Любовь и смерть (Сенковский)

«Любовь и смерть. Ночное мечтание» — короткая готическая повесть Осипа Сенковского 1834 года.

Цитаты

Я не тронусь с этих кресел, не пошевелюсь, пробуду здесь неподвижно, пока эта мечта, драгоценный дар навестившего меня счастия, сама собою не потухнет в моей голове, подобно последней искре огня в камине, передающей терпкому минеральному холоду то место, которое согревала она жирным веществом своим. Долго, долго пробуду здесь в роскошных объятиях моей очаровательной мечты, страстно прижав её к сердцу, обняв её всею душою; и приклоню моё чело к белой и пахучей её груди, и вопьюсь в эту сладкую грудь устами, и не отторгну их до самой смерти или до нового страдания. Пробуду так на её груди камнем — мыслящим камнем, потому что в эту минуту душа моя слилась в одну массу с телом; я даже не чувствую тела; его нет на мне!.. Я свободен от тела: тем лучше! — оно всегда мешало мне в счастии. Я весь превратился в мысль. Я дух!.. или всё моё тело мысль!

Терять время — значит терять жизнь <…>. Когда умру, я лишусь только чувства времени и часы не будут нужны. Смерть есть то состояние, в котором не может быть часового мастера…

Почва, по которой ползаю, обложена вся толстым слоем воздуха, облита глубоким океаном тонкой, упругой, сухой материи. Воздух есть сухая вода. О, как внешняя поверхность этого огромного воздушного океана должна быть красива и блестяща! На ней-то пылает то чистое огненное мерцание, которым красуются яркие сестры нашей Земли, текущие вместе с нею около солнца. Зачем не могу я посмотреть издали на планету, в которой погружен как рыба, внутри которой обитаю как червь. Она должна быть великолепна!.. Да! я купаюсь в летучей жидкости; я на дне сухого, но очень глубокого океана. В нём есть ещё другие жидкости, плотнее и тяжелее первой: одна из них, вода, составляя род осадка, заняла все углубления и впадины дна большого воздушного океана и на дне его образует другие, влажные моря. Дно сухого океана и влажных морей та же жидкость, только погуще воды и воздуха, жидкость сыпучая, опирающаяся на слоях другой жидкости, ещё более сгущённой — сгущённой до степени камня. Камень, гранит — тоже жидкость, но которой уже мы не можем укусить нашими мягкими зубами. В природе, в мироздании всё жидкость, только в разных состояниях — жидкость беспрестанно кипящая, перерабатывающая, плавящая одна другую. Что такое планета! — едва заметный шарик скомканных паров, клочок летучей, внутри застылой, сверху расплавленной жидкости, беспрестанно текущий в другой жидкости, весьма тонкой, разлитой вокруг солнца; кружащийся около этого светлого центра жизни, как атом приведенного в брожение теплотвором яичного желтка около первого зародыша цыплёнка, около будущего сердца будущей птицы. Что же такое я сам? — я тоже жидкость, маленькая мерка жидкости, сгущённой до известной степени, вылитой по особенному образу и зажженной внутри искрою небесного огня. В мире всё жидкость — всё жизнь: жизнь есть различные состояния различных жидких составов мироздания. Мир бродит, движется, живёт. Земля бродит, движется, живёт; все её части живут; камень живёт тоже — живёт подобно мне, подобно мне ощущает время, имеет начало и конец: он только живёт жизнью неорганическою, быть может, совсем бесчувственною, хотя ещё имеет свои движения, потому что сам собою образует свои кристаллы, растёт и сокрушается, несколько иначе, чем я. Камень слишком удалился от летучего и жидкого состояния материи, и его частицы потеряли ту способность химически сочетаться с духом, которая свойственна самому совершенному и замысловатому составу различных жидкостей, человеку. Итак, в природе нет смерти: то, что мы называем смертью, есть только переход из одного состояния всеобщей жизни в другое, простая перемена звания. Дух <…> воспарит выше; <…> моё тело будет жить другою, неорганическою жизнью; будет перерабатываться, скитаться по другим телам, одушевлённым или бездушным — но будет жить, будет ещё сочетаться в разных видах со временем, то есть со всеобщею жизнью…

Любовь и смерть! — кроме этого, более нет ничего в органической жизни. <…> Смерть есть жизнь без любви. Жизнь до смерти есть любовь, окружённая формами животного существования. Жизнь и Любовь одно и то же. Любовь — цвет органической жизни, верховная точка высоты всей горы земного бытия, возносящейся между двумя его границами — рождением и смертью. Это положительный полюс органической жизни: вся её сила, вся теплота, всё духовное и животное Начало стремятся с целой её поверхности к этой главной точке существования. Если в человеке есть что-либо возвышенного, отрадного, добродетельного, прекрасного все это сильно течёт туда и скопляется у этого полюса, как электричество, и, как оно, выскакивает из нашего сердца в виде мощной искры, чтоб передать своё начало другому существу. Любовь есть самое сильное, доведённое до последней степени напряжения восторженное состояние органической жизни, и в этом восторге, в этом напряжении бытия заключается человеческое счастие — счастие единственное, неподдельное, совершенное, потому что в нём сосредоточиваются и участвуют все силы духа и тела, всё существо. Да! любовь есть цель жизни, исполнение великого намерения Божества и высочайший пункт одушевлённого бытия. И вся животная жизнь есть только феномен любви — осуществлённое, осязаемое чувством проявление этой великой души мироздания. Посмотрите на этих мелких насекомых, которые живут всего только полчаса времени: они родятся, целуются, несут яйца и умирают, даже без обеда. Не есть ли это молния жизни — и молния любви в то же время? Напротив, это одна молния.

Эта мысль лежит на моём сердце, как камень: я умру с нею и желал бы, чтоб она выросла цветком на моей могиле!..

Она просто жертва неопределённости нашего быта! Живая утопленница зыбких его форм, окружённая неизбежною погибелью, ещё борющаяся с волнами страшного хаоса и в лице погибели хватающаяся за подмытые утёсы, которые обрушаются и дробятся в её руках! Уже наша образованность обманула её призраком супружеского счастия; уже смолола её существование в своей пасти и бросила его без всякой доски в омут домашнего насилия…

Мне всегда хотелось увидеть гробницу моей Зенеиды, и я не имел смелости отправиться на Смоленское. Я боялся, что не вынесу вида её могилы <…>. — С вами может случиться несчастие, — сказал доктор. — Ваши соки недаром боятся Смоленского кладбища. — Пустое, любезный эскулап! Мои соки не любят Смоленского потому, что знают, что когда-нибудь придётся им иссякнуть в его песке.