|
Время от времени необходимо доказывать аксиомы: что небо — голубое, <…> или что братья Стругацкие — не просто «хорошие писатели-фантасты», не «одни из» (следует ряд), но действительно лучшие на всём советском, и постсоветском пространстве. Дело в том, что упомянутые (и прочие подобные) аксиомы, с объективной стороны ни в каких доказательствах не нуждаясь, самим фактом своего бесспорного существования возбуждают незрелые умы к потрясениям основ и ревизии избитых истин. «А хорош камушек у дона!» — бормочет какой-нибудь новоявленный «турбореалист», ошалевший от свалившихся вдруг на голову тиражей. «Камушек будь здоров, — соглашается другой какой-нибудь мастер свежеоткрытой тирьямпампации (которая во время оно считалась обычной графоманией). — Королю впору. И обруч литого золота». «Нынче мы сами короли!» — подхватывает третий, совсем уж безусый строкогон, чья крыша (несмотря на молодость) уже ощутимо поехала вдаль ввиду только что открывшегося обстоятельства: ещё вчера он, фламин ювента последнего призыва, не умел без ошибок написать «Мама мыла раму», а теперь раздаёт автографы на толстых фолиантах и имеет пусть горсточку, зато своих столь же обескрышенных фэнов. Ещё немного — и мы услышим положенную по сценарию реплику «Так что, снимем?», кумиров начнут с похохатыванием стаскивать с пьедестала, и уже не найдётся смельчака, могущего скомандовать: «Пр-рекратить!»
К счастью, на литературном горизонте очень вовремя нарисовался Андрей Чертков. <…> [он] оказался не настолько безрассуден, чтобы доказывать аксиомы в конном строю (рискуя попасть под тесаки новоявленных ниспровергателей), но достаточно хитёр, чтобы пойти другим путём. Я бы даже рискнул поощрить Андрея Черткова почётным титулом Великого Провокатора, если бы сей титул не был уже оккупирован эренбурговским Хулио Хуренито.
Идея сборника «Время учеников», брошенная в массы хитроумным Андреем, была настолько сладостно-притягательна для фантастов «новой волны», кружащихся (на месте) в поисках смысла, что азарт охотников пересилил ощущение опасности. Составитель сборника сделал верную ставку на этот самый азарт — и выиграл. Охотники клюнули. Искушение «перестругачить» самих Стругацких, победить мэтров на их же собственной территории оказалось чересчур велико, чтобы ему противиться. Ибо мир Стругацких, думалось, изучен был вдоль и поперёк, изъезжен на всех видах транспорта и уже как будто приватизирован. Возникла иллюзия, что отныне ничего не стоит шутя и играя создавать конгениальные тексты (эта гордыня «учеников чародеев», несмотря на все притворные реверансы, явственно проглядывает между строк едва ли не каждого предуведомления едва ли не к каждому сочинению в книге). Собственно, в пристойном ранге учеников, не претендующих на королевские камушек с обручем, смогли остаться только два автора сборника: Михаил Успенский, честно создавший остроумную и вместе с тем уважительную пародию (талант вывез такого тяни-толкая!) под названием «Змеиное молоко», — да ещё Вадим Казаков, чья добротная стругацковедческая статья «Полёт над гнездом лягушки» была лишь сугубо формально декорирована под художественный текст.
Всё же остальные авторы с наслаждением поддались на чертковскую провокацию и устроили нечто вроде гандикапа, победителю в котором якобы светили королевские регалии «фантаста # 1». Поддались — и, разумеется, вчистую проиграли. Как в командном, так и в личном зачёте.
Создатели книги явили на свет Божий жутковатую кунсткамеру — собрание изначально мертворожденных текстов, в которых зомби-персонажи со знакомыми именами с шумом передвигались из угла в угол авторских концепций (чуждых не букве, но духу Мира Стругацких). Сергей Лукьяненко, чьё знание эпохи 60-х, мягко говоря, оставляет желать лучшего, сотворил, например, «Временную суету» — громыхающее жестью «продолжение» повести «Понедельник начинается в субботу». Оставим на совести автора унылую мизантропию конечного вывода (дескать, по сравнению с бездуховными гражданами конца 90-х даже Выбегалло — ангел), но неряшливость стиля, нефункциональность примерно трети эпизодов (объём, объём, понимаем) и вызывающая глухота откровенно угнетают. За одну только корявую характеристику Выбегаллы («Похоже, несмотря на то, что был он дурак и подлец, но сметки житейской не утратил») лукьяненковского Привалова следовало бы навечно перевести в дубли[2]. И уж, разумеется, словечки из современного компьютерного лексикона (типа «завис» или «перезагрузился») в арсенале программиста допотопного шкафа «Алдан-3» являются таким же нонсенсом, как пачка «Мальборо» на картинах Леонардо. Впрочем, отсутствие подобных анахронизмов ничуть не спасло «Вторую попытку» Анта Скаландиса, чьё бессмысленное стремление механически поменять две стихии (воду на огонь) в «Гадких лебедях» вызывает лишь тоскливое недоумение. Бол-Кунац, которому автор торопливо вложил в уста тошнотворно-сегодняшнее выражение «по жизни», есть не более персонаж Мира Стругацких, чем оживший мертвец из «Отягощённых счастьем» Николая Романецкого. Кстати, именно Н. Романецкий решил внедрить в «Пикник на обочине» Стивена Кинга, как будто надеялся при помощи кинговской «Кэрри» хоть как-то вытянуть сюжет с Мартышкой, забуксовавший намертво уже к середине… Грустные чувства вызывает и «Всё хорошо» Андрея Лазарчука, где автор, закрутив сюжетную спираль, по обыкновению не стал (не сумел) её раскручивать в финале, плюнул, сослался на банальнейший бунт машин и прихлопнул расползшуюся квашню фабулы железобетонной крышкой концовки (не по размеру — тесто всё ещё лезет). Отдельного разговора заслуживало бы сочинение Вячеслава Рыбакова под названием «Трудно стать Богом», и лишь неизбывное уважение <…> удерживает меня от анализа «идеологического» продолжения повести Стругацких «За миллиард лет до конца света» — продолжения, в коем В. Рыбаков в очередной раз обнаружил на одной шестой части суши наличие народа-богоносца, духовно противостоящего Гомеостатическо-масонскому Мирозданию[3]…
Составитель сборника «Время учеников», таким образом, предоставил читателю надёжнейшее доказательство — от противного.
|
