Техану

«Техану: Последняя книга Земноморья» (англ. Tehanu: The Last Book of Earthsea) — фэнтезийный роман Урсулы Ле Гуин 1990 года. Четвёртый в цикле о Земноморье.

Цитаты

	… чья-то свобода непременно оборачивается чьей-то несвободой — ведь даже при ходьбе, чтобы сохранить равновесие, приходится опираться на одну ногу, пока второй делаешь шаг вперёд… — глава 6. Ухудшение (Worsening)
	one’s freedom meant another’s unfreedom, unless some ever-changing, moving balance were reached, like the balance of a body moving forward, as she did now, on two legs, first one then the other, in the practice of that remarkable art, walking…

	… лучше быть акулой, чем селёдкой. — глава 7. Мыши (Mice); поговорка
	… better shark than herring.

	— Можно сколько угодно поливать камень, — сказала она, — да только расти он не будет. — Начинать нужно, непременно когда они молоды и нежны душой, — сказал Гед. — Как я, например. — глава 13. Мастер (The Master)
	“You can water a stone,” she said, “but it won’t grow.” “You have to start when they’re young and tender,” Ged said. “Like me.”

… дракон разворачивался на краю утёса, волоча свои чешуйчатые доспехи по скалам и аккуратно умащивая когтистые лапы; потом он напружинил чёрные ляжки, словно кошка перед прыжком, и как бы сорвался с обрыва. Перепончатые крылья сверкнули алым в свете юной зари, шипастый хвост со свистом стегнул по камням, дракон взлетел и исчез — словно чайка над морем, словно ласточка в небе, словно мысль. — глава 14. Техану

… the dragon turned, dragging its armor across the ledge, placing its taloned feet carefully, gathering its black haunches like a cat, till it sprang aloft. The vaned wings shot up crimson in the new light, the spurred tail rang hissing on the rock, and it flew, it was gone-a gull, a swallow, a thought.

Глава 4. Калессин

Kalessin

Мхи, серые лишайники, приземистые некрупные ромашки тоже очень нравились ей: то были её друзья. Она уселась на выступе скалы, у самой кромки обрыва, как всегда глядя в морскую даль. Солнце пригревало сильно, но вечный здесь ветер смягчал жар его лучей, осушал разгоряченное лицо и обнажённые руки. Она, запрокинув голову, оперлась руками о землю; солнце, ветер, синь небес целиком заполнили её душу, она как бы вся была просвечена окружавшим её простором моря и неба. Неожиданно укол в ладошку левой руки напомнил Тенар о собственной живой плоти, и она, очнувшись, посмотрела на землю. Это оказался крошечный, едва видимый стебель чертополоха, торчавший из трещины в камне; он жадно протягивал свои бесцветные колючки навстречу солнцу, упрямо сопротивлялся порывам ветра и крепко держался корнями за скалу. Тенар долго смотрела на крохотное растение. Когда же она вновь подняла глаза, то увидела в далекой голубой дымке на горизонте синеватые очертания острова: Оранея, самый восточный из Внутренних Островов. Она смотрела туда, на это призрачное видение, и о чем-то грезила, пока внимание её не привлекла какая-то необычная птица, летевшая над морем с запада к острову Гонт. То явно была не чайка, ибо летела она слишком медленно, однако и для пеликана она летела слишком высоко… Может, это дикий гусь? Или альбатрос, редкий гость, великий скиталец Открытого Моря, залетел на эти острова? Она смотрела, как медленно и плавно поднимаются и опускаются широкие крылья — где-то высоко над землёй, в чуть дрожащем от жары мареве. Потом вдруг вскочила, отбежала подальше от края обрыва и застыла у скалы без движения; сердце билось так, словно вот-вот выскочит из груди, ей стало трудно дышать, ибо теперь ясно видны стали и изогнутое тёмно-стальное тело, и могучие перепончатые крылья, полыхающие красным заревом, и выставленные вперёд когти, и вырывающиеся из чудовищной пасти клубы дыма.

The lichers, the grey rockwort, the stemless daisies, she liked them too; they were familiar. She sat down on the shelving rock a few feet from the edge and looked out to sea as she had used to do. The sun was hot but the ceaseless wind cooled the sweat on her face and arms. She leaned back on her hands and thought of nothing, sun and wind and sky and sea filling her, making her transparent to sun, wind, sky, sea. But her left hand reminded her of its existence, and she looked round to see what was scratching the heel of her hand. It was a tiny thistle, crouched in a crack in the sandstone, barely lifting its colorless spikes into the light and wind. It nodded stiffly as the wind blew, resisting the wind, rooted in rock. She gazed at it for a long time. When she looked out to sea again she saw, blue in the blue haze where sea met sky, the line of an island: Oranea, easternmost of the Inner Isles. She gazed at that faint dream-shape, dreaming, until a bird flying from the west over the sea drew her gaze. It was not a gull, for it flew steadily, and too high to be a pelican. Was it a wild goose, or an albatross, the great, rare voyager of the open sea, come among the islands? She watched the slow beat of the wings, far out and high in the dazzling air. then she got to her feet, retreating a little from the cliff’s edge, and stood motionless, her heart going hard and her breath caught in her throat, watching the sinuous, iron-dark body borne by long, webbed wings as red as fire, the out-reaching claws, the coils of smoke fading behind it in the air.

Глава 5. Перемены к лучшему

Bettering

— Видишь ли, мужчина заполняет собственную шкуру, словно ядрышко ореха скорлупку. <…> И скорлупа эта плотная и твёрдая; и вся она изнутри заполнена им самим. Вся заполнена великолепной мужской плотью, мужским духом. И больше там <…> не помещается ничего! <…> — Ну а если это волшебник? — Тогда там, внутри скорлупы, одна лишь его волшебная сила, видишь ли. Его могущество — это и есть он сам. Так-то оно с мужчинами. Так что коли уж его волшебная сила уходит, то и сам он исчезает вместе с ней. Только пустая скорлупа остаётся! <…> — Ну а что же ты о женщинах скажешь в таком случае? — О, милая, женщина — это совсем другой разговор. Кто знает, где начинается и где кончается женщина? <…> вот у меня, например, есть корни — глубже, чем у этого острова. Глубже моря они и старше самых первых из островов Земноморья. Далеко во тьму уходят они. — Глаза тётушки Мох сверкнули странным огнём меж покрасневших век, а голос вдруг обрёл неслыханную мелодичность. — Во тьму! Я появилась на свет раньше, чем луна. Никто, никто не знает, никто не может сказать, что я такое, что такое женщина и в чем её могущество, и уж тем более — волшебное могущество женщины; женские корни глубже, чем корни деревьев, глубже, чем корни островов; женщина старше, чем наш Создатель Сегой, старше, чем луна в небе. Кто осмелится задавать вопросы Тьме? Кто спросит Тьму, каково её Подлинное Имя? Старуха говорила вдохновенно, почти пела, забыв обо всём на свете; но Тенар сидела по-прежнему прямо <…>. — Я спрошу её, — сказала она. <…> — Я достаточно долго прожила во тьме.

“A man’s in his skin, see, like a nut in its shell. <…> It’s hard and strong, that shell, and it’s all full of him. Full of grand man-meat, manself. And that’s all <…> there is.” <…> “But if he’s a wizard?” “Then it’s all his power, inside. His power’s himself, see. That’s how it is with him. And that’s all. When his power goes, he’s gone. Empty.” <…> “And a woman, then?” “Oh, well, dearie, a woman’s a different thing entirely. Who knows where a woman begins and ends? <…> I have roots, I have roots deeper than this island. Deeper than the sea, older than the raising of the lands. I go back into the dark.” Moss’s eyes shone with a weird brightness in their red rims and her voice sang like an instrument. “I go back into the dark! Before the moon I was. No one knows, no one knows, no one can say what I am, what a woman is, a woman of power, a woman’s power, deeper than the roots of trees, deeper than the roots of islands, older than the Making, older than the moon. Who dares ask questions of the dark? Who’ll ask the dark its name?” The old woman was rocking, chanting, lost in her incantation; but Tenar sat upright <…>. “I will,” she said. <…> “I lived long enough in the dark.”

	«Что такое Повелитель Драконов?» — спрашивала она когда-то Геда в Лабиринте, во владениях Тьмы; она всё пыталась унизить его, заставить признать её могущество, а он ответил ей просто и честно: <…> «Это тот, с кем драконы станут разговаривать».
	“What is a dragonlord?” she had asked Ged, in the dark place, the Labyrinth, trying to deny his power, trying to make him admit hers; and he had answered with the plain honesty, <…> “A man dragons will talk to.“

Глава 8. Коршуны

Hawks

— А когда у тебя появлялся мужчина, тётушка Мох, тебе с колдовством приходилось проститься? — Ничуточки, — заносчиво ответила ведьма. — Но ты же сказала, что ничего нельзя получить, сперва не отдав столько же. Значит, это для женщин и для мужчин неодинаково? <…> — Наша, женская сила с виду вроде как слабее, меньше, чем у них. <…> Зато она куда глубже. Она как бы вся из одних корней. Как старый кустик черники. А сила волшебника похожа на высокую ель, самую высокую в округе, мощную — да только во время бури самые высокие деревья как раз и ломаются. А вот кустик черники сломать не так-то просто.

“When you had a man, Moss, did you have to give up your power?” “Not a bit of it,” the witch said, complacent. “But you said you don’t get unless you give. Is it different, then, for men and for women?” <…> “Ours is only a little power, seems like, next to theirs,” Moss said. “But it goes down deep. It’s all roots. It’s like an old blackberry thicket. And a wizard’s power’s like a fir tree, maybe, great and tall and grand, but it’ll blow right down in a storm. Nothing kills a blackberry bramble.”

… веер <…> висел на стене в раскрытом виде. Изящные фигурки мужчин и женщин в пышных одеяниях розового, зелёного, бирюзового цвета, башни и мосты, пёстрые знамёна Великого порта Хавнора… — <…> разве я никогда не показывал тебе обратную его сторону? <…> Открывай, но медленно. <…> Дивное зрелище разворачивалось перед ней. Тонкий и бледный рисунок на пожелтевшем шёлке — драконы бледно-красного, голубого, зелёного цвета — и все они двигались, собирались в стаи среди облаков и горных вершин, точно так же, как собирались вместе люди, изображённые на оборотной стороне веера. — Подними его повыше и поднеси к свету. <…> И тут она увидела обе стороны одновременно, обе картины, как бы слившиеся воедино благодаря свету, проникавшему сквозь тонкий шёлк; горные вершины и облака совпали с башнями столицы, мужчины и женщины стали крылаты, а драконы смотрели с рисунка человеческими глазами.

… fan <…> was displayed open on the wall. The delicately painted men and women in their gorgeous robes of rose and jade and azure, the towers and bridges and banners of Havnor Great Port… “<…> did I ever show you the other side of it? <…> Open it slow.” <…> Dragons moved as the folds of the fan moved. Painted faint and fine on the yellowed silk, dragons of pale red, blue, green moved and grouped, as the figures on the other side were grouped, among clouds and mountain peaks. “Hold it up to the light.” <…> She did so, and saw the two sides, the two paintings, made one by the light flowing through the silk, so that the clouds and peaks were the towers of the city, and the men and women were winged, and the dragons looked with human eyes.

Глава 12. Зима

Winter

Разрушив — создашь. То конец ли? Начало? Одно — из другого… Кто знает наверно? Одно лишь мы знаем: Есть дверь меж мирами, В неё мы уходим, Навек расставаясь. Но есть существа, Что приходят обратно… Среди них старейший — Привратник Сегой… Голос девочки напоминал шуршание металлической щётки по металлу, или шорох сухих листьев, или шипение горящих дров… Когда она закончила первый стих «…из пены морской поднимается Эа, красою сияя», Гед коротко одобрительно кивнул. — начало «Создания Эа» (см. также эпиграф к «Волшебнику Земноморья».

The making from the unmaking, The ending from the beginning, Who shall know surely? What we know is the doorway Between them that we enter departing. Among all beings ever returning, The eldest, the Doorkeeper, Segoy.… The child’s voice was like a metal brush drawn across metal, like dry leaves, like the hiss of fire burning. She spoke to the end of the first stanza: “Then from the foam bright Ea broke.” Ged nodded brief, firm approval.

— «Одна женщина с Гонта» не может стать Верховным Магом. Ни одна женщина на свете не может им стать. Она разрушит само это понятие, став им. Маги острова Рок — всегда только мужчины; их волшебство — это волшебство мужчин; их знания — это знания мужчин. То, что они мужчины, как и то, что они волшебники, имеет одно основание: власть и могущество принадлежат мужчинам. Если бы у женщин была власть, то кем бы должны были считаться мужчины, как не женщинами, которые не способны вынашивать детей? И кем бы считались женщины, как не мужчинами, которые могут родить ребёнка? — Ха! — выдохнула Тенар и быстро, не без лукавства спросила: — А разве в мире никогда не было королев? Разве великие королевы не были просто женщинами, наделёнными властью? — Королева — это всего лишь женщина-король, — отрезал Гед. Тенар презрительно фыркнула. — Я хотел сказать, что королевскую власть ей дали мужчины. Они дали ей возможность воспользоваться их властью. Но ей самой эта власть не принадлежит, разве не так? Так. И вовсе не потому она облечена властью, что является женщиной, но вопреки этому. Она кивнула. Она сидела очень прямо, отодвинувшись от своего веретена. — В чем же тогда могущество женщины? — спросила она. — Не думаю, чтобы мы это понимали. — Когда же в таком случае женщина обретает могущество, будучи всего лишь женщиной? Родив детей, я полагаю? На какое-то время… — В своём доме — быть может. Она оглядела кухню. — Но все двери закрыты, — сказала она, — все двери заперты. — Потому что вам, женщинам, цены нет. — О да! Мы поистине драгоценны. До тех пор, пока бессильны… <…> — Если сила твоя покоится только на слабости другого, ты живёшь в постоянном страхе, — промолвил Гед. — Да, но женщины, похоже, страшатся собственной силы, боятся самих себя. — А разве их когда-нибудь учат в себя верить?

“‘A woman on Gont’ can’t become Archmage. No woman can be Archmage. She’d unmake what she became in becoming it. The Mages of Roke are men-their power is the power of men, their knowledge is the knowledge of men. Both manhood and magery are built on one rock: power belongs to men. If women had power, what would men be but women who can’t bear children? And what would women be but men who can?” “Hah!” went Tenar; and presently, with some cunning, she said, “Haven’t there been queens? Weren’t they women of power?” “A queen’s only a she-king,” said Ged. She snorted. “I mean, men give her power. They let her use their power. But it isn’t hers, is it? It isn’t because she’s a woman that she’s powerful, but despite it.” She nodded. She stretched, sitting back from the spinning wheel. “What is a woman’s power, then?” she asked. “I don’t think we know.” “When has a woman power because she’s a woman? With her children, I suppose. For a while.” “In her house, maybe.” She looked around the kitchen. “But the doors are shut,” she said, “the doors are locked.” “Because you’re valuable.” “Oh, yes. We’re precious. So long as we’re powerless…” <…> “If your strength is only the other’s weakness, you live in fear,” Ged said. “Yes; but women seem to fear their own strength, to be afraid of themselves.” “Are they ever taught to trust themselves?”

	Всё величие человека основано на чувстве стыда, оно как бы выросло из него.
	“All the greatness of men is founded on shame, made out of it.”
	— Гед

Перевод

И. А. Тогоева, 1993

О романе

Урсула Ле Гуин

• см. 2-ю половину эссе «Земноморье, пересмотренное и исправленное», 1992

	Завершая «Техану», <…> я почувствовала, что действие её происходит «здесь и сейчас». И, как это случается и в реальном мире, я совершенно не могла представить себе, что же будет дальше. Я могла догадываться, предполагать, опасаться, надеяться, но я не знала. Итак, будучи не в состоянии продолжать рассказывать историю жизни Техану (потому что эта жизнь ещё не завершилась) и считая, <…> что любовная история Геда и Тенар достигла того момента, после которого обычно живут «долго и счастливо», я и дала роману «Техану» подзаголовок: «Последнее из сказаний о Земноморье». О, как глупы порой бывают писатели! Понятие «здесь и сейчас» ведь подвижно. Даже в пределах одной истории, одного сна, одного «когда-то давным-давно». Это понятие никогда не имеет точного значения «тогда-то».
	At the end <…> Tehanu, the story had arrived at what I felt to be now. And, just as in the now of the so-called real world, I didn't know what would happen next. I could guess, foretell, fear, hope, but I didn't know. Unable to continue Tehanu's story (because it hadn't happened yet) and <…> assuming that the story of Ged and Tenar had reached its happily-ever-after, I gave the book a subtitle: "The Last Book of Earthsea." O foolish writer. Now moves. Even in storytime, dreamtime, once-upon-a time, now isn't then.
	— предисловие к сборнику «Сказания Земноморья», 2001

	Я понимала: мне необходимо рассказать историю Тенар и снова свести их с Гедом вместе. А потому, едва закончив писать третью книгу, я сразу же начала четвёртую. Но хоть мне и было известно, что Тенар с Огионом не осталась, а перебралась в другое селение, вышла замуж за фермера и прожила самую обыкновенную, лишённую какой бы то ни было магии жизнь, я не знала, почему так произошло. <…> Мне понадобилось много лет прожить своей собственной, тоже самой обыкновенной жизнью, очень многое понять и многому научиться <…>. И в «Гробницах Атуана» и в «Техану» (книгах, где центральные персонажи — женщины) постоянно присутствует ощущение затаённого гнева <…>. Это гнев поверженного противника, яростное возмущение социальной несправедливостью, мстительное неистовство, которое женщин слишком часто вынуждали испытывать. Я в итоге научилась признавать за собой и способность испытывать подобный гнев, и умение выразить это чувство, не прибегая к несправедливости. <…> Неудивительно, что «Техану» получила ярлык феминистской книги. Но слово «феминизм» употребляется в столь различных смыслах, что этот ярлык даже хуже, чем просто бессмысленный. <…> Разговор Тенар с деревенской ведьмой, тётушкой Мох, в пятой главе как раз на эту тему. Неужели это и есть феминизм? Тётушка Мох весьма презрительно относится к мужчинам в целом, поскольку сама всю жизнь страдала от их презрительного отношения. <…> я нахожу, что её грубоватые высказывания относительно мужской и женской силы несколько незавершённы, но очень интересны. Затем она уходит в сторону, погружаясь в восхваление неких таинственных магических женских знаний <…>. А заканчивает она риторическим вопросом: «Кто спросит тьму, каково её подлинное имя?» «Я спрошу её, — говорит Тенар. — Я достаточно долго прожила во тьме». Мне часто доводилось встречать цитаты из этой «рапсодии» тетушки Мох, и приводились они с большим одобрением. Зато яростный ответ Тенар остаётся незамеченным и почти никогда не цитируется. А ведь он как бы отрицает весь самодовольный мистицизм тетушки Мох. И в нём — вся жизнь Тенар. В Тенар как бы сосуществуют три человека, проживших три различных жизни. Жизнь юной Ара-Тенар проходила в жёстких застывших рамках ритуального повиновения <…> Тёмным Силам Земли, Безымянным. Она вырвалась из этой тюрьмы, уплыла прочь вместе с Гедом <…>. Затем Тенар предприняла второй, менее понятный шаг к свободе, отказавшись остаться у своего доброго учителя Огиона, считая, что его мудрость — это не совсем то, что ей действительно нужно. С неё вполне хватило строгих законов целибата <…> на Атуане. Она сочла, что наилучший способ узнать, где начинается и кончается женщина, — это начать жить настоящей женской жизнью — такой, как она это теперь понимала; и она приняла эту жизнь со всеми её достоинствами и недостатками <…>. И вот теперь, став значительно старше и приняв на себя ответственность за искалеченную и очень уязвимую Терру, она понимает, что готова не к неким неясным внутренним мистическим предвидениям, а к той мудрости, которая ей необходима и которую она заслужила. — перевод И. А. Тогоевой (с некоторыми уточнениями)
	I knew Tenar’s story needed to be told, and that she and Ged had to be brought together. So right after finishing the third book, I began the fourth one. But—though I knew Tenar had not stayed with Ogion but had gone off and married a farmer and lived an ordinary, unmagical life—I didn’t know why. <…> It took years of living my own ordinary life, and a great deal of learning how to think about such things <…>. In both The Tombs of Atuan and Tehanu, books in which women are central to the story, there’s a kind of anger <…>. It’s the anger of the underdog, fury against social injustice, the vengeful rage women have too often been made to feel. I’d finally learned to acknowledge such anger in myself and to try to express it without injustice. <…> It’s not surprising that Tehanu was labeled “feminist.” But the word is used so variously that it’s worse than useless. <…> The conversation between Tenar and the witch Moss in the fifth chapter is a case in point. Is it “feminist”? Moss is pretty contemptuous of men in general, having been treated by them with contempt all her life. <…> I find her discussion of men’s power and women’s power harsh, incomplete, but interesting. Then she goes off into an incantatory praise of mysterious female knowledge <…>. And she ends with a rhetorical question—“Who’ll ask the dark its name?” “I will,” Tenar says. “I lived long enough in the dark.” I’ve often seen Moss’s rhapsody quoted with approval. Tenar’s fierce answer almost always goes unquoted, unnoticed. Yet it refuses Moss’s self-admiring mysticism. And all Tenar’s life is in it. Tenar is three people. As young Arha she lived a cruel, rigid, mindless life of ritual obedience <…> of worshiping the Dark Powers, the Nameless Ones. She broke free from this prison and came away with Ged <…>. Then she took a second, more obscure step to freedom, by refusing to stay with the kind teacher, Ogion, whose wisdom was not quite what she needed. She’d had enough of the celibate <…> in Atuan. Thinking the best way to learn where a woman begins and ends was to live a woman’s life as fully as she knew how, and take all the chances a woman takes <…>. Now, older, and having made herself responsible for a damaged and vulnerable child, she knows she is ready, not for vague, innate mystical insights, but for the wisdom she needs and has earned.
	— послесловие, 2012