Адам Мицкевич
Адам Мицкевич | |
Статья в Википедии | |
Произведения в Викитеке | |
Медиафайлы на Викискладе |
Ада́м Берна́рд Мицке́вич (польск. Adam Bernard Mickiewicz; 24 декабря 1798 — 26 ноября 1855) — польский поэт-романтик, политический публицист, деятель польского национального движения. Оказал большое влияние на становление польской и белорусской литературы XIX века.
Цитаты
[править]С нескольких лет число переводов с российского на польский язык умножается; до сих пор, однако ж, не произошло от этого столько пользы, сколько можно бы ожидать от сближения литератур двух соплеменных народов. <…> когда, уже узнав лучше российскую литературу, польские писатели умели избирать творения, истинно достойные перенесения на чужеземные языки, усилия переводчиков не всегда оказывались счастливыми. Последнее, кажется, происходит от ложного понятия, что как язык российский лёгок в изучении для поляков, так же должно быть легко и переводить с сего языка. Потому, вероятно, молодые польские писатели испытывают в переводах с российского языка незрелые свои таланты и прямо принимаются за самые трудные сочинения.[1][2] | |
— «„Апологи в четверостишиях“, соч. И. И. Дмитриева, переведённые на польский язык Богуславом Реутом» |
Если бы греки знали поэзию варваров и любили ею заниматься, возможно, что они смогли бы найти в себе новые силы и не оставались бы в продолжении пятнадцати веков холодными подражателями древних образцов.[3] | |
— «Гёте и Байрон», середина 1827 |
Либералы косо смотрели на сближение между двумя властелинами, <Николаем I и Пушкиным>. Пушкина начали обвинять в предательстве дела патриотов; а так как возраст, и опытность начали побуждать его быть умереннее <…> и благоразумнее, это изменение в поведении не замедлили приписать его честолюбивым расчётам[К 1].[6][5] <…> | |
2-й абзац: La balle qui frappa Pouchkine porte un coup terrible à la Russie intellectuelle. Elle possède dans ce moment des auteurs distingués <…>; mais personne ne remplacera Pouchkine. Il n'est pas donné à un pays de produire plas d'une fois un homme qui réunit à un si haut degré les qualités les plus diverses et qui semblent s'exclure mutuellement. Pouchkine, dont les lecteurs admiraient le talent poetique, etonnait l'auditoire par la vivacite, la finesse et la lucidite de son esprit. II etait doue d'une memoire prodigiuese, d'un goût délicat et exquis. <Когда говорил он…> <…> Ses defauts paraissaient tenir aux circonstances au milieu desquelles il se trouvait, ce qui etait bon en lui, venait du fond de son coeur.[4] | |
— «Биографическое и литературное известие о Пушкине» |
Следует признать стойкость и бескорыстность русских писателей, примера чему было бы трудно отыскать в странах, более свободных и более цивилизованных, чем их страна. <…> Я думаю, что для того, чтобы у русских, сколько-нибудь значительных, писателей купить хотя бы только одну сочувственную статью, какую-либо ничтожную похвалу, даже одно вежливое слово, не хватило бы всей суммы денег, которую русский кабинет затрачивает, покупая за границей своих официозных защитников.[6][5] | |
— там же |
Тайные общества состояли из самых благородных, самых деятельных, восторженных и чистых представителей русской молодёжи. Никто из них не преследовал личных интересов, никто не был движим личной ненавистью.[2][9] | |
— лекция в Коллеж де Франс, 1842 |
Пушкин не так плодоносен и богат, как Байрон, не возносится так высоко в полёте своём, не так глубоко проникает в сердце человеческое, но вообще он правильнее Байрона и тщательнее и отчётливее в форме. Его проза изумительной красоты. Она беспрестанно и неприметно меняет краски и приёмы свои. С высоты оды снисходит до эпиграммы, и среди подобного разнообразия встречаешь сцены, достигающие до эпического величия.[7] | |
— лекция в Коллеж де Франс, 20 декабря 1842 |
«Пророк» — это начало новой эры в жизни Пушкина, но у него недостало сил осуществить это предчувствие, ему не хватило духа устроить свою домашнюю жизнь и свои литературные труды в соответствии с этими высокими идеями; пьеса, о которой мы говорим, среди его произведений занимает совершенно особое, поистине высокое место, и никто не знает истории её создания. Он написал её после раскрытия заговора 1825 года. Особое состояние, в котором он написал эту пьесу, продлилось всего несколько дней, а потом началось моральное падение поэта.[11] — см. ниже комментарий Петра Вяземского | |
C'est le commencement d'une ere nouvelle dans la vie de Puszkin; mais il n'eut pas la force de réaliser ce pressentiment; le courage lui manqua pour régler sa vie intérieure et ses travaux littéraires d'après ces hautes idées; la pièce dont nous parlons erre au milieu de ses ouvrages comme quelque chose de tout-à-fait à part de vraiment supérieur, et dont personne ne connait'pas l'histoire. Il l'avait écrite après la découverte de la conspiration de 1825. L'état extraordinaire dans lequel il a commposé cette pièce n'a duré que peu de jours, et depuis ce moment commence la chute morale du poëte.[10][11] | |
— там же |
Поэзия
[править]О море бытия, каким ты страшным стало! | |
O Morze zjawisk! skąd ta noc i słota! | |
— «Пловец» (Żeglarz), 17 апреля 1821 |
О, бездна чудес! На рассвете свой чёлн | |
— то же |
Не знаешь ты меня, мой образ страсть затмила, | |
Ty mię nie znasz, namiętność zaćmiła me lice: | |
— «К Д. Д.» (Do D. D.), 1825 |
Не знаешь ты меня: так страсть меня измяла. | |
— то же |
»Ja, choć z takim zapałem tyle lat cię kochałem, | |
— «Засада» (Czaty), конец 1827 |
Сколько лет я вздыхаю, той же страстью сгораю, — | |
— то же |
Нет на свете царицы краше польской девицы. | |
Bo nad wszystkich ziem branki, milsze Laszki kochanki: | |
— «Три Будрыса» (Trzech Budrysów), конец 1827 |
- см. «К польке-матери», 11–14 июля 1830
… враги лезли по окопам, | |
… w szaniec nieprzyjaciół kupa | |
— «Редут Ордона» (Reduta Ordona), 23 июня 1832 |
Пани Твардовская
[править]- Pani Twardowska, 1820
Пьют, играют, трубки курят — | |
Jedzą, piją, lulki palą, |
Пьют, курят, едят, веселятся: |
- Pieśń filaretów, декабрь 1820
К чему здесь речь чужая? | |
Po co tu obce mowy? |
Гость пришлый — гость постылый: |
Фарис
[править]Как, брег покинув, радуется челн, | |
Jak łódź wesoła, gdy uciekłszy z ziemi, |
Как лёгкая ладья, прибрежье оставляя, |
Как резвый чёлн по зыби голубой |
Письма
[править]Дым, пепел, фантасмагории, чертовщину находят в поэзии Байрона журнальные критики, пытающиеся посредством множества слов выразить тёмные для них самих представления. Наступило время, чтобы они уступили место более основательным наблюдениям.[3] | |
— А. Э. Одынцу, 18 октября 1826 |
— А. Э. Одынцу, конец октября 1827 |
По воспоминаниям современников
[править]Этот нестерпимый Каченовский только тем и замечателен, что умеет отыскивать такие статьи и затрагивать такие вопросы, где в основании злость и бессильное желание уронить чью-нибудь славу.[16][3] | |
— слова в середине 1827 |
Знай, что Дух Божий сегодня в рабочих блузах парижского люда.[17] | |
— слова папе Пию IX на аудиенции 25 марта 1848 |
Статьи о произведениях
[править]О Мицкевиче
[править]… это профессор Мицкевич. Он одарён великим гением и глубоко чувствующей душой. Судьба привела его в Москву. Он очень одинок. Лишённая родных, друзей и сограждан, его поэтическая душа жаждет более всего излияния; лучшее, что я могу сделать, — это направить его к вам. Пусть он узнает вас поближе, и он забудет часть своих горестей. Введите его, дорогой князь, в ваши круги…[3] | |
… s'est Mr le Professeur Mitzkewitsch. Doué d'un grand genie et d'un ame profondement sensible, le sort le conduit à Moscou; tout à fait isolé; sans parens, sans amis ef sans concitoyens, son ame poétique a plus besoin d'epanchement que de toute autre chose; et je ne peux l'adresser qu'à vous. Faites vous bien connaître par lui, et il oubliera une partie de des chagrins. Introduisez le cher Prince dans vos cercles…[3] | |
— Авраам Норов, рекомендательное письмо Петру Вяземскому, 9 ноября 1825 |
- см. Евгений Баратынский, «К ***», февраль 1827
— Иван Козлов, слова друзьям Мицкевича перед отъездом того из Петербурга за границу, 1829 |
Мицкевич, сосредоточив в себе дух своего народа, первый дал польской поэзии право иметь свой голос среди умственных депутатов Европы и вместе с тем дал ей возможность действовать и на нашу поэзию. | |
— Иван Киреевский, «Обозрение русской словесности 1829 года», январь 1830 |
Пожалуйста, купи для <меня> новую поэму Мицкевича, удивительнейшую вещь, Пан Тадеуш. | |
— Николай Гоголь, письмо А.С. Данилевскому, 23 апреля н. ст. 1838 |
Все, кто встречал у нас Мицкевича, вскоре полюбили его не как поэта (ибо очень немногие могли читать его сочинения), но как человека, привлекавшего к себе возвышенным умом, изумительною образованностью и особенною, какою-то простодушною, только ему свойственною любезностью. <…> Наружность его была истинно прекрасна. Чёрные, выразительные глаза, роскошные чёрные волосы, лицо с ярким румянцем; довольно длинный нос, признак остроумия; добрая улыбка, часто являвшаяся на его лице, постоянно выражавшем задумчивость, — таков был Мицкевич в обыкновенном, спокойном расположении духа; но когда он воодушевлялся разговором, глаза его воспламенялись, физиономия принимала новое выражение, и он бывал в эти минуты увлекателен, очаровывая притом своею речью: умною, отчётливою, блистательною, несмотря на то, что в кругу русских он обыкновенно говорил по-французски. Доказательством необыкновенных его способностей может служить лёгкость, с какою он усваивал себе иностранные языки. <…> вскоре по приезде в Москву Мицкевич почти не знал русского языка; через год он говорил на нём совершенно свободно, и, что особенно трудно для поляка, говорил почти без акцента, не сбиваясь на свой родной выговор. <…> Казалось, он прочитал всё лучшее во всех литературах. О каком бы поэте и славном писателе ни зашла речь, он знал его, читал с размышлением, цитировал его стихи или целые страницы.[18][9] <…> | |
— Ксенофонт Полевой, «Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого», 1850-е |
Говорить о Мицкевиче — это значит говорить о красоте, о справедливости, об истине; это значит говорить о праве — он был его поборником, о долге — он был его героем, о свободе — он был ее апостолом, об освобождении — он был его предтечей. | |
— Виктор Гюго, 17 мая 1867 |
В двадцатых годах был он в Москве и в Петербурге, вроде почётной ссылки. В том и другом городе сблизился он со многими русскими литераторами и радушно принят был в лучшее общество. Были ли у него и тогда потаённые, задние или передовые мысли, решить трудно. Оставался он кровным поляком и тогда, это несомненно; но озлобления в нём не было. В сочувствии же его к некоторым нашим литераторам и другим лицам ручаются неопровергаемые свидетельства: гораздо позднее, в самом разгаре своих политических увлечений, он устно и печатно говорит о некоторых русских писателях с любовью и уважением. <…> | |
— Пётр Вяземский, «Мицкевич о Пушкине», 1873 |
Мицкевич и Пушкин [с 1829 г. не видятся и не переписываются], но намагничивают друг друга издали, причём дружба пропитывается враждой и вражда до странности похожа на дружбу и любовь.[20] | |
— Виктор Виноградов |
Исторически беспримерная и в высшей степени поучительная особенность польской литературы заключается в том, что её золотой век приходится не на эпоху политического расцвета, а наоборот — совпадает с годами национальной катастрофы. Творчество Мицкевича, Словацкого и Красиньского окрепло и расцвело в эпоху, последовавшую за разгромом 1831 года, вдалеке от родной земли, в эмиграции. | |
— Владислав Ходасевич, «Иридион», 1936 |
Не столько в силу исторической реальности, сколько благодаря прекрасным человеческим качествам Мицкевича «либерализм» в то время ассоциировался с «Польшей» — страной, которая в отдельные периоды своей независимости была не менее деспотической, чем Россия. | |
It is owing rather to Mickiewicz's fine personality than to historical reality that the idea of "liberalism" became associated at the time with the idea of "Poland," a country that in some of its periods of sovereignty was as autocratic as Russia. | |
— Владимир Набоков, «„Евгений Онегин“: роман в стихах Александра Пушкина», 1964 |
Поэзия Мицкевича намного опережала эстетическое сознание современного ему читателя, и в этом разрыве существовали возможности конфликта, вылившегося в знаменитую «войну классиков с романтиками». <…> | |
— Семён Ланда |
… наша литература в течение двух веков пыталась исполнять функции, на которые никакая литература в принципе не способна: то есть выдумывать суверенное бытие, которого в то время не было. Отсюда в огромной мере брались варианты Мицкевичей и Словацких. Неизбежно отсюда! Они уже не могли выдержать и противостояли действительному миру таким образом, что полностью погружались в испарения собственного мистического кипятка. | |
— «Беседы со Станиславом Лемом» (гл. «Вкус и безвкусица», 1982) |
Мицкевич имел несколько поэтических извержений, а позже замолчал, как потухший вулкан. | |
— Станислав Лем, «Мой Милош», 2001 |
Ни один волшебник милый, | |
— «В прохладе сладостной фонтанов…», октябрь—ноябрь 1828 |
Во время одной из таких импровизаций в Москве Пушкин, в честь которого был дан этот вечер, вдруг вскочил с места и, ероша волосы, почти бегая по зале, восклицал: «Quel génie! quel feu sacré! que suis-je auprès de lui? (Какой гений! какой священный огонь! что я рядом с ним?)» и, бросившись Адаму на шею, обнял его и стал целовать как брата. Я знаю это от очевидца. Тот вечер был началом взаимной дружбы между ними... | |
— Антоний Одынец[22] |
— беседа с К. А. Полевым, февраль—март 1828 |
— беседа с кем-то |
- см. «Он между нами жил …», 11 августа 1834
У гения всегда есть инстинкт истины и действительности: что есть, то для него разумно, необходимо и действительно, а что разумно, необходимо и действительно, то только и есть. <…> Только какой-нибудь Мицкевич может заключиться в ограниченное чувство политической ненависти и оставить поэтические создания для рифмованных памфлетов; но это-то и достаточно намекает на «мировое величие» его поэтического гения: Менцель, верно, на коленях перед ним, а это самая злая и ругательная критика для поэта. | |
— «Менцель, критик Гёте», январь 1840 |
В прошедшем меня мучит <…> гнусное примирение с гнусною действительностию. Боже мой, сколько отвратительных мерзостей сказал я печатно, со всею искренностию, со всем фанатизмом дикого убеждения! Более всего печалит меня теперь выходка против Мицкевича, в гадкой статье о Менцеле: как! отнимать у великого поэта священное право оплакивать падение того, что дороже ему всего в мире и в вечности — его родины, его отечества, и проклинать палачей его, и каких же палачей? — казаков и калмыков, которые изобретали адские мучения, чтобы выпытывать у жертв своих деньги <…>. И этого-то благородного и великого поэта назвал я печатно крикуном!.. | |
— письмо В. П. Боткину 11 декабря 1840 |
… его действительно красноречивый, хотя и сумасбродный, голос точно обратил к себе на некоторое время внимание парижан, жадных до новостей; но к славянскому вопросу всё-таки не возбудил никакого участия. Известно, что французское правительство принуждено было запретить Мицкевичу публичные чтения, но не за их направление, нисколько не опасное для него, а чтобы прекратить сцены, не согласные с общественным приличием. Надо сказать, что в Париже есть некто г. Товьянский, выдающий себя за пророка и чудотворца <…>. Мицкевич уверовал в этого шарлатана, что доказывает, что у него натура страстная и увлекающаяся, воображение пылкое и наклонное к мистицизму, но голова слабая. Отсюда учение его носит название мессианизма или товьянизма, и ему следуют несколько десятков человек из поляков. Когда раз на лекции Мицкевич в фанатическом вдохновении спрашивал своих слушателей, верят ли они новому мессии, какая-то восторженная женщина бросилась к его ногам, рыдая и восклицая: верю, учитель! Вот случай, по которому прекращены лекции Мицкевича, и о них теперь вовсе забыли в Париже. Вообще в Европе мало заботятся о чужих вопросах… | |
— «Ответ „Москвитянину“», октябрь 1847 |
О произведениях
[править]Третьего дня провели мы вечер и ночь у Пушкина <…>. Мицкевич импровизировал на французской прозе и поразил нас, разумеется, не складом фраз своих, но силою, богатством и поэзией своих мыслей. Между прочим, он сравнивал мысли и чувства свои, которые нужно выражать ему на чужом языке, с младенцем, умершим во чреве матери, с пылающей лавой, кипящей под землёй, не имея вулкана для своего извержения. Удивительное действие производит эта импровизация. Сам он был весь растревожен, и все мы слушали с трепетом и слезами. | |
— Пётр Вяземский, письмо В. Ф. Вяземской 2 мая 1828 |
Импровизированный стих его свободно и стремительно вырывался из уст его звучным и блестящим потоком. В импровизации его были мысль, чувство, картины и в высшей степени поэтические выражения. Можно было думать, что он вдохновенно читает наизусть поэму, им уже написанную. <…> | |
— Пётр Вяземский, «Мицкевич о Пушкине» |
… что у нас считается лучшим. Мицкевич: | |
— Станислав Лем, «О Лесьмяне с отступлениями», 1997 |
Комментарии
[править]- ↑ Ранее то же думал и Мицкевич[5].
- ↑ В польском фольклоре чёрт очень часто изображается наряженным на немецкий лад[12].
- ↑ … почётное звание у арабов-бедуинов, означающее [всадника]… (… zaszczytne nazwanie u Arabów-Beduinów, znaczące…) — Объяснение автора.
- ↑ Вероятно, первоначальный замысел «Прометея», который, по указанию Одынца, связан с будущей третьей частью «Дзядов»[14].
- ↑ Написано в прибавлениях к посмертному собранию сочинений Мицкевича на французском языке[7].
- ↑ Косматыми названы литовцы по их косматой рысьей шапке[21].
- ↑ Дословный перевод.
Примечания
[править]- ↑ Без подписи // Московский телеграф. — 1827. — Ч. 14. — № 8 (вышел ок. 21 мая). — Отд. 1. — С. 317.
- ↑ 1 2 Мицкевич А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 4. — М., 1954. — С. 47, 388.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Ланда С. С. «Сонеты» Адама Мицкевича // Адам Мицкевич. Сонеты. — Л.: Наука, 1976. — С. 242, 280, 290-8.
- ↑ Le Globe, № 1, 25 mai 1837.
- ↑ 1 2 3 Пушкин в эмиграции. 1937 / Сост. и комментарии В. Г. Перельмутера. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — С. 409.
- ↑ 1 2 Кирилл Тарановский. Пушкин и Мицкевич // Белградский Пушкинский сборник. — 1937.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Мицкевич о Пушкине // П. А. Вяземский. Полное собрание сочинений: в XII томах. Т. VII. Литературные критические и биографические очерки (1855-1877 гг.). — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1882. — С. 306-332.
- ↑ Пушкин в жизни, X.
- ↑ 1 2 3 Цявловский М. А. Мицкевич и его русские друзья // Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 157-178.
- ↑ Mickiewicz A. Les slaves. Cours professe au Collège de France, par Adam Mickiewicz (1842—1843), et publié d'après les notes sténographiées. Paris, 1849. T. 4. P. 39-40.
- ↑ 1 2 Березкина С. В. «Пророк» Пушкина: Современные проблемы изучения // Русская литература. — 1999. — № 2. — С. 28-29.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Адам Мицкевич. Стихотворения. Поэмы. — М.: Художественная литература, 1968. — С. 23-110; 699-706, 715 (примечания Б. Стахеева). — (Библиотека всемирной литературы. Серия вторая. Том 96). — 300000 экз.
- ↑ 1 2 3 4 5 Мицкевич А. Сочинения А. Мицкевича. Т. I. — СПб.: Типография М. О. Вольфа, 1882.
- ↑ 1 2 Живов М. Адам Мицкевич: жизнь и творчество. — М.: ГИХЛ, 1956. — С. 244.
- ↑ 1 2 3 Вересаев В. В. Пушкин в жизни. — 6-е изд. — М.: Советский писатель, 1936. — IX.
- ↑ К. А. Полевой. Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого // В. Н. Орлов. Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. — Л., 1934. — С. 210.
- ↑ Мицкевич, Адам // Большой словарь цитат и крылатых выражений / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2011.
- ↑ 1 2 Цявловский М. А. Мицкевич и его русские друзья // Новый мир. — 1940. — № 11-12. — С. 303-315.
- ↑ [1]
- ↑ Виноградов В. В. Мериме в письмах к Соболевскому. — М.: Художественное изд-во, 1928. — С. 231.
- ↑ Цявловская Т. Г. Примечания // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2. Стихотворения 1823—1836. — М.: ГИХЛ, 1959.
- ↑ Цявловский. Мицкевич и его русские друзья // «Новый мир», 1940, № 11-12, с. 303–315
- ↑ К. Полевой. Записки // Исторический Вестник. — 1887. — № 4. — С. 53.
- ↑ А. Э. Одынец, письмо Ю. Корсаку 9-21 мая 1829 // А. Е. Odyniez. Listyz podrozy. Warsczawa, 1884, Tom I, p. 57.