Серапионовы братья (объединение)

«Серапио́новы бра́тья» — объединение молодых советских писателей, собиравшееся в Петрограде (Ленинграде) в 1921—1926 годах и названное в честь одноимённого сборника Эрнста Гофмана. Официальных членов было 11: Илья Груздев, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Лев Лунц, Николай Никитин, Владимир Познер, Елизавета Полонская, Михаил Слонимский, Николай Тихонов, Константин Федин.

Цитаты об объединении

	Все Серапионы говорят словечками рассказов [Зощенко].
	— Корней Чуковский, дневник, 28 мая 1921

Родились в Доме Искусств в 1921 году. Всего их двенадцать <…>. Я был бы тринадцатым. Но я не беллетрист! <…> Книг беллетристических сейчас не выходит: дорог набор. <…> Видели ли вы, как перед поднятым стеною пролётом Дворцового моста скапливаются люди? Потом пролёт опускается, и мост на секунду наполняется толпой идущих людей. Так невозможность печататься собрала воедино Серапионовых братьев. Но, конечно, <…> и культура письма. <…> На ущербе психология, нет анализа, герои не говорят друг другу речей, у многих даже умышленно пропущены мотивировки действия, потому что на фоне перегруженной мотивировками русской литературы особенно ярко действие, идущее непосредственно после действия, — действия, связанные друг с другом только движением рассказа. Любопытна традиция серапионов. С одной стороны, они идут от сегодняшней «старшей» линии: от Лескова через Ремизова и от Андрея Белого через Евгения Замятина, таким образом, мы встречаем у них «сказ» — речь, сдвинутую с обычной семантики, использование «народной этимологии» как художественного средства, широко развёрнутые сравнения, но вместе с тем в них переплетается другая струя — авантюрный роман, похождения, пришедшие в Россию или непосредственно с Запада или воспринятые через «младшую линию» русской литературы, — и здесь мне приходят в голову рассказы Александра Грина. Третьей линией в серапионах я считаю оживающее русское стернианство. — первая статья о группе

— Виктор Шкловский, «Серапионовы братья», 1-я половина ноября 1921

	Это общество дифференцировалось, братья стали подрастать, приобретать привычки, оттачивать характеры. Мы часто бываем вместе, мы любим бывать вместе, но наши встречи обусловлены привычкой, дружбой, необходимостью, но не потребностью. Потребность жить и работать в братстве исчезла с условиями и романтикой голодного Петербурга.
	— Константин Федин, письмо Максиму Горькому 16 июля 1924

«Назад к средневековью» — таков общественный идеал этой аристократическо-салонной группы. <…> и акмеисты, и «Серапионовы братья» ведут свою родословную от общих предков. И у акмеистов, и у «Серапионовых братьев» общим родоначальником являлся Гофман, один из основоположников аристократическо-салонного декадентства и мистицизма. <…> В октябре 1917 года были вытряхнуты в мусорную яму истории, как правящие классы, так и их идеологи и песнопевцы. И вдруг на 29-м году социалистической революции появляются вновь на сцену некоторые музейные редкости из мира теней и начинают поучать нашу молодёжь, как нужно жить.

— Андрей Жданов, доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград», сентябрь 1946

Я <…> увидел афишу: «Вечер „Серапионовых братьев“». Я знал, что это студийцы той самой студии Дома искусств, в которой я пытался учиться. Я заранее не верил, что услышу там нечто человеческое. <…> Уже на первом вечере я почувствовал, что под именем «Серапионовых братьев» объединились писатели и люди мало друг на друга похожие. Но общее ощущение талантливости и новизны объясняло их, оправдывало их объединение. Среди умерших, но продолжавших считать себя живыми, и пролеткультовскими искусственными цветами они ощущались как люди живые и здоровые.

— Евгений Шварц, дневник, 22 и 24 января 1953

	Сюжетом в родной словесности всегда пренебрегали. <…> Бывали, правда, и исключения. <…> пример: «серапионовы братья». Они не поднялись, конечно, ЛЕФы с РАППами заели, «культурная революция» извела, но — как начинали, как весело фантазировали, как хлопотали о читательском интересе, какой бездной технических, исполнительских приёмов обещали обогатить родную словесность!..
	— Сергей Чупринин, «Сбывшееся небывшее»

1922

[Почти] все росли на моих глазах <…>. В такой школе, конечно, всегда есть опасность: создать шеренгу и униформу. Но от этой опасности Серапионовы братья, кажется, уже ушли: у каждого из них — свое лицо и свой почерк. Общее, что все они взяли из студии, — это искусство писать чернилами девяносто-градусной крепости, искусство вычёркивать всё лишнее, что, быть может, труднее, чем — писать. Федин — самый прочный из них: пока он всё ещё крепко держит в руках путеводитель с точно установленным расписанием (без опаздываний) старого реализма <…>. Остальные — все более или менее сошли с рельс и подскакивают по шпалам; неизвестно, чем они кончат: иные, может быть, катастрофой. Это — путь опасный, но он — настоящий. <…> Слонимский <…> с Кавериным и Лунцем составляет «западную» группу Серапионовых братьев, которые склонны оперировать преимущественно архитектурными, сюжетными массами и сравнительно мало слышат и любят самое русское слово, музыку его и цвет. Это больше дано «восточной» группе: Никитину, Зощенко, Вс. Иванову и отчасти Федину. <…> Тени тех или иных крупных литературных фигур лежат пока на большей части Серапионовых братьев. Но разыскивать метрики — не стоит. О Ленине писали, что он родом из саратовских дворян: разве это меняет дело? Достаточно того, что они — по-разному — талантливы, молоды, много работают. Иные из них дадут, вероятно, материал для истории русской литературы, иные, может быть, только для истории русской революции…

— Евгений Замятин, «Серапионовы братья», май

	Вязка у них одна — «Серапионовы братья». Литературных традиций несколько. Предупреждаю заранее: я в этом не виноват.
	— Михаил Зощенко, «О «Серапионовых братьях». Виктор Шкловский», 23 июня

… прочитав наш сборник или отдельные рассказы братьев, недоумевают: «Что у них от Гофмана? Ведь, вообще, единой школы, единого направления у них нет. Каждый пишет по-своему». Да, это так. Мы не школа, не направление, не студия подражания Гофману. <…> Мы назвались Серапионовыми Братьями, потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману. У каждого из нас своё лицо и свои литературные вкусы. У каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. <…> Но ведь и Гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту. <…> Теодор — хозяин, нежный отец и друг своих братьев, неслышно руководящий этим диким кружком, зажигающий и тушащий споры. А споров так много. Шесть Серапионовых Братьев тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно несогласны друг с другом, и поэтому мы назвались Серапионовыми братьями. В феврале 1921 года, в период величайших регламентации и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав, — мы решили собраться без уставов и председателей, без выборов и голосований. Мы не сочлены одного клуба, не коллеги, не товарищи, а — Братья! Каждый из нас дорог другому как писатель и как человек. В великое время, в великом городе мы нашли друг друга — авантюристы, интеллигенты и просто люди, как находят друг друга братья.

— Лев Лунц, «Почему мы Серапионовы братья»

	… как трудно бывало иной раз сохранить спокойствие и как, в сущности, удивительно, что мы не поползли каждый по особой дорожке, а продолжаем жить и работать скопом. Не знаю, но кажется, не было в России ни одной литературной группы, которая держалась бы так долго на одной дружбе (школы бывали, «направления» — тоже, но ведь у нас ни школ, ни направлений!).
	— Константин Федин, письмо Максиму Горькому 28 августа

… Замятин определил во многом характер и направление кружка серапионовых братьев. И хотя серапионы утверждают, что они собрались просто по принципу содружества, что у них и в помине нет единства художественных приёмов, и, кажется, также они «не имеют отношения к Замятину» — в этом всё-таки позволительно усумниться. От Замятина у них словопоклонничество, увлечение мастерством, формой; по Замятину вещи не пишутся, а делаются. От Замятина стилизация, эксперимент, доведённый до крайности, увлечение сказом, напруженность образов, полу-имажинизм их. <…> подход к революции созерцательный, внешний. <…> И если среди серапионов есть течение, что художник, подобно Иегове библейскому, творит для себя, — а такие мнения среди серапионов совсем не случайны — это тоже от Замятина. Может быть тут, впрочем, не столько влияние, сколько совпадение, но совпадение разительное.

— Александр Воронский, «Евгений Замятин», декабрь

1923

Я слежу за духовным ростом «Серапионовых братьев» с великими надеждами. Мне кажется, что эти молодые люди способны создать в России литературу, в которой не будет ни квиетизма, ни пассивного анархизма Льва Толстого, из неё исчезнет мрачное садистическое инквизиторство Достоевского и бескровная лирика Тургенева. Русское «скифство», «евразийство» и прочие виды скрытого славянофильства или хвастливого национализма не найдут сторонников среди «Серапионовых братьев». «Серапионовы братья» аполитичны, но они активны, влюблены в начало волевое, глубоко понимают культурное значение труда и заинтересованы просто человеком, каков он есть, вне сословий, партий, национальностей и верований. Они хорошо понимают, что Россия может нормально жить только в непрерывном общении с духом и гением Запада.

— Максим Горький, «Группа „Серапионовы братья“», 15 марта

Родившаяся от петербургского «Дома Искусств», группа «Серапионовых братьев» — сперва была встречена с колокольным звоном. Но теперь — лавровейшие статьи о них сменились чуть что не статьями Уголовного кодекса: по новейшим данным («космистов») оказывается, что <…> у них — «неприятие» революции. «Серапионовы братья» — не Моцарты, конечно, но Сальери есть и у них, и всё это, разумеется, чистейший сальеризм: писателей, враждебных революции, в России сейчас нет — их выдумали, чтобы не было скучно. А поводом послужило то, что эти писатели не считают революцию чахоточной барышней, которую нужно оберегать от малейшего сквозняка. Впрочем, «Серапионовы братья» — вообще выдуманы, как знаменитый Пютуа у Анатоля Франса: Пютуа приписывали разные поступки, но <…> он был выдуман г-жой Бержере. Этой Бержере в данном случае был отчасти и я, но теперь уже нельзя скрыть, что «Серапионовы братья» — вовсе не братья: отцы у них разные, и это никакая не школа и даже не направление <…>. Это просто встреча в вагоне случайных попутчиков: от литературных традиций вместе им ехать только до первой узловой станции; дальше поедет только часть, а остальные так и застрянут на этой станции — импрессионизированного, раскрашенного фольклором реализма. Наверное останутся здесь — Вс. Иванов и Федин; возможно, что останутся — Н. Никитин и Зощенко. Богатый груз слов — всех четырёх тянет к земле, к быту; и с гофманскими серапионовыми братьями — у всех четырёх едва ли даже шапочное знакомство. <…> Как это обычно случается с пассажирами отдельных вагонов — «Серапионовы братья» дверь своего вагона держат на запоре. Но, в сущности, там есть место ещё для многих.

— Евгений Замятин, «Новая русская проза», август

Что же увидели Серапионы в революции? <…> видят в жизни, такой «пафосной» и напряжённой, только ползучее, маленькое-маленькое, мизерное и пришибленное. <…> Для М. Зощенко — человек до Октября тот же, что после Октября. Он так долго и внимательно рассматривал козу, что не успел вглядеться в мир революции, а если бы посмотрел, то увидал бы, что нет старого гоголевского Башмачкина, что человек-то изменился, <…> новый человек родился — вот что главнее всего и что не ощутил своим творчеством писатель. Но не один Зощенко, так думают и другие Серапионы.

— А. Свентицкий, «Октябрь в литературе» (раздел «Ничего не произошло»)