Видок Фиглярин (История одной литературной репутации)
«Видок Фиглярин (История одной литературной репутации)» — статья Абрама Рейтблата 1990 года о Фаддее Булгарине[1], ставшая основой нескольких монографий автора. Названа по именованию того в эпиграмме А. С. Пушкина.
Цитаты
[править]Писать о Булгарине трудно. Русская литература, ставшая совестью и самосознанием нации, заместившая и философию и политику, значит для нас так много, что литературные ценности давно уже перешли в разряд предельных. И если Пушкин, «солнце русской поэзии», в результате, по выражению Аполлона Григорьева, — это «наше всё», то Булгарин вследствие того же фильтрующего исторического процесса отошёл на противоположный полюс — это, если мыслить аналогичными формулами, — «ночь русской поэзии», «наше ничего». Как в Пушкине воплощены все высочайшие эстетические и этические ценности, так Булгарин стал символом абсолютного зла, аморальности и литературной бездарности. <…> |
… лишь кратко перечислю, что Булгарин сделал в русской литературе. |
Биография Булгарина поражает причудливыми извивами и поворотами. Для Булгарина жанр плутовского романа, к которому он не раз обращался в своём творчестве, не только литературная традиция; он сам, подобно плуту-пикаро, прошёл «огонь, воду и медные трубы», с лёгкостью перемещался в географическом <…> и социальном <…> пространстве, общался с представителями самых разных социальных слоёв и приобрёл в результате богатейший и многообразнейший жизненный опыт. Сближает его с героем плутовского романа и тот факт, что при внешней инициативности он всегда стремился не переделать окружающую среду, а приспособиться к ней, действовать в зависимости от обстоятельств. |
Помимо чисто личных качеств (литературная одарённость, богатый жизненный опыт, трудолюбие) в успехе Булгарина играют свою роль и обстоятельства более общего характера. Булгарин оказывается в уникальном положении «своего чужака»: он хорошо изучил богатый литературный опыт и традиции польской и французской литературы, не будучи в то же время чуждым русской культуре. Это «срединное» положение помогает ему успешно вводить в русскую литературу довольно широко практиковавшиеся за рубежом, но здесь новые или уже значительно подзабытые жанровые и тематические образцы, а также формы организации литературной жизни (во многом сходным было положение его друга-врага О. Сенковского). В то же время Булгарин был наделён чуткостью по отношению к запросам времени, к тому, чего сегодня требует здешняя публика. Хорошо ощущая «время и место», он вводит чужое не напропалую — что попадётся, а именно то (и в таких формах), что может обеспечить успех. |
Настаёт 1825 год. Булгарин и его друг Греч — «либералы». <…> По слухам, Булгарин был на Сенатской площади и, стоя на камне, кричал: «Конституцию!», а когда начался разгром восстания, бросился в типографию Греча и стал разбирать набор, по всей вероятности, революционных прокламаций[3]. Даже если это и выдумка, показательна сама возможность подобного слуха применительно к Булгарину. |
Отношения Булгарина с III отделением трудно определить однозначно. Он не был ни штатным сотрудником, ни платным его агентом, скорее экспертом, своего рода доверенным лицом. Для III отделения он подготовил ряд докладных записок на такие темы, как политика в сфере книгопечатания, цензура, распространение социалистических идей в России <…> и т. п. Нужно подчеркнуть, что в большинстве своих заметок Булгарин давал общую характеристику проблемы, не упоминая конкретных имён либо характеризуя их со стороны общественного положения, образования, интеллекта, но не оценивая их политических убеждений и отношения к правительству. |
Булгарин — это, пожалуй, первый в русской литературе случай описанного Д. Оруэллом двоемыслия <…>. Начиналась николаевская эпоха, с её тотальным контролем <…>. Булгарин одним из первых понял это, в очередной раз «покорился судьбе» и стал быстро приспосабливаться. |
Смерть Булгарина в 1859 году в условиях резко изменившейся ситуации, вызванной общественным подъёмом второй половины 50-х годов, была встречена почти полным молчанием <…>. |