможно наиболее фатальным недостатком политики, которую проводят близнецы, является их непробиваемая уверенность в своей безошибочности, благодаря чему в их политических решениях не заметно ни крупицы саморефлексии. <…> К высказываниям нашего нового президента или его сподвижников прислушиваться просто не стоит. Эти люди считают, что общество состоит из одних идиотов и проглотит любое бахвальство и любую увёртку. — это эссе и «Голоса из сети» — последние произведения Лема

— «Доктрина и практика» (Doktryna i praktyka), 9 февраля 2006

Отдельные статьи

• см. Категория:Эссе Станислава Лема

Об эссеистике Лема

	Станислав Лем своим эссеистическим работам всегда давал значащие названия, великолепно отражающие и концепцию рассматриваемой проблемы, и состояние души эссеиста.
	— Ежи Яжембский, «Вселенная Лема» (Wszechświat Lema), 2003