Служебный роман

	Служебный роман
	Статья в Википедии
	Медиафайлы на Викискладе
	Новости в Викиновостях

«Служе́бный рома́н» — советский художественный фильм, лирическая комедия в двух сериях режиссёра Эльдара Рязанова. Фильм создан на киностудии «Мосфильм» в 1977 году.

Цитаты

Как всем известно, труд облагораживает человека. И поэтому люди с удовольствием ходят на работу. Лично я хожу на службу только потому, что она меня облагораживает. Если бы не было статистики — мы бы даже не подозревали о том, как хорошо мы работаем. Людмила Прокофьевна Калугина — директор нашего статистического учреждения. Она знает дело, которым руководит. Такое тоже бывает. Людмила Прокофьевна приходит на службу раньше всех, а уходит позже всех. Из чего понятно, что она, увы, не замужем. Мы называем её… «наша мымра». Конечно, за глаза.
Без статистики вообще не жизнь… а каторга какая-то…
Вы обращали внимание, что у нас происходят перебои с теми или иными товарами? Это происходит оттого, что те или иные товары не запланированы такими ротозеями, как вы. Извольте переделать.
Статистика — это наука, она не терпит приблизительности…
Каждое утро по дороге на службу я избавляюсь от своих шалопаев.

— Так, теперь давай с тобой разберёмся. Ты когда перестанешь хулиганить, а? Почему все на тебя жалуются?
— А я себя хорошо веду!
— Почему на других детей не жалуются, объясни мне, пожалуйста? Зачем ты ел пластилин?
— А я его с сахаром ел!
— Но ты же взрослый человек, ты же понимаешь, что пластилин не едят. И зачем вы Машу заперли в шкаф?
— Понимаешь: я запер, а ключ потерялся.
— Шагай! И не смей мазать стул воспитательницы клеем! Слышишь?!
— Ладно, ладно!
— Обормот.

А это Шура — симпатичная, но, к сожалению, активная. Когда-то её выдвинули на общественную работу и с тех пор никак не могут задвинуть обратно.
Она в принципе не знает, что на свете бывают дети. Она уверена, что они появляются на свет взрослыми, согласно штатному расписанию, с должностью и окладом.
Угадай, что я сейчас курю? «Мальборо». Новый зам с барского плеча целый блок кинул. Заводит дружбу с секретаршей. Сейчас он у старухи сидит.
Разрешите вам вручить сувернир из Швейцарии. Вот в этой ручке восемь цветов. Она весьма удобна для резолюций: чёрный цвет — «отказать», красный — в бухгалтерию «оплатить», зелёный — цвет надежды, синий — «товарищу такому-то, рассмотреть». Пожалуйста.

— А какой это Новосельцев?
— А никакой. Вялый и безынициативный работник. К сожалению, таких у нас много.

— Ну и как там у них в Женеве?
— Сложно!

— Каждая новая метла расставляет везде своих людей.
— Надеюсь, ты мой человек?
— Конечно! Правда, до этой минуты я был ничей.

На Машу Селезнёву мне ничего не жаль.

— Вы купили новые сапоги, Вера?
— Да вот ещё не решила, Людмила Прокофьевна. Вам нравится?
— Очень вызывающие. Я бы такие не взяла. А на вашем месте интересовалась бы сапогами не во время работы, а после неё.
— Значит, хорошие сапоги, надо брать.

— Она немолодая, некрасивая, одинокая женщина…
— Она не женщина, она директор.

Возьмём, к примеру, опята. Они растут на пнях. Если придёшь в лес и тебе повезёт с пнём, то можно набрать целую гору… пней… ой, опят…

— Я когда её вижу, у меня прямо ноги подкашиваются.
— А ты не стой, ты сядь!

Сигаретку, спичку, коробок?

— Грибы вас мало интересуют, я так понимаю…
— Правильно понимаете.
— Ягоды не интересуют?
— Только в виде варенья.
— А стихи… в виде поэзии… как вы к ним относитесь?

— Очень хочется произвести на вас приятное впечатление.
— Вам это удалось… уже.
— Усилить хочется.

— Я надеюсь, вы не собираетесь музицировать?
— Ага, петь хочется!
— Какое несчастье…
— Почему? Друзья утверждают, что у меня красивый… баритональный… диска́нт.
— Они вам льстят.

— Подождите, меня осенила догадка: вы пьяный?
— Нет, что вы! Когда я пьян, я буйный. Гы-гы-гы!.. Вот, а сейчас я тихий.
— Мне повезло.

«Тихо вокруг, только не спит барсук. Уши свои он повесил на сук и тихо танцует вокруг».
Ну, какие у тебя планы на вечер? Какая компания? А мужчины там будут? Ну ты давай, знакомь меня. Я теперь женщина одинокая…

— Как же она могла оставить детей, Леонтьева? Она же мать.
— Ха! Мать!.. Мать у них был — Новосельцев!

Ну, всё, Новосельцев, ваше дело труба.
Здравствуйте… Прокофья… Людмиловна…

— Меня вчера муха укусила.
— Да. Я это заметила.
— Или я с цепи сорвался.
— Это уже ближе к истине.
— Значит, я с цепи.

— Почему вы всё время виляете? Что вы за человек? Я не могу вас раскусить!
— Не надо меня кусать! Зачем раскусывать?

— Вы утверждали, что я чёрствая!
— Почему? Мягкая.
— Бесчеловечная!
— Человечная.
— Бессердечная!
— Сердечная.
— Сухая!
— Мокра-я…

— Мы вас любим… в глубине души… где-то очень глубоко…
— Очень глубоко! Так глубоко, что я этого даже не замечаю!
— Нет, это заметно, должно быть заметно…

— Что же, выходит, что все меня считают таким уж чудовищем?
— Не надо преувеличивать. Не все… не таким уж чудовищем…

Просто вы заплакали — и как будто вы нормальная… И это меня потрясло…

— А мне ведь только тридцать шесть.
— Как тридцать шесть?
— Да-да. Я моложе вас, Анатолий Ефремович. А на сколько я выгляжу?
— На тридцать… пять.
— Опять врёте, товарищ Новосельцев.

— Верочка, будет вам пятьдесят лет — вам тоже соберём!
— Я не доживу, я на вредной работе.

— Ну что, уволила вас старуха?
— Она не старуха!

У нашего руководства, то есть у меня, родилась, как ни странно, ням-ням, мысль: назначить вас, одного из ведущих работников отечественной статистики — чё там скрывать, ха-ха-ха! — начальником отдела лёгкой промышленности. Лё-огонькой промышленности.

— Тем более, что я считаю вас самым трудолюбивым…
— Хм-хм!.. Что вы, что вы!
— Не «хм-хм», а трудолюбивым!.. работником.

Именно обувь делает женщину женщиной.

— Что гармошкой? Каблук?
— Голенище!!!

— Значит, неудачные ноги, Людмила Прокофьевна, надо прятать!
— Куда?!
— Под макси!

— Слово неприличное написано.
— Стереть!

— Блайзер — клубный пиджак.
— Для «Дома культуры», что ли?
— Туда тоже можно.

— Сейчас парики не носят, так?
— Ну и слава Богу, я считаю. Куда лучше так… это… живенько, правда? А то как дом на голове!
— Ну, если живенько, то лучше.

— Надо выщипывать, прореживать.
— Чем?
— Ну, хотя бы рейсфедером!
— Рейсфедером?.. Ой, милый мой, это же больно!
— Ну, вы женщина, поте́рпите! Бровь должна быть то-о-оненькая-тоненькая, как ниточка. Удивлённо приподнятая.
— Как у вас?
— Ну, я… Я тоже не эталон…
— Милая, это же можно только под наркозом… выщипывать.

— Что отличает деловую женщину от… Женщины?
— Что?
— Походка! Ведь вот… как вы ходите!
— Как?!
— Ведь это уму непостижимо! Вся отклячится, в узел вот здесь вот завяжется, вся скукожится, как старый рваный башмак, и вот — чешет на работу, как будто сваи вколачивает! А мы как ходим?
— Ой, неужели я так хожу, Боже мой?!

В женщине должна быть загадка! Головка чуть-чуть приподнята, глаза немножко опущены, здесь всё свободно, плечи откинуты назад. Походка свободная от бедра. Раскованная свободная пластика пантеры перед прыжком. Мужчины такую женщину не пропускают!

— Ну, понимаете, можно, конечно, и зайца научить курить. В принципе ничего нет невозможного.
— Вы думаете?
— Для человека. С интеллектом.

— Грудь вперёд!
— Грудь? Вы мне льстите, Вера.
— Вам все льстят!

Людмила Прокофьевна, где вы набрались этой пошлости? Вы же виляете бёдрами, как непристойная женщина!
Это не лошадка, это мамонт какой-то. Давайте приедем уже, а?
Вообще, пусть мужчины думают, что у вас всё в порядке.

— Зачем спрятать?
— Зачем? А от юбиляра, чтобы он не обрадовался раньше времени.
— Ну, давайте спрячем… А куда спрятать?
— Я говорю, в шкаф, за сцену.
— А, в шкаф… А влезет?
— Впихнём!

— Положите лошадь.
— Мне не тяжело. Я сильный.

— Поставьте лошадь! Что вы! Она же тяжёлая. Что вы в неё вцепились?!
— Я с ней сроднился.

— Мы поехали в «Арагви». Мы там ели… что ещё… угощались… цыплята табака, сациви, купаты, ша-ша-шлЫки… чебуреки…
— Чебуреки́.
— Чебуреки́…

— Вы же непьющая.
— Как это непьющая? Очень даже… почему же? От хорошего вина не откажусь… Тем более в хорошей компании.

— Почему вы всё время врёте?
— Потому что я беру пример с вас, Людмила Прокофьевна.

Зачем вы занимаетесь мною лично? Поручите меня вашему секретарю.

— Людмила Прокофьевна! Представляете, Бубликов умер!
— Почему умер, я не давала такого распоряже… Как умер?
— Умер!
— Почему умер? Зачем умер?
— Я ещё не выясняла. Сдайте, пожалуйста, деньги на венок!

— По 50 копеек, Новосельцев. Сдавайте деньги. На венок и на оркестр.
— Ну да, если сегодня ещё кто-нибудь умрёт или родится, я останусь без обеда.

До шкафа мы с ней не дотянули.
Вставайте же наконец! И… идите… занимайтесь… чем там?.. делами!

— Ну, вы всё-таки… как себя чувствуете, Анатолий Ефремович?
— Вы знаете, я вам скажу честно: по сравнению с Бубликовым — неплохо!

Ну вон же она сидит, в жутких розочках!
«Женщины, когда им под сорок, часто делают глупости». Ну, ей, конечно, видней!
Пенсия на горизонте — и она туда же! Просто сексуальная революция!

— Ты же умница.
— Когда женщине говорят, что она умница, это означает, что она — круглая дура?

Понимаете, Бубликов умер… а потом он не умер…
Умрёт ли он ещё раз — неизвестно, а цветы пропадают. Шура дёргает их из Бубликова и… ой, то есть из венка из-под Бубликова, делает букеты и дарит женщинам.

— Вы так на меня смотрите… Вы подозреваете, что это я вам приволок этот веник?
— Почему вы так говорите? Это не веник! Это прекрасный букет!

Не носил я вам букетов! Почему я… Что я, обалдел, что ли?! Белены объелся?!

— Никому из сотрудников вы бы не позволили себе швырнуть в физиономию букетом. Неужели вы ко мне неравнодушны?
— Ещё одно слово, и я запущу в вас графином!
— Если вы сделаете графином, значит, Вы действительно меня… того-этого…

— Г-г-где у вас д-дверь…
— Где надо, там и дверь.
— …открывается? А вот, всё. Всего хорошего, Людмила Прокофьевна. До свидания!

— А, может быть, действительно не вы принесли этот злосчастный букет?
— Нет, Людмила Прокофьевна, это действительно я.
— Ну, знаете! Хватит! Нет у вас ни стыда, ни совести!

— Я соображаю, о ком вы говорите.
— А, кроме вас, ещё кто-нибудь соображает?
— Весь коллектив.
— Информация поставлена у нас хорошо!

— Шура, если память мне не изменяет, вы числитесь в бухгалтерии?
— По-моему, да.
— Вы это хорошо помните?
— Да, по-моему.
— Так вот, было бы очень полезно, если бы вы иногда, время от времени, занимались не только общественными делами, но и своими прямыми обязанностями!

— А меня вообще сослали в бухгалтерию!
— Да на тебе пахать надо!

[В столовой]
— Какие глупости? Я знаю Олю и её мужа — это прекрасная пара. Почему вы всё время сплетничаете?
— Юрий Григорьевич сам мне передал эти письма, чтоб мы разобрали их на месткоме. Я, между прочим, их читала.
— [ест варёное яйцо с майонезом и думает] Юрий Григорьевич?..
— Да.
— На месткоме?..
— Да.
— Угу. [он бросает столовые приборы, и звучит грохот] Идите вы… в бухгалтерию!
— Ах! Сумасшедший!
— Или ещё подальше!
— А я ещё бесплатные путёвки для его детей доставала!
— [откусив, он бросает на стол калорийную булочку, и снова звучит грохот] У, чувырла! [стучит по столу] Ну ладно! [выбегает из столовой]

— Разрешите? [Самохвалов протягивает руку к письмам, и Калугина их отдаёт] Я… Я ещё раз с ней поговорю. По-доброму. По-хорошему.
— Я рада, что вы восприняли это именно так.
— Ну вот и хорошо.
— [появляется Новосельцев] …Ничего, мне можно! Простите… Я брал у тебя взаймы двадцать рублей?
— Когда? А…
— Хочу с тобой рассчитаться.
— А почему именно сейчас, здесь?
— Именно сейчас и именно здесь.
― Ха, вот чудак.
— [Калугина стоит в дверях, и Новосельцев считает мелочь на столе] Семьдесят, восемьдесят, девяносто… Двадцать. Так… Так, посчитай, пожалуйста.
— Да всё правильно, всё правильно.
— Нет, нет, ты проверь! Сейчас проверь.
— Ладно. Всё. Всё правильно.
— Правильно, да? [даёт Самохвалову пощёчину]
— [застыл с отрытым ртом, возмущается и стряхивает Новосельцева] Ты что?! С ума, что ль, сошёл?! [пауза] Простите, Людмила Прокофьевна.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Одно ваше присутствие… Но я этого так не оставлю.
— А вы дайте ему сдачи!
— [Новосельцев снял очки и зло смотрит на него] А я ему дам сдачи. Но другим способом.
[Оправив пиджак, Самохвалов быстро уходит; взглянув на Калугину, Новосельцев виновато опускает глаза, и та смотрит на него с лёгкой улыбкой. Новосельцев садится и надевает очки]
— Хм… [проходит за стол] Да-с… Докатились, товарищ Новосельцев? До чего дошло — драку затеваете в кабинете директора.
― Заместителя директора.
― Не важно.
― А вообще, вы правы. В следующий раз я поколочу его в вашем кабинете.
— Мало того, что вы враль, трус и нахал, — вы ещё и драчун.
— Да… Я крепкий орешек.
― Боюсь, мне придётся заняться вашим перевоспитанием.
― Я вас очень прошу — займитесь.

Мой вам добрый совет: как добрый товарищ, бросьте это всё, выкиньте из головы и вернитесь — в семью, в коллектив, в работу! Так надо!

— Красное. Или белое?
— Или белое. Но можно красное.

— Давайте, чтоб все были здоровы!
— Прекрасный тост!

— Там конфеты.
— Да, я так и поняла.

— У меня к вам предложение.
— Рационализаторское?
— Да, где-то.

— У меня дети. У меня их двое: мальчик и… м-м… де… тоже мальчик. Два мальчика. Вот. Это обуза.
— Господи, как вы можете так говорить о детях?
— Ну подождите, Людмила Прокофьевна!
— Да что вы?
— Не перебивайте, пожалуйста! Я и сам собьюсь.

Вы не сделали ничего особенного, вы испортили мне новое платье.

— Снимайте платье! Живо, снимайте! А-а-а! Нет, нет. Не сейчас, не здесь.
— Что же вы говорите «снимайте»?

Дороже вас… у меня вот уже несколько дней никого нет.

— Ходил ко мне один человек… Долго ходил… А потом женился на моей подруге.
— Я не собираюсь жениться на вашей подруге.
— Вам это и не удастся. Я ликвидировала всех подруг. Я их уничтожила.

Вот смотрю я на вас, Верочка, и думаю: будь я полегкомысленнее, я бы… ух!!!
Ольга Петровна, доброе утро. Выглядите сегодня отлично. Мне очень нравится, как вы работаете, я давно за вами наблюдаю. Заходите ко мне, поболтаем. Посплетничаем!

— Ну, как поживает кошка?
— Сказала, что лучше.
— Так и сказала?
— Да, так и сказала.
— Замечательная кошка! Самая лучшая кошка на свете, правда?

— Доброе утро, Верочка. Товарищ Калугина у себя?
— Боже мой, кто это?
— Это я. [повернувшись вокруг себя] Как я вам, а?
— Отпад!.. Вы… вы даже помолодели, Людмила Прокофьевна!

— Угадайте: почему я опоздала?
— В райкоме, что ли, были?
— Проспала.
— Ой!..
— Первый раз в жизни проспала!

— А как вам моя причёска?
— Умереть — не встать!
— Я тоже так думаю.

— Верочка, я иногда бываю резка, груба…
— Да, это факт.
— Это факт… Да что скрывать — характер у меня ужасный.
— Да, отвратительный!
— Вы уж простите, милый мой, если что не так!..
— Да… Пожалуйста! Ну, я тоже не подарок…
— Да, мы обе с вами не подарки!..
— Ну, простили друг друга? Будем здоровы!

— Какая занятная репродукция «Джоконды»!
— Да что вы, Людмила Прокофьевна! Это ж не репродукция, это наша вычислительная машина, Боровских зап-программировал!
— Да?
— Да, уже месяц висит.
— Да что вы?.. Не замечала… Вы подумайте, ничего не замечала!..

Ой, как не хочется, Боже мой, как не хочется!.. Но — надо идти руководить!

— Доброе утро, Людмила Прокофьевна.
— Доброе.
— О, Вы сегодня прекрасно выглядите.
— Так я теперь буду выглядеть всегда.

У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать.
Садись… эээ… тесь.

— Короче говоря, я уже подписала приказ о вашем назначении начальником отдела.
— За что? Что я вам такого сделал плохого?

У меня есть смягчающее обстоятельство. Я люблю вас. Люблю.

— Ты знаешь: я понял, из-за чего мы с тобой разошлись. Нам нужен ребёнок.
— Ты хочешь, чтоб у нас был ребёнок?
— Да, и как можно скорее.
— Но я не могу сейчас. До конца работы ещё два часа, и Калугина тут. Я не могу уйти.

— Пишите, пишите!
— Не торопите меня, я не пишущая машинка!

— Кстати, я надеюсь, материально вы не очень пострадали? Билеты в цирк не пропадут?
— Ну безусловно! Я загоню их по спекулятивной цене.
— Ага. Ну, в вашей практичности я нисколько не сомневалась, товарищ Новосельцев.
— Вы проницательны, товарищ Калугина!

— Только, пожалуйста, побыстрее: у меня куча дел.
— Ничего, подождёт ваша куча. Ничего с ней не сделается.

― Плохо учились в школе?
― Нет, хорошо учился.
― А, я так и знала, что вы бывший двоечник.
― Оставим в покое моё тёмное прошлое. Пожалуйста. [даёт заявление о своём уходе Калугиной]
― Полюбопытствуем.
― Сделайте одолжение.
― Стало быть, вы уходите…
― Я ухожу, а вы остаётесь.
― А я остаюсь…
― А вы остаётесь.
― Вы уходите. По какой же причине вы уходите?
― А вы почитайте, там всё изложено.
— Вы уходите… Вы уходите, «потому что директор вашего учреждения Калугина»…
— Ну-ну, смелее, смелее!
— …«самодур»?!
— Угу, самодура. [Калугина бьёт Новосельцева по лицу его же заявлением] Так…
— [медленно рвёт заявление] Какой вы внимательный… чуткий… душевный человек…
— Перестаньте, наконец, надо мной издеваться.
— Скажите, пожалуйста, какая цаца! [бросает обрывки в лицо Новосельцеву]
— Да, цаца! [бросает обрывки в ответ]
— Ах! Как вы… оригинально… и замечательно ухаживаете. Ну, ничего не скажешь. Вы настоящий современный мужчина. [пьёт воду из графина]
— Какое вы право имеете меня так оскорблять?
— Скажите, пожалуйста!
— Если вы директорша — вы думаете… всё можете себе позволять: уничтожать, топтать…
— Вас — да.
— …бить, да?
— И будет мало.
— Хамить! Мымра! [Калугина плещет воду из стакана в сторону Новосельцева] Вот… вот, вот мымра и есть…
— «Мымра», да?!.. [начинает гоняться за Новосельцевым по кабинету, бросая в него всё, что попадётся под руку]
— Товарищ министр! Министр! Что вы делаете, Людмила Прокофьевна?!
— «Мымра»?!
— Ой-ой-ой!! Больно же! Только не этим, Людмила Прокофьевна, умоляю! Вот этим, пожалуйста, вот это можно! Вот-вот так, только осторожно! Я вас прошу!
— Вот так! Нет, это вам так!..
— Ой-ой-ой, хватит, всё, хватит! Всё, пожалейте! Вы ж меня так убьёте!
— Ничего! Вас не убьёшь! Вот!
— [хватает трубку телефона со стола] Товарищеский суд! Пожалуйста, представителя товарищеского суда! [хватает вешалку] Я вынужден защищаться. Берегитесь, Людмила!.. Осторожно! Вы топчете собственное пальто! Не падайте. А меня оставьте. Умоляю! Вы изувечите ценного работника — страна останется без кадров! Не бейте меня по голове — это моё больное место!
— Это ваше пустое место!
— Вы уронили у меня очки — это раз. Вы мне наставили синяков — это два.
— Вот!
— Всё, терпение лопнуло, иду на риск. [набрав из вазы воды в рот, брызгает ею в лицо Калугиной]
— Вот вам!.. Что это?..
— Всё. Тихо, спокойно. Это душ.
— Ах, так?!
— Я вытру! Я-я всё высушу! Я выстираю! [убегает от разъярённой Калугиной] Ой, не надо стулом!! Ай! Что ж вы сделали?! Положите стул на место! Вера, спасайте отца двух детей!
— Дрянь!
— Что вы делаете?!.. Ой! Лежачего не бьют! Ой, это тоже больное место!
— Дрянь!
— [выбегает из кабинета и прячется за Верой] Ой, Вера!.. Вера, помогите!
— Ой!
— Вера, он назвал меня мымрой!
— Щекотн… А-а-а!!
— Поставьте Веру на место! И не трогайте больше руками!

— [бьёт Новосельцева, который спрятался в её автомобиле] Я тебя уничтожу!! Я тебя покалечу!! Я тебя ненавижу!! Пусти! Пусти сейчас же! Ненавижу!.. Ненавижу!.. [Новосельцев целует её в губы]
— Куда едем?
— Прямо.
[Сопротивление Калугиной становится слабее. Она уже не отталкивает Новосельцева, а начинает успокаиваться и поглаживает его спину. Автомобиль «Волга» уезжает; появляются титры: «Через девять месяцев у Новосельцевых было уже три мальчика»]