Перейти к содержанию

Современная идиллия

Материал из Викицитатника
Современная идиллия
Статья в Википедии
Тексты в Викитеке

«Современная идиллия» — сатирический роман Михаила Салтыкова-Щедрина, написанный в 1877—1883 годах.

Цитаты

[править]
  •  

— Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит. <…> И не объясняюсь. Ибо понимаю, что всякое поползновение к объяснению есть противоположное тому, что на русском языке известно под словом «годить».
— Помилуй! да разве мы мало до сих пор годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном самопонуждении: погоди да погоди!
— Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход — больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и ещё два гарнца накинется — ну, и ещё больше годить придётся. Небось, не лопнешь.

  •  

Когда человек решился годить, то всё для него интересно; способность к наблюдению изощряется почти до ясновидения, а мысли — приходят во множестве.

  •  

Молчать — это целое занятие, целый умственный процесс, особливо если при этом имеется в виду практический результат.

  •  

Действительно, русский человек как-то туго поддается выдержке и почти совсем не может устроить, чтобы на всяком месте и во всякое время вести себя с одинаковым самообладанием. Есть у него в этом смысле два очень серьезных врага: воображение, способное мгновенно создавать разнообразные художественные образы, и чувствительное сердце, готовое раскрываться навстречу первому попавшемуся впечатлению. Обстоятельства почти всегда застигают его врасплох, a потому сию минуту он увядает, а в следующую — расцветает, сию минуту рассыпается в выражениях преданности и любви, а в следующую — клянет или загибает непечатные слова, которые у нас как-то и в счет не полагаются. Но, во всяком случае, он не умеет сдержать свою мысль и речь в известных границах, но непременно впадает в расплывчивость и прибегает к околичностям. Прочтите любой судебный процесс, и вы без труда убедитесь в этом. Ни один свидетель на вопрос: где вы в таком-то часу были? — не ответит просто: был там-то, но непременно всю свою душу при этом изольет. Начнет с родителей, потом переберет всех знакомых, которых фамилии попадутся ему на язык, потом об себе отзовется, что он человек несчастный, и, наконец, уже на повторительный вопрос: где вы были? — решится ответить: был там-то, но непременно присовокупит: виделся вот с тем-то, да ещё с тем-то, и сговаривались мы сделать то-то. Одним словом, самого ничтожного повода достаточно, чтоб насторожить воображение и чтобы последнее немедленно нарисовало целую картину.

  •  

— ... всё-таки не могу не сказать: восхищаться ты можешь, но с таким расчётом, чтобы восхищение прошлым не могло служить поводом для превратных толкований в смысле укора настоящему!
И с этим замечанием я должен был согласиться. Да, и восторги нужно соразмерять, то есть ни в каком случае не сосредоточивать их на одной какой-нибудь точке, но распределять на возможно большее количество точек. Нужды нет, что, вследствие этого распределения, восторг сделается более умеренным, но зато он все точки равно осветит и от каждой получит дань похвалы и поощрения. Поэты старого доброго времени очень тонко это понимали и потому, ни на ком исключительно не останавливаясь и никого не обижая, всем подносили посильные комплименты.

  •  

Давно уже признано, что одни тёмные стороны никогда никого не удовлетворяют, если они не смягчаются светлыми сторонами, или, за недостатком их, «нас возвышающими обманами»! Так что, например, человек, которого обед состоит из одной тюри с водой, только тогда будет вполне удовлетворен, ежели при этом вообразит, что ест наварные щи и любуется плавающим в них жирным куском говядины.

  •  

Глумов сказал правду: нужно только в первое время на себя поналечь, а остальное придёт само собою. Исключительно преданные телесным упражнениям, мы в короткий срок настолько дисциплинировали наши естества, что чувствовали позыв только к насыщению. Ни науки, ни искусства не интересовали нас; мы не следили ни за открытиями, ни за изобретениями, не заглядывали в книги, не ходили в заседания педагогического общества, не сочувствовали ни славянам, ни туркам и совсем позабыли о существовании Мак-Магона. Даже чтение газетных строчек сделалось для нас тягостным...
<…>
В согласность с этою жизненною практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно сбираясь сосать собственный язык. Так что я нимало не был удивлен, когда однажды на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: вот идут две идеально-благонамеренные скотины!

  •  

… мы <…> с каждым днём всё больше и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя, что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие люди и требуются, которые умели бы глазами хлопать и губами жевать.

  •  

Мы находились уже в том градусе благонамеренности, когда настоящая умственная пища делается противною, то лганье представляло для нас как бы замену её.

  •  

... внутреннего жара уж не было. Того «внутреннего жара», который заставляет человека простирать длани и сокрушать ближнему челюсти во имя дорогих убеждений.

  •  

... в видах испытания нашего образа мыслей, завели философический разговор. Начали с вопроса о бессмертии души и очень ловко дали беседе такую форму, как будто она возымела начало ещё до нашего прихода, а мы только случайно сделались её участниками. <…>
— Вы, господа, каких об этом предмете мнений придерживаетесь? — очень ловко обратился <Прудентов> к нам.
Момент был критический, и, признаюсь, я сробел. Я столько времени вращался исключительно в сфере съестных припасов, что самое понятие о душе сделалось совершенно для меня чуждым. Я начал мысленно перебирать: душа... бессмертие... что, бишь, такое было? — но, увы! ничего припомнить не мог, кроме одного: да, было что-то... где-то там... К счастию, Глумов кой-что ещё помнил и потому поспешил ко мне на выручку.
— Для того, чтобы решить этот вопрос совершенно правильно, — сказал он, — необходимо прежде всего обратиться к источникам. А именно: ежели имеется в виду статья закона или хотя начальственное предписание, коими разрешается считать душу бессмертною, то, всеконечно, сообразно с сим надлежит и поступать; но ежели ни в законах, ни в предписаниях прямых в этом смысле указаний не имеется, то, по моему мнению, необходимо ожидать дальнейших по сему предмету распоряжений.
Ответ был дипломатический. Ничего не разрешая по существу, Глумов очень хитро устранял расставленную ловушку и самих поимщиков ставил в конфузное положение. — Обратитесь к источникам! — говорил он им, — и буде найдете в них указания, то требуйте точного по оным выполнения! В противном же случае остерегитесь сами и не вдавайтесь в разыскания, кои впоследствии могут быть признаны несвоевременными!

  •  

К счастию, новые знакомства очень скоро вывели меня из той угрюмой сферы жранья, в которую я было совсем погрузился. Я понял, что истинная благонамеренность не в том одном состоит, чтобы в уединении упитывать свои телеса до желанного веса, но в том, чтобы подавать пример другим.

  •  

Иван Тимофеич <…> сел на диван и светлым взором оглядел комнату. Но вдруг лицо его омрачилось: где-то в дальнем углу он заприметил книгу...
— Это «Всеобщий календарь»[1]! — поспешил я разуверить его и тотчас же побежал, чтобы принести поличное.
— А... да? а я, признаться, книгу было заподозрел.
— Нет, Иван Тимофеич, мы уж давно... Давно уж у нас насчет этого...
— И прекрасно делаете. Книги — что в них! Был бы человек здоров да жил бы в своё удовольствие — чего лучше! Безграмотные-то и никогда книг не читают, а разве не живут?
— Да ещё как живут-то! — подтвердил Глумов. — А которые случайно выучатся, сейчас же под суд попадают!
— Ну, не все! Бывают и из простых, которые с умом читают! благосклонно допустил Иван Тимофеич.
— И все-таки попадаются. Ежели не в качестве обвиняемых, так в качестве свидетелей. Помилуйте! разве сладко свидетелем-то быть?

  •  

Ну да положим, это человек пьяненький, а на пьяницу, по правде сказать, и смотреть строго нельзя, потому он доход казне приносит.

  •  

По обстоятельствам, мой друг, и закону премена бывает! как изволит выражаться наш господин частный пристав.

  •  

... бывают такие физиономии, которые — как ни умывай, ни холь, а всё кажется, что настоящее их место не тут, где вы их видите, а в доме терпимости.

  •  

— Скажите, Балалайкин, как вам приходится покойный Репетилов? — спросил я, чтобы как-нибудь разредить атмосферу лганья.

— Репетилов? мне? Помилуйте! да он меня от купели воспринимал! Но, кроме того, и еще чем-то приходится. Наш род очень древний! Мы — пронские — Прокопа Ляпунова помните? — ну, так мы все по женской линии от него. Молчалины, Репетиловы, Балалайкины, Фамусовы — все! А Чацкий Александр Андреич — тот на границе с скопинским уездом!

  •  

Маститый московский историк производит наш род из доисторического Новгорода. Был-де новгородский «благонамеренный человек» (а по другим источникам, «вор»), Добромысл Гадюк, который прежде других возымел мысль о призвании варягов, о чем и сообщил на вече прочим новгородским обывателям. «С незапамятных времен, — сказал он, — варяги учат нас уму-разуму: жгут города и села, грабят имущества, мужей убивают, жен насилуют, но и за всем тем ни ума, ни разума у нас нет. Как вы, други милые, полагаете, отчего?» Но так как новгородцы, вместо ответа, только почесали в затылках, то Гадюк продолжал: «А я так знаю отчего. Оттого, други милые, что хоть и учат нас варяги уму-разуму, но методы правильной у них нет. Грабят — не чередом, убивают — не ко времени, насилуют — не по закону. Ну, и выходит, что мы ихней науки не понимаем, а они растолковать её нам не могут или не хотят. <…> Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас всё это на предбудущее время... по закону!» <…> Тогда выступил вперёд старейшина Гостомысл и вопросил: «А почему ты, благонамеренный человек Гадюк, полагаешь, что быть ограбленным по закону лучше, нежели без закона?» На что Гадюк ответил кратко: «Как же возможно! по закону или без закона! по закону, всем ведомо — лучше!» И подивились новгородцы гадюковой мудрости и порешили: призвать варягов и предоставить им города жечь, имущества грабить, жен насиловать — по закону!

  •  

Мы не роскошествовали, но жили в таком согласии, что через месяц после свадьбы у нас родилась дочь.

  •  

На днях у нас обыватель один с <заграничных> тёплых вод вернулся, так сказывал: так там чисто живут, так чисто, что плюнуть боишься: совестно!

  •  

УСТАВ о благопристойном обывателей в своей жизни поведении.
Ст. 13-я. Относительно образа мыслей, яко дара сокровенного, никаких правил, в какой силе оный содержать, не полагается. Тем не менее дабы не оставить желающих без надлежащего в сем случае наставления, предписывается будочникам, при проходе мимо них обывателей, делать соответствующие духу времени предостережения.
Ст. 14-я. Но ежели бы в выражении лица обывателя была замечена столь явная злоумышленность, что и сомневаться в оной нельзя, то таковый, без потери времени, приводится в съезжий дом для исследования.
<…>
Ст. 18-я. Проходя мимо памятников, надлежит, замедлив шаги, изобразить на лице восторженность. Если же, по причине охлаждения лет или вследствие долговременной и тяжелой болезни, восторженность представляется трудно достижимою, то заменить оную простою задумчивостью. Как восторженность, так и задумчивость будут в сем случае служить доказательством твердого намерения обывателя уподобиться сим героям, дабы впредь проводить время так, как оные при жизни своей проводили, за что и удостоены от начальства монументов. <…>
Ст. 25-я. Все, что в сих правилах не указано, яко невозбраняемое, тем самым уже ставится в разряд возбраненного. В случае же сомнения, лучше всего, не продолжая прогулки, возвратиться домой и там размыслить.

  •  

… всё в мире волшебство от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно возьмет. Получать-то приятно, а отдавать-то уж и горьконько.

  •  

… геральдический знак страны зулусов: на золотом поле взвившийся на дыбы змей боа, и по бокам его: скорпион и тарантул. По толкованию Редеди, аллегория эта означала самого владыку зулусов (змей) и двух его главных министров: министра оздоровления корней (скорпион) и министра умиротворений посредством в отдалённые места водворений (тарантул). [2]

  •  

... перешли к изобретениям девятнадцатого века. Говорили про пароходы и паровозы, про телеграфы и телефоны, про стеарин, парафин, олеин и керосин и во всем видели руку провидения, явно России благодеющего.
<…>
А Очищенный к сему присовокупил:
— Прежде, вашество, письма-то на почте шпильками из конвертов вылущивали — какая это времени трата была! А нынче взял, над паром секундочку подержал — читай да почитывай!

  •  

... я рискнул сказать <Глумову>, что во всяком мало-мальски уважающем себя романе человек, задумавший поступить на содержание к женщине, которая, вдобавок, и сама находится на содержании, все-таки сколько-нибудь да покобенится. Но и на это он возразил кратко, что, однажды решившись вступить на стезю благонамеренности, он уже не считает себя в праве кобениться, а идет прямо туда, куда никакие подозрения насчет чистоты его намерений за ним не последуют.

  •  

Сколько лет мы были неразлучны! Вместе «пущали революцию», вместе ощутили сладкие волнения шкурного самосохранения и вместе же решили вступить на стезю благонамеренности.

  •  

Вообще, нынче как-то совсем разучились жить покойно. Всякий (не исключая и несомненных гороховых шутов) пристраивает себя к внутренней политике и, смотря по количеству ожидаемых пирогов, объявляет себя или благонамеренным, или ненеблагонамеренным (особенный политический термин, народившийся в последнее время, нечто среднее между благовременною благонамеренностью и благонамеренностью неблаговременною). Разница тут самая пустая, а между тем люди подсиживают и калечат друг друга, утруждают начальство, а в жизнь вносят бестолковейшую из смут. И всё из-за того, чтобы захватить в свою пользу безраздельную торговлю благонамеренностью распивочно и навынос.

  •  

… бывают такие жестокие шутовства, которые далеко оставляют за собой коллизии самые трагические. Помнится, Очищенный как-то обмолвился, сказав, что мы всю жизнь между трагедий ходим и только потому не замечаем этого, что трагедии наши чересчур уж коротенькие и внезапные. Очевидно, он не договорил. Трагедии у нас, действительно, одноактные (взвился занавес и тотчас же опустился над убиенными), но трагедия растянулась на такое бесчисленное множество актов, как нигде. И притом осложнилась шутовством. Не обращаем же мы на них внимания совсем не потому, чтоб внезапность упраздняла боль, а потому, что деваться от трагедий некуда, и, следовательно, хоть жалуйся, хоть нет — всё равно терпеть надо.

  •  

Нет ничего капризнее недомыслия, когда оно взбудоражено и вдобавок чувствует, что в его распоряжении находится людское малодушие и людское искательство. Оно не уступит ни пяди, не задумается ни перед силой убеждений, ни перед логикой, а будет всё напирать да напирать. Оно у всех предполагает ответ готовым (начертанным в сердцах) и потому требует его немедленно, сейчас: да или нет?

  •  

Потом пришел преклонных лет старец и отрекомендовался: — ваш искренний доброжелатель. — Этот начал без обиняков:
— Нельзя так, сударь мой, нельзя-с!
— В чем же я, вашество, провинился?
— Во всем-с. Скверно у нас, гадко, ни на что не похоже — не спорю! Но так... нельзя-с!
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! ещё родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было всё ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится, «положить мне в рот».
— Цели не вижу-с! — произнес он, — не вижу цели-с! Всё можно-с: и критиковать, и указывать, и предъявлять... но так нельзя-с!

  •  

— Но что же я такое...
— Ничего «такого», а просто: так нельзя! — загвоздил он опять, — нельзя так, цели нет! И за границей живут, и у нас живут; там не ропщут, а у нас ропщут! Почему там не ропщут? — потому что роптать не на что! почему у нас ропщут? — потому что нельзя не роптать! Постойте! кажется, я что-то такое сказал?
— Ничего, вашество, всё слава богу!
— Прекрасно. Обещайте же мне...
Но тут опять его пристиг пароксизм кашля. Взрывы следовали за взрывами, а в промежутках он говорил:
— Тридцать лет... кашляю... всё вот так... В губернаторах двадцать лет кашлял... теперь в звании сенатора... десять лет кашляю... Что, по-вашему, это значит? А то, мой друг, что я и ещё тридцать лет прокашлять могу!
— Дай-то бог! — отозвался я.
— И даже мер особливых не принимаю, потому что — цель вижу! — уверенно продолжал он. — Вижу цель и знаю, что созидаемое мною здание — прочно! А вы цели не видите и строите на песце!.. Нехорошо-с! нельзя-с!

  •  

Щёголь в гороховом пальто, в цилиндре — ходит по площади и тросточкой помахивает. Гороховое пальто — род мундира, который, по слухам, одно время был присвоен собирателям статистики.

  •  

Таков неумолимый закон судеб! Как часто человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать шкуру со всего живущего — и вдруг — открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю... Из ликующего делается стенящим, — а те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел!

  •  

Ябеда существовала искони, в качестве подспорья, но она вращалась в известной сфере, ограничивалась данным кругом явлений и редко выходила за пределы своей специальности. Ныне она обмирщилась, расплылась, расползлась, утратила всякое представление о границах и мере и, что всего важнее, захватила в свои тиски обиход «среднего» человека и на нем, по преимуществу, сосредоточила силу своих развращающих экспериментов.

  •  

— Высокоинтеллигентного человека легко изолировать, потому что он относится к мелочам индифферентно. Его можно вырвать из рядов человеческих и скомкать, потому что средний человек не заступится за него, а только будет стыдливо; замыкать уши и жмурить глаза. Мелкая сошка — та сама руки протянет: вяжите, батюшки, мы люди привышные! А средний человек — тот галдеть будет. У него, куда он ни обернётся — везде «свой брат», которому он будет жаловаться и руки показывать: смотрите, запястья-то как натерли! Это мне-то натерли! мне, дворянскому сыну, мне, правящему классу... руки натёрли!

«Сказка о ретивом начальнике»

[править]
  •  

… в ту пору промежду начальников такое правило было: стараться как можно больше вреда делать, а уж из сего само собой, впоследствии, польза произойдёт.
— Обывателя надо сначала скрутить, — говорили тогдашние генералы, потом в бараний рог согнуть, а наконец, в отделку, ежовой рукавицей пригладить. И когда он вышколится, тогда уж сам собой постепенно отдышится и процветёт.

  •  

Невозможно в реку нечистоты валить и ожидать, что от сего вода в ней слаще будет.

«Властитель дум»

[править]
  •  

Негодяй — властитель дум современности. Породила его современная нравственная и умственная муть, воспитало, укрепило и окрылило современное шкурное малодушие.

  •  

Что такое сатана? — это грандиознейший, презреннейший и ограниченнейший негодяй, который не может различить ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, ни общего, ни частного и которому ясны только чисто личные и притом ближайшие интересы.

  •  

Нет под ногами почвы! некуда прислониться! нечем защититься! Перед глазами кишит толпа, в которой каждый чувствует себя одиноким, заподозренным, бессильным, неприкрытым, каждый видит себя предоставленным исключительно самому себе. Ни дело, ни подвиг — ничто не может защитить, потому что между делом и объектом его кинута целая пропасть. Да и то ли ещё это дело, тот ли подвиг? нет ли тут ошибки, недоумения?

  •  

На днях я с ним встретился. С ним, с негодяем.
— Ужели вы искренно думаете, что можно воспитать общество в ненависти к жизни, к развитию, к движению? — спросил я его.
— Непременно, — ответил он. — Пора покончить с призраками, и покончить так, чтоб они уже никогда более не возвращались и не возмущали правильного течения жизни.
— Позвольте, однако ж! ведь то, что вы называете призраками, представляет собой существеннейшую потребность человеческой мысли?
— Мысли растленной, утратившей представление о границах — да. Для такой мысли призраки необходимы. Но такую мысль следует не поощрять, а остепенять, вводить в пределы.
— Но каким же образом вы введете её в пределы, — да и в какие ещё пределы! — коль скоро она, по самой своей сущности, чужда им?
— Гм... средства найдутся.
— Бараний рог? ежовые рукавицы?
— И они. Хотя надо сознаться, что эти средства не всегда бывают достаточны.
— Стало быть, подкуп? предательство? измена?
— Э-эх, государь мой! сколько вы страшных слов разом выпустили! А ведь ежели вместо них употребить выражение «обязательная, насущная потребность дня», то, право, будет и понятно, и совершенно достаточно.
— И вы уверены, что это синонимы?
— Совершенно.

  •  

С полною уверенностью <статья> утверждала, что дело человеческой мысли проиграно навсегда человек должен руководиться не «произвольными» требованиями разума и совести, которые увлекают его на путь погони за призрачными идеалами, но теми скромными охранительными инстинктами, которые удерживают его на почве здоровой действительности. Инстинкты эти говорят человеку о необходимости питания, передвижения, успокоения, и им, несомненно, должны быть предоставлены все средства удовлетворения и самая широкая свобода. В этой широкой свободе найдется место и для работы мысли, ибо никакое, самое простейшее требование человеческого организма не может обойтись без её участия. Поэтому речь идет совсем не об том, чтоб погубить мысль, а лишь об том, как и куда её применить. В сущности, свобода желательна, и пусть царствует она везде... за исключением области мечтательности... — тема «упразднения мысли»

XXII—XXIV

[править]
  •  

Из аршинной кухни, вход в которую был загорожен спиною повара, несло чем-то прокислым, не то ленивыми щами, не то застоявшимися помоями. — XXII

  •  

В числе свидетелей больше всех выдавалась старая лягушка (по вызову обвинительной власти), , которая <…> явилась в настоящем деле главной доносчицей. Лягушка квакает толково и даже литературно; в патетических местах надувается, и тогда на спине у ней выступают рубиновые пятна. — XXIII, XXIV

  •  

Следствие, произведённое под личным наблюдением прокурора окружного суда, с участием всех прокуроров и судебных следователей кашинского округа, привело к следующим результатам: А. Относительно всех вообще пискарей. Несомненно, что с их стороны был в настоящем случае заговор и предумышленное сопротивление властям. Будучи по закону обязаны являться, по первому требованию, в уху, они не только не обратили должного внимания на сделанные им полицейскою властью предостережения, но прямо ослушались её приглашений, несомненно действуя при этом по обдуманному наперёд общему плану — XXIII

  •  

Во всяком благоустроенном обществе по штатам полагаются: воры, неисправные арендаторы, доносчики, издатели «Помой», прелюбодеи, кровосмесители, лицемеры, клеветники, грабители. А прочее всё — утопия. — XXIV

  •  

Сын <князя Рукосуй-Пошехонского> был покуда только офицер, а что из него выработается впоследствии, когда он наделает долгов, — этого ещё никто угадать не мог.

  •  

... не в капитале сила, а в том, чтоб иметь под рукою запас дураков.

  •  

Замечательно, что раз человек вступил на стезю благонамеренности, он становится деятелен, как бес. Бежит во все лопатки вперёд, и уже никакие ухищрения либерализма, как бы они ни были коварны, не остановят его. Подставьте ему ножку — он перескочит; устройте на пути забор — перелезет; киньте поперек реку — переплывет; воздвигните крепостную стену — прошибёт лбом.

  •  

В древности страной правили фараоны, а теперь правят хедивы, которые платят дань султану турецкому, но постоянно с ним пикируются. При фараонах воздвигнуты были пирамиды и обелиски, при хедивах ничего не воздвигнуто. Один из фараонов погиб в Красном море, преследуя евреев, и Редедя лично то место осматривал. Старожилы рассказывают, что в старину здесь, полевее, брод был, а фараон ошибся, взял вправо, да так с колесницей и ухнул. Но главное украшение и надежду Египта составляют крокодилы. Способнейших из них назначает хедив губернаторами в дальние провинции: Дарфур, Судан и т. д. А так как крокодилы в Египте плодятся беспрепятственно, то и недостатка в кандидатах на губернаторские места никогда не бывает, чему многие иностранные государства завидуют.

  •  

Торговля <в Египте> ведётся исключительно сфинксами и мумиями, а много ли ими наторгуешь?

  •  

Что такое сама по себе смерть жида? Это один из эпизодов известных веяний — и больше ничего. Не этот факт важен, а то, что времена назрели. Остается пропеть заключительный куплет и раскланяться. — Намёк Салтыкова-Щедрина на безразличие и пособничество властей еврейским погромам на юге Российской империи в 1881—82 годах.

  — Глумов
  •  

О случае смерти жида Мошки мы даже распространяться не стали. Был жид — и нет его. А где теперь витает душа его, и даже бессмертна ли она — нам неизвестно. — Намёк Салтыкова-Щедрина на безразличие и пособничество властей еврейским погромам на юге Российской империи в 1881—82 годах.

  •  

В общем результате, мы были сыты. И чем больше мы были сыты, тем больше ярились.
Наконец до того разъярились, что стали выбегать на улицу и суконными языками, облитыми змеиным ядом, изрыгали хулу и клевету. Проклинали человеческий разум и указывали на него, как на корень гнетущих нас зол; предвещали всевозможные бедствия, поселяли в сердцах тревогу, сеяли ненависть, раздор и междоусобие и проповедовали всеобщее упразднение. И в заключение — роптали, что нам не внимают.

XXIX. Заключение

[править]
  •  

Дело <…> в том, чтобы самую мысль, мысль, мысль человеческую окончательно упразднить. Покуда это не сделано — ничего не сделано; ибо в ней, в ней, в ней, в этой развращающей мысли, в её подстрекательствах заключается источник всех угроз.

О романе

[править]
  •  

Это вещь совершенно связная, проникнутая с начала до конца одной мыслию, которую проводят одни и те же «герои». Герои эти, под влиянием шкурного сохранения, пришли к убеждению, что только уголовная неблагонадежность может прикрыть и защитить человека от неблагонадежности политической, и согласно с этим поступают, то есть заводят подлые связи и совершают пошлые дела.

  — Салтыков-Щедрин, письмо к А. Н. Пыпину от 1 ноября 1883 г.
  •  

Читатель злобно хохочет с автором над какой-нибудь «современной идиллией»[3]

  Иван Гончаров
  •  

Такого полёта сумасшедше-юмористической фантазии я даже у него не часто встречал.

  Иван Тургенев, письмо П. В. Анненкову 25 сентября 1882 г.
  •  

<Главы «Современной идиллии»>открывают бесконечные галереи для мысли Что за размах у человека![4]

  Павел Анненков
  •  

Хорошо он пишет и какой оригинальный слог выработался у него, великолепный, чисто народный, меткий слог.[5]

  Лев Толстой
  •  

Когда Тургенев упрекал Салтыкова за то, что тот, при огромном своем таланте, не попробует написать «повесть» или «роман» — то он исходил просто из шаблонного понимания этих терминов. Салтыков был вполне прав, когда говорил, что такие свои произведения, как «Современную идиллию» или «Господ Головлевых», считает настоящими романами. Таким же цельным «романом» надо считать и «Убежище Монрепо» (1878-1879 гг.). Лучшего изображения разлагающегося дворянского землевладения нет в русской литературе; «чумазые» Разуваев и Колупаев стали так же бессмертны, как и «столп» Дерунов из «Благонамеренных речей». К тому же 1879 году относится и ядовитая хроника «Круглый год».[6]

  Разумник Иванов-Разумник, «М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество», 1930

годить

[править]
  •  

Большое впечатление на критику произвело словечко «годить». Оно было с сочувствием подхвачено в обществе... <…> Это понятие вошло в словарь русских революционеров: «Мы думаем, что „годить“ нам нечего: довольно уже „годили“!»[7][8]

  — Алла Жук
  •  

Все переглядывались тогда с сумрачной, но удовлетворённой улыбкой. Все понимали, что значит это... «надо погодить».[9][8]воспоминания о чтении Салтыковым книги на вечере в пользу Литературного фонда 9 марта 1879 г.

  — В. В. Тимофеева-Починковская

гороховое пальто

[править]
Основная статья: Гороховое пальто
  •  

«Спектр горохового пальто» не раз мелькал пред взором незабвенного Михаила Евграфовича Салтыкова. Обессмертили же гороховое пальто и выдвинули его на историческое поприще Фаддей Венедиктович Булгарин, нечитаемый в наше время, украшенное целой плеядою писателей, затмивших Булгарина, и Александр Сергеевич Пушкин, произведения блистательного пера коего и доныне не страшатся сокрушающего зуба времени. А именно. У Пушкина легендарный творец «Истории села Горюхина», пылая жаждою свести знакомство с кем-либо из корифеев отечественной словесности, встречается в кондитерской с личностью в гороховой шинели, которую бывшая там публика приняла за «сочинителя Б…»[10]

  Николай Лернер (Николай Книжник), «Гороховое пальто (Лернер)», 1906
  •  

«Гороховое пальто» быстро вошло в русскую фразеологию, обогатив её иносказательным обозначением полицейского филёра, сыщика низшего разбора.[8]

  — Алла Жук
  •  

«Гороховое пальто» удачно перекликалось с народными речениями «гороховый шут», «гороховое чучело»[11][8]

  Арсений Введенский

См. также

[править]

Примечания

[править]
  1. Дешёвый справочник на 1878 год.
  2. Пародия на герб России (прим. А. А. Жук).
  3. И. А. Гончаров. Лучше поздно, чем никогда. — Собр. соч. в 8 т., т. 8. М., 1955, с. 109.
  4. «М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. III. СПб., 1912, с. 407.
  5. Г. А. Русанов. Поездка в Ясную Поляну. — «Толстовский ежегодник», М., 1912, с. 77.
  6. Иванов-Разумник Р. В.. «Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество» (часть первая, 1826 — 1868). — М.: Федерация, 1930 г.
  7. Два слова об издании «Народовольца». — «Былое» (Лондон). — 1900. — № 1. — С. 63.
  8. 1 2 3 4 А. Жук. Примечания // Собр. соч. Салтыкова-Щедрина в 10 т. Т. 8. — М.: Правда, 1988.
  9. В. В. Тимофеева-Починковская. Год работы с знаменитым писателем // Исторический вестник. — 1904. — № 2. — С. 538.
  10. Николай Лернер. «Гороховое пальто». — СПб.: «Сигналы». 1906 г. № 3. С. 6.
  11. «Голос», 1882, 21 октября. — С. 286.