Первая чеченская война

Пе́рвая чече́нская война́ (официально: Операции по восстановлению конституционного порядка в Чечне 1994—1996 годов, или Вооружённый конфликт в Чеченской Республике и на прилегающих к ней территориях Российской Федерации; также известна как Первая чеченская кампания и Первая российско-чеченская война) — боевые действия на территории Чечни и приграничных регионов Северного Кавказа между войсками Российской Федерации и непризнанной Чеченской Республики Ичкерия, провозглашённой в 1991 году.

Цитаты

1990-е

	Нет в мире ни одной человеконенавистнической идеологии, даже в теории, более жестоко и цинично действующей, чем русизм. <…> Мне остановка этой войны не нужна. <…> Эта война перейдёт на территорию России <…>. И западные страны, мировое сообщество не дадут её остановить, чтобы полностью изолировать Россию и уничтожить её как государство, чтобы этого хищного зверя на земле больше не существовало.
	— Джохар Дудаев, апрель 1995

	Я был в Чечне в самые страшные годы, 1994, 1995, 1996 годы. И спрашивал у чеченских женщин: «Ваши мужья все в горах, воюют с федералами, скажите, когда всё это кончится?» И вы знаете, ответ пятерых женщин был один и тот же, и какой точный: «Кончится всё это, когда Россия станет сильной».
	— Сергей Алексеев

Станислав Лем

	Российская армия страшно скомпрометировала себя в Чечне. Вступил в силу принцип домино: ничего не получается, приходится вводить в бой новые и новые резервы, элитные части не справляются, ну, так задействуем тяжёлую артиллерию и сотрём в порошок целый город. В то же время пропасть между страшной правдой этой экспедиционной войны и ложью пропаганды разверзлась такая, что пришлось потихоньку вводить цензуру, закрывать газеты, как у нас в своё время говорили, — возвращается новое. И это очень опасно. Я не верю, что Ельцин — это такой ванька-встанька, что, как только он договорится с чеченцами, так сразу и демократию вернёт. Подобные процессы труднообратимы.
	Kompromitacja rosyjskiej armii w Czeczenii jest straszliwa. Nastąpiła reakcja domina: ponieważ się nie powiodło, trzeba było rzucać wciąż nowe i nowe rezerwy, oddziały elitarne nie dają sobie rady, więc ogniem ciężkiej artylerii zmielimy na pył ceglany całe miasto. A równocześnie rozziew pomiędzy straszną prawdą tej ekspedycyjnej wojny a kłamstwem propagandy tak się powiększył, że trzeba było powolutku wprowadzać cenzurę, zamykać gazety, że — jednym słowem — jak to się u nas mawiało, wraca nowe. I to jest bardzo niebezpieczne. Nie wierzę, że Jelcyn to taki Wańka-Wstańka, co jak tylko dogada się z Czeczeńcami, to od razu demokrację przywróci. Takie procesy odwrócić trudno.
	— «Горизонт пана Заглобы», 1995

Наши СМИ, сообщая о событиях в Будённовске, называет боевиков Дудаева террористами. Это весьма деликатный вопрос <…>. Ведь никто — кроме немцев — не называл террористами солдат Армии Крайовой или Крестьянских Батальонов. <…> Общий принцип, которого я стараюсь придерживаться, гласит, что следует быть на стороне слабого. Ничего не могу с собой поделать, но я всей душой на стороне чеченцев, хотя, естественно, понимаю горе семей, которые оплакивали своих близких, оказавшихся в числе заложников. Слабые иногда имеют право прибегать к средствам, которые не предусмотрены международными конвенциями. То, что устроил в Чечне министр Грачёв со своей военной партией и с Ельциным, было страшным скандалом. Милитаристы бросили в бой против забаррикадировавшихся в больнице боевиков отряд спецназа, от огня которого погибли главным образом заложники. <…> События в Будённовске и их продолжение принесли много неожиданностей — кажется, в имперской системе появились тормозные колодки, ещё слабые, но они явно есть. Экстремально милитаристское направление российской политики, полигоном которого была Чечня, оказалось сильно скомпрометировано. <…> Люди Дудаева действовали весьма ловко, в то время, как элитные части российской армии, как оказалось, совсем не похожи на ту армию, которая воевала в окопах Сталинграда.

— «Тормозные колодки», 1995

Александр Солженицын

• см. интервью «Аргументам и фактам» 9 января 1995

Только за последние два года каждый год мы теряли по миллиону человек: превышение смертности над рождаемостью. <…> А мне — звонкие голоса: «Ах, да о чём вы говорите, ну о чём вы говорите, это не интересно. О Чечне говорите! Чечня наша боль, Чечня — горячая точка сегодня!» Я говорил о ничтожестве наших партий, неукоренённости их, об этой жалкой истерике избирательной, которую начали за год до выборов. <…> Чечня!.. Чечня закрыла нам все боли России, Чечня! А я о Чечне говорил ещё раньше всех этих говорунов, которые тогда ещё сидели, поджав хвост.

— «По минуте в день» (10), 1995

• см. окончание статьи «К нынешнему состоянию России», 1996

Павел Грачёв

Грозный возьмём двумя десантными полками. — перед вводом войск в Чечню

корр.: … ваше печально знаменитое обещание взять Грозный за два часа <…>. — Выхватили из контекста большого выступления лишь одну фразу — и давай муссировать. Речь шла о том, что если воевать по всем правилам военной науки: с неограниченным применением авиации, артиллерии, ракетных войск, то остатки уцелевших бандформирований действительно можно было уничтожить за короткое время одним парашютно-десантным полком. И я действительно мог это сделать, но тогда у меня были связаны руки.

— Союз распадался на глазах, а независимой России ещё не существовало. <…> корр.: Как раз в это время Чечня начала добиваться свободы, независимости, генерал Дудаев входил в силу. Обсуждались ли проблемы Чечни на заседаниях правительства? <…> — Да все боялись этих проблем, отодвигали их. Ельцин вообще всё отдал сначала в руки Гайдара, а потом Черномырдина. А членов правительства больше всего тогда волновал вопрос: как успокоить и ублажить Дудаева? Он ведь показывал дурной пример для Кавказа, который мог стать заразительным. Предлагалось дать Чечне больше самостоятельности в экономическом плане, <…> закрывать глаза на проделки Дудаева. И как бы разрешить ему и другим чеченским лидерам повариться в собственном соку, чтобы они поняли, как без России плохо, и запросили «пощады» — тактика выжидания. Но Дудаев вдруг объявил свои условия независимости. Чуть не на первом месте было требование, чтобы Россия оставила Чечне вооружение и военную технику. Довыжидались! <…> В Грозном уже начались погромы, провокации, нападения на наших солдат, офицеров, убийства родных и близких военнослужащих. Даже детей убивали. Производился и, правда, ещё неорганизованный захват оружия. И тут появился на свет известный указ Дудаева о том, что всё находящееся на территории республики вооружение является собственностью Чечни, Ичкерии. Только после этого на заседании правительства было принято внятное решение: вооружение и военную технику в республике не оставлять. <…> Никакого плана не было. Зато часто и буквально всеми подчёркивалось: проблему «надо решать политическими методами». <…> правительство постановило срочно начать переговоры с Дудаевым о вывозе из республики вооружения и техники. Сразу стали думать: кто поедет? <…> В конце концов уговаривать строптивого Дудаева поручили Министерству обороны. Шапошников назначил меня как своего первого зама. <…> Дудаев начал убеждать меня, что Чечне надо защищаться. От кого? Возможно, говорит, и от вас… <…> я пробыл у Дудаева полсуток и понял, что договариваться бесполезно. корр.: А вы могли плюнуть на указ Дудаева и вывезти вооружение? — Мог бы, <…> я предложил правительству ввести в республику одну дивизию ВДВ с задачей — взять под охрану российских военнослужащих, их семьи, обеспечить вывоз людей, вооружения <…>. Моим докладом были недовольны ни члены правительства, ни президент. <…> И снова послали меня встречаться с Дудаевым. <…> На этот раз мы договорились с Дудаевым: поделить вооружение пополам. <…> корр.: Сколько продолжался вывоз вооружения? — Недолго — около недели. <…> Чеченцы не препятствовали, <…> мы отправляли всё, что могли. Потом они заподозрили нас в обмане, и Дудаев сообщил мне по телефону, что больше ничего не даст вывозить. <…> пока шли переговоры и договоры, мы вооружение всё-таки вывозили. <…> разные легенды придумывали. <…> На артсистемах, которые оставались, вынули клинья затворов, без которых они не пригодны для стрельбы. корр.: Но оружия всё-таки осталось много… — <…> А потом Дудаев стал быстро пополнять его запасы, покупать в странах СНГ, в России. К войне он готовился два года — с 92-го по 94-й. <…> Никто не хотел заниматься Чечнёй. <…> Каждый работал по своему плану. ФСБ имела свою задачу, о которой я, военный министр, ничего не знал. Пограничники, милиция — свои. Координация действий отсутствовала. Армию думали привлечь только для того, чтобы помочь пограничникам блокировать границы с мятежной республикой. В начале 94-го года, когда участились нападения чеченцев на дагестанские сёла, грабежи поездов, появились русские беженцы из Чечни, разговоры возобновились. <…> Так, говорилось: если мы перекроем все жизненные артерии в республику, вплоть до того, что заставим голодать народ, то простые чеченцы поймут, куда ведёт режим, и сами сбросят его. <…> параллельно велись поиски лидера, который бы заменил Дудаева и повёл за собой народ Чечни. <…> осталась только одна кандидатура — Доку Завгаева, бывшего партийного руководителя республики. Его начали готовить к роли лидера… <…> Я только догадывался, что ведётся подготовка какой-то силовой акции. Под крылом ФСБ. <…> Операция готовилась тайно. <…> в ноябре 94-го <…> смешанный танковый батальон колонной вошёл в Грозный. <…> Никаких потерь, никакой стрельбы, чеченцы приветствуют военных. <…> Министерство обороны даже не платило добровольцам-контрактникам, которые участвовали в операции. <…> Колонна вошла в город и встала на отдых. <…> Дудаевцы дождались этого момента и напали. Почти весь батальон был уничтожен, танки захвачены. <…> Я был сторонником ввода дивизии ВДВ в 91-м году, но меня не послушали. Потом я ни разу не выступал за ввод войск. Провал операции в ноябре ещё раз убедил меня, что армию нельзя использовать для наведения конституционного порядка в Чечне. <…> В конце ноября состоялось памятное заседание Совета безопасности <…>. Доклад о текущем моменте делал министр по национальным вопросам — Егоров Николай Дмитриевич. Он говорил, что в Чечне всё нормально: «в результате работы с населением» <…> 70 процентов чеченцев ждут, когда войдут российские войска. Остальные 30 в основном нейтральны. Сопротивление окажут только отщепенцы. корр.: Откуда же Егоров взял свои данные? — Да с потолка. Мне кажется, что он хотел как-то замазать, что ли, горький осадок от первого поражения. <…> А может, и увести кого-то от ответственности за провал ноябрьской операции… <…> Поступил приказ — выдвигать войска немедленно. <…> К 20 декабря войска вышли к границам Чечни. <…> я предложил [Ельцину] ещё раз встретиться с Дудаевым. <…> Я взял 12 человек для охраны и переговоров и вертолётом вылетел в Ингушетию, в Слепцовск. корр.: Как вас встретили? — Угрожающими возгласами толпы. Мы еле протиснулись в здание. А потом прибыл Дудаев. Толпа ликовала. Люди стреляли в воздух. С ним 250 охранников. Моих ребят они сразу оттеснили и разоружили. корр.: Вас могли и убрать?.. — Запросто. Но Дудаев отдал распоряжение — не трогать. С ним за стол сели полевые командиры и духовные лица. Я без обиняков объявил: господин президент, Совбез приняли решение применить силу, если вы не подчинитесь указаниям Москвы. Дудаев спросил, пойдём ли мы дальше или только блокируем республику? Я ответил, пойдём до конца, пока не наведём порядок. Он — за своё: независимость, отделение от России, будем драться до последнего чеченца. Бородачи после каждого такого заявления в знак одобрения стучали стволами автоматов по столешнице, а духовные лица одобрительно кивали головами. Потом мы с Дудаевым ушли в отдельную комнату. <…> Спрашиваю: <…> я же сотру тебя с лица земли. Он отвечает: понимаю, но уже поздно. Видел толпу? Если я дам уступку, меня и тебя расстреляют и поставят во главе другого.

После 2000

• см. Михаил Задорнов, «Мамы и войны», 2000

Отношение российского общества к чеченской войне крайне иррационально. Война как телевизионный продукт потому и оказалась таким выигрышным пиарным ходом, что затронула болезненно чувствительные глубинные пласты российского коллективного подсознания. Убивая чеченцев, мы мстим им, а прежде всего самим себе, за проигранное XX столетие, которое обещало стать веком России, за потерю разбежавшихся от нас при первой возможности колоний и сателлитов, за рухнувшую сверхдержаву и за построенный нами на её обломках бандитский капитализм, в реалиях которого одинаково неуютно чувствуют себя и олигархи, и бывшие диссиденты, и бывшие следователи КГБ. <…> Чечня — это наш коллективный невроз, наш коллективный диагноз. <…> Чечня — это наша катастрофа, к которой мы идём вместе, крепко взявшись за руки, подбадривая себя громкими криками о том, что мы никому не позволим остановить себя.

— Андрей Пионтковский, «Мой Путин»

	Либо демократия убьёт колониальную войну, либо колониальная война убьёт демократию. <…> Неокрепшей российской демократии смертельный удар был нанесён захватнической колониальной войной против Чечни.
	— Александр Скобов, «Высшая стадия путинизма»

	Дудаев, конечно, был великий мистификатор. Это проявилось тогда, когда он вдруг ощутил себя мессией. <…> Дудаев много чего говорил. Он много чем угрожал. Где-то под этими угрозами были определённые основания, а где-то это был красивый блеф, направленный на журналистов.
	— Александр Михайлов

Дудаев неоднократно декларировал, что он готов на различные варианты, лишь бы только встретиться с Ельциным и пойти на переговоры. Но Ельцин с этим человеком не хотел вступать в переговоры из принципа, потому что Дудаев позволил себе над ним издеваться: после событий октября 1993 года, когда в Москве штурмовали здание парламента, Дудаев послал Ельцину поздравление с посылом: вы такой молодец, что оппозицию прижали. <…> на самом деле в этом было оскорбление, потому что сам Дудаев в своё время захватил власть путём такого военного наскока и тем самым давал Ельцину понять, что «мы с вами один не лучше другого». Вот это и было настоящей причиной чеченской войны, потому что после этого Ельцин не желал о Дудаеве слышать.

— Анатолий Шабад

	Ельцин весь 1994 год пытался встретиться с Дудаевым, но за тем стояли люди, которые никак не могли этого допустить.
	— Сергей Филатов