Александр Семёнович Кушнер

Александр Семёнович Кушнер

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Александр Семёнович Кушнер — русский поэт.

Цитаты

Времена не выбирают В них живут и умирают.

Помоги мне! С любовью Не справляюсь, как ты.

Одну минуточку, я что хотел спросить: Легко ли Гофману три имени носить?

О, бессмысслица блести! не кончайся, скатерть, радость!

В тысячный скучно, но в тысяче первый…

Я помню чудное желанье, и пыль гостиничных портьер.

Таинственна ли жизнь ещё? Таинственна ещё!

Я тоже посетил Ту местность, где светил, Мне в молодости луч

Я не увижу знаменитой башни, Что, в сущности такая же потеря, Как не увидеть знаменитой Федры.

Не я поклонник белого стиха. Поэзия нуждается в преградах.

В задумчивости, разговор ведя Таинственный… не то кивок в ответ, Не то пожатье каменной десницы.

Быть нелюбимым! Боже мой! Какое счастье — быть несчастным…

Цитаты о Кушнере

То ли от евреев стали в последнее время ― в связи с эмиграцией ― требовать более активных, страстных и патетических доказательств их любви к социалистическому отечеству, то ли Саша и в самом деле поверил в советского литературного идола ― в эпос, то ли захватила его и увлекла за собой волна учительской и авторитарной мании, хроническая болезнь русской литературы ― от Гоголя до Толстого, от Достоевского до Солженицына, теперешний эпидемический рецидив которой ― острейший и опаснейший, потому что вобрал в себя дополнительно от советских декретов и от насильственной нашей идеологии, в любом случае Сашу соблазнила слава душеловца и душемутителя, мелкого беса, литературного надувалы, «вселенского учителя», краснобая-демагога: последнюю свою книгу он демонстративно озаглавил «Прямая речь» ― в ней и в самом деле преобладала прямая, а не поэтическая речь, императив, а не медитация, ораторского пафоса в ней больше, чем душевных примет, к которым когда-то Саша был способен. Это очень советская книжка ― малоформатный эпос, портативная монументальность плюс несколько намеков на несколько проблем: Саша их скороговоркой, испуганно проговаривает, демонстрируя свою к ним причастность и касаясь их по касательной. Это игра в поддавки, старательность, уступки, компромиссы ― в надежде отыграться в следующей партии, а следующей партии не будет, как и следующей жизни. В дискуссии о поэзии на страницах «Литературки» на книгу Саши ссылались как на пример советского эпоса и государственного пафоса ― это была и в самом деле находка для официальной пропаганды. Я ввязался в этот мнимый диспут, чтобы выбранить Сашу за то, за что его расхваливали. Я понимал, на что иду ― к тому времени Саша был уже таким поэтом, критика которого была опасна не для него, а для критика. На защиту Саши встали не только его ленинградские поклонницы, но и вполне официальные лица, по ленинградским масштабам ― высокие. Против моей статьи выступил секретарь ленинградского обкома. Его речь сводилась приблизительно к тому, что, когда Кушнера справедливо ругали за камерность и отрыв от советской действительности, Владимир Соловьев его защищал, а теперь, когда Кушнер внял критике и славит в стихах свое отечество, Соловьев счел нужным его критиковать.

— Владимир Соловьев, «Три еврея, или Утешение в слезах», 1998