Трактат о душе (Ламетри)

«Трактат о душе» (фр. Traité de l’âme) — дебютное философское сочинение Жюльена Ламетри, впервые изданное в Гааге в 1745 году под криптонимом Черп (Charp) как «Естественная история души» (L’Histoire naturelle de l’âme), «переведённая с английского покойным г. Г… членом Академии наук». Во многих странах подверглось многочисленным религиозным нападкам и запрещениям, 9 июля 1746 Парижский парламент постановил его сжечь. Второму изданию 1747 года предпослано «Критическое письмо относительно „Естественной истории души“, адресованное г. де Ламетри г-же маркизе дю Шатле», предназначенное для опровержения слухов об истинном авторе и для защиты сочинения под предлогом критики. Но власти Франции всё же выяснили авторство, и Ламетри эмигрировал в Нидерланды. Он включил труд в свои «Философские сочинения» (1751) под названием «Трактатом о душе», вынеся многочисленные примечания в приложение: «Краткое изложение философских систем для облегчения понимания трактата о душе», удалив из разделов «О вкусе» и «О гении» рассуждения и примеры, отступающие от главного предмета, и заменил некоторые формулировки на более решительные. Идейным предшественником Ламетри был врач Гийом Лами. В произведении в более или менее развёрнутом виде содержится бо́льшая часть положений, которые философ развивал в следующих работах. С конца XVIII века «Трактат о душе» полностью издавался лишь на русском языке — с 1925 года.

Цитаты

… душу, освобождённую при помощи абстракции от тела, столь же невозможно себе представить, как и материю, не имеющую никакой формы. Душа и тело были созданы одновременно, словно одним взмахом кисти. <…> Поэтому тот, кто хочет познать свойства души, должен сперва открыть свойства, явно обнаруживающиеся в телах, активным началом которых является душа. Такого рода рассуждение естественно приводит к мысли, что нет более надёжных руководителей, чем наши чувства. — глава I. Изложение предмета (Exposition de l’ouvrage)

… l’ame dégagée du corps par abstraclion, ressemble à la matière considerée sans aucunes formes : on ne peut la concevoir. L’ame & le corps ont été faits ensemble dans le même instant, & comme d’un seul coup de pinceau. <…> Celui qui voudra connoître les propriétés de l’ame, doit donc auparavant rechercher celles qui se manifestent clairement dans les corps, dont l’ame est le principe actif. Cette réflexion conduit naturellement à penser qu’il n’est point de plus sûrs guides que les sens.

… способностью чувствовать, которую философы всех веков признавали за этой самой субстанцией. <…> хотя знаю о тщетных усилиях картезианцев опровергнуть это. Чтобы выйти из непреодолимых затруднений, они бросились в лабиринт, из которого думали найти выход посредством нелепой теории, что «животные — простые машины». Это мнение настолько смехотворно, что философы всегда допускали его только как шутку или философское развлечение. Вот почему мы не будем останавливаться на его опровержении. Опыт доказывает нам существование одинаковой способности чувствовать как у животных, так и у людей. В самом деле, не сомневаясь в том, что я чувствую, я не имею иных доказательств чувств других людей, кроме тех знаков, которые они мне подают. Но условный язык — я имею в виду речь — вовсе не представляет собой наилучшего знака; существует другой знак, общий людям и животным, обнаруживающийся с наибольшей определённостью, — я говорю о языке чувств, каким являются стоны, крики, ласки, бегство, вздохи, пение — одним словом все выражения страдания, печали, отвращения, боязни, храбрости, покорности, гнева, удовольствия, радости, ценности и т. п. Этот энергичный язык обладает гораздо большею силой убедительности, чем все софизмы Декарта. <…> Но эти философы, останавливающиеся на поверхности вещей, очевидно, очень мало наблюдали и исследовали поражающее сведущих лиц полное сходство между человеком и животным. Ибо тут имеет значение лишь сходство органов чувств, а они-то, с очень незначительными отклонениями, абсолютно одинаковы и тут и там, что, очевидно, указывает на одинаковые функции. <…> нам неизвестно, обладает ли материя сама по себе непосредственной способностью чувствовать или же только способностью приобретать её посредством модификации, или принимаемых ею форм, ибо несомненно, что эта способность обнаруживается только в организованных телах. — Глава VI. О способности материи чувствовать (De la faculté sensitive de la matière)

Органы чувств действуют при посредстве нервов и некоей материи, текущей внутри их незаметных каналов и отличающейся такой тонкостью, что её назвали животным духом; существование его установлено множеством опытов и солидных доводов… — глава IX. О чувствующей душе животных (De l’ame sensitive des animaux)

	Без чувств нет идей. Чем меньше чувств, тем меньше идей. Чем меньше воспитания, тем меньше идей. При отсутствии ощущений нет идей. Эти принципы являются неизбежными выводами извсех наблюдений и опытов, составляющих несокрушимую основу этого произведения. — Заключение
	Point de sens, point d’idées. Moins on a de sens, moins on a d’idées. Peu d’éducation, peu d’idées. Point de sensations recues, point d’idées. Ces principes sont les conséquences nécessaires de toutes les observations & expériences, qui sont la base inébranlable de cet ouvrage.

Глава X. О способностях тела, относящихся к чувствующей душе

Des facultés du corps qui se rapportent à l’ame sensitive

Если только благодаря глазному нерву мы видим цвета и благодаря слуховому мы слышим звуки, если одни только двигательные нервы дают душе представление о движениях, если запахи можно воспринять только посредством чувства обоняния и т.д., то отсюда вытекает, что каждому нерву свойственно вызывать различные ощущения и что у sensorium commune есть, так сказать, различные территории, из которых каждая обладает своим собственным нервом, воспринимая и располагая в порядке идеи, поступающие по этому каналу. Однако не следует видеть в самих нервах причину разнообразия ощущений, ибо, хотя окончание слухового нерва сходно с сетчаткой, тем не менее ощущения от него получаются совершенно иные. Ясно, что это разнообразие зависит от разнообразия органов, помещённых перед нервами… — § 1. О чувствах (Des ssens)

Попытаемся при помощи зрения проникнуть в тончайший механизм ощущений. <…> В чём состоит изображение предметов? В пропорционально уменьшенном снимке световых лучей, исходящих от этих предметов. Этот снимок образует тончайший отпечаток, о котором можно судить по всем лучам полной луны, которые, будучи сконцентрированы в фокусе зажигательного стекла и отражены на самом чувствительном термометре, нисколько не поднимают уровня жидкости в последнем. Если, далее, принять во внимание, что на пространстве глазного нерва имеется столько же волокон, сколько точек в изображении предмета, и что эти волокна бесконечно нежны и мягки, образуя настоящую мякоть и нервную ткань, то легко понять не только то, что каждое волоконце получает только очень небольшую часть лучей, но и что вследствие его чрезвычайной нежности оно испытывает от них лишь простое, лёгкое, слабое и очень поверхностное изменение. Вследствие этого животные духи, лишь слегка возбуждённые им, будут реагировать чрезвычайно медленно: по мере того как они будут обращаться к источнику глазного нерва, их движение будет всё более замедляться, и, следовательно, впечатление от этой картины не сможет, не ослабляясь, распространиться по всему протяжению глазного нерва. Что скажете вы теперь о впечатлении, доходящем до самой души? Не то ли, что она получает столь слабое впечатление, что едва его чувствует. Новейшие опыты дают подтверждение этой теории. Приложите ухо к подножию прямого и высокого дерева в то время, когда его тихо скребут ногтем на другом конце. Столь незначительная причина должна вызвать так мало шума, что он, казалось бы, должен был бы заглохнуть или затеряться на всём протяжении дерева. И действительно, он пропадает для всех других, и только вы одни услышите глухой, еле слышный звук. То же самое происходит в миниатюре в глазном нерве, так как он бесконечно слабее. Впечатление, полученное на одной оконечности цилиндрической трубки, наполненной неэластичной жидкостью, неизбежно должно дойти до другой оконечности, как это происходит в дереве, о котором я только что говорил, и в столь известном опыте с биллиардными шарами. Нервы же представляют собой как раз цилиндрические трубки — по крайней мере каждое отдельное чувствительное нервное волокно явно обнаруживает перед глазами такое строение. Но небольшие цилиндры со столь узким диаметром, очевидно, могут содержать только идущие один за другим маленькие шарики, только последовательный ряд животных духов. Это вытекает из чрезвычайной лёгкости, с какой при малейшем толчке эти жидкости приходят в движение, а также из правильности их движения, из определённости и точности отпечатков, или идей, вызываемых ими в мозгу. Всё это доказывает, что нервный сок состоит из шарообразных элементов, плавающих, вероятно, в эфирном веществе, и всё это было бы необъяснимо, если предполагать в нервах, как и в других сосудах, существование различных видов шариков, вихрь которых должен был бы превращать самого внимательного и рассудительного человека в то, что называется сумасбродом. — 2. Механизм ощущений (Mécanisme des sensations)

Как бы ясны ни были наши ощущения, они никогда не могут объяснить нам ни природы действующего предмета, ни природы воспринимающего органа. Конечно, фигура, движение, масса, твёрдость являются такими атрибутами тел, познание которых при помощи чувств возможно хотя бы отчасти. Но имеется немало других свойств, находящихся в первичных элементах тел, которые не воспринимаются нашими органами, с которыми они или вовсе не связаны, или связаны самым неопределённым, плохо их выражающим образом. Цвет, теплота, боль, вкус, осязание и т.п. варьируют до такой степени, что одно и то же тело кажется то теплым, то холодным одному и тому же лицу, чувствующий орган которого, следовательно, не передает душе истинного состояния тел. <…> Итак, ощущения вовсе не передают вещей таковыми, каковы они сами по себе, так как сами ощущения целиком зависят от частей тела, открывающих им доступ к душе. Значит ли это, что они обманывают нас? Нет, конечно, что бы по этому поводу ни говорили, так как они существуют скорее для сохранения нашей машины, чем для приобретения знаний. — 4. Ощущения не дают познания природы тел; они изменяются вместе с органами (Que les sensations ne font pas connoître la nature des corps, & qu’elles changent avec les organes)

Итак, впечатления от внешних тел являются настоящей физической причиной всех наших идей, но как необыкновенно мала эта причина! Если смотреть на небо через самую маленькую щёлочку, всё это обширное пространство отразится в глубине глаза, и его отражение будет значительно меньше щёлочки, через которую оно прошло. Что же будет со звездой шестой величины или с шестой частью кровяного шарика? Однако при помощи хорошего микроскопа душа увидит их совершенно явственно. Что за бесконечно ничтожная причина и какова должна быть, следовательно, незначительность размеров области, занимаемой каждым из наших ощущений и каждой идеей! И эта незначительность области, занимаемой ощущениями и представлениями, кажется необходимой в сравнении с огромными размерами памяти. — 6. О незначительности идей (De la petitesse des idées)

Всякий нерв начинается в области, где оканчивается последняя маленькая артерия коркового вещества мозга. Следовательно, он начинается там, где заметным образом начинается мозговое волокно, выходящее из тонкой трубочки, видимой без микроскопа. По-видимому, именно в этом месте зарождается и соединяется большинство нервов и находит себе прибежище чувствующее начало. Есть ли разумные основания помещать в артерии ощущения и жизненные движения? Эти каналы сами по себе лишены ощущений и не изменяются ни от каких усилий воли. Ощущения не могут находиться также и в части нерва, расположенной ниже его соприкосновения с мозговым веществом, в чём убеждают раны, а также и другие наблюдения. Движения в свою очередь не могут находиться ниже соприкосновения нерва с артерией, так как всякий нерв движется в зависимости от степени волевых усилий. Итак, sensorium определённо находится в мозговой ткани, до самого начала большой артерии этой мозговой субстанции. Отсюда ещё раз вытекает, что душа занимает гораздо больше пространства, чем это обыкновенно представляют, и тем не менее это пространство было бы ещё, может быть, слишком ограниченно для человека, в особенности очень учёного, если бы не безмерная незначительность области, занимаемой каждой идеей, о чём мы говорили. — 7. Различные местонахождения души (Différens sièges de l’ame)

В самом деле, где находится ваша душа, когда ваше обоняние сообщает ей нравящиеся или раздражающие её запахи, если не в тех слоях, откуда берут начало обонятельные нервы? Где она, когда вы с наслаждением смотрите на прекрасное небо, красивый вид, как не в месте оптических нервов? Для того чтобы мы могли слышать, она должна находиться в начале слухового нерва и т. д. Итак, все доказывает, что колокольчик, с которым мы сравнивали душу, чтобы дать о ней наглядное представление, находится в нескольких областях мозга, поскольку в него действительно звонят у нескольких дверей. Но я этим совсем не утверждаю, что есть несколько душ; одной, без сомнения, достаточно при признании её протяжённого местонахождения в мозгу, которое на основании опыта мы должны признать за ней;.. — 8. О протяжённости души (De l’étendue de l’ame)

Я вижу в мозгу только материю, а в его чувствующей части — только протяжённость, что уже доказано; при жизни этот орган, если он здоров и хорошо организован, содержит в месте зарождения нервов активное начало, распространенное по мозговой субстанции; я вижу, как это чувствующее и мыслящее начало расстраивается, засыпает и угасает вместе с телом. Более того! Душа засыпает первой, её огонь потухает, по мере того как волокна, из которых она сделана, ослабевают и падают одни на другие. Если всё может быть объяснено тем, что нам открывают в мозговой ткани анатомия и физиология, то к чему мне ещё строить какое-то идеальное существо? — 9. Чувствующее существо, следовательно, материально (Que l’être sensitif est par conséquent matériel)

… память есть способность души, состоящая в постоянных видоизменениях движения животных духов, возбуждаемых впечатлениями от предметов, которые сильно или очень часто действовали на чувства, и, таким образом, эти видоизменения вызывают в душе те же самые ощущения в тех же условиях места и времени, которые сопровождали их в момент, когда они получили их через посредство органов чувств. — 10. О памяти (De la mémoire)

Воображение соединяет различные неполные ощущения, сообщаемые душе памятью, в образы, или картины, представляющие ей предметы уже в ином виде, либо в смысле обстоятельств или сопутствующих им явлений, либо же в смысле разнообразия их комбинаций; я говорю: в ином виде — по сравнению с вполне точными ощущениями, полученными ранее через посредство органов чувств. Но, выражаясь яснее о воображении, мы должны определить его как восприятие идеи, вызываемой внутренними причинами и подобной какой-нибудь из идей, порождаемых обыкновенно внешними причинами. Поэтому, когда материальные причины, скрытые в любой части тела, воздействуют на нервы, на духов, на мозг таким же способом, как и внешние физические причины, вызывая вследствие этого такие же идеи, мы имеем дело с тем, что называют воображением. Действительно, когда в мозгу возникает физическое состояние, совершенно подобное тому, какое производит какая-нибудь внешняя причина, в нём должна возникнуть та же самая идея, хотя бы для неё не было налицо никакой внешней причины;.. — 11. О воображении (De l’imagination)

Глава XI. Способности, зависящие от привычек органов чувств

Des facultés qui dépendent de l’habitude des organes sensitifs

Несомненно, как это замечает человек, более других способный вырвать тайны у природы, г-н де Мопертюи, что в движениях одушевлённых тел есть что-то иное, кроме разумной механичности, т.е. «какая-то сила, свойственная мельчайшим частицам, из которых составлено животное, и распространенная в каждой из них; она характеризует не только каждый вид животного, но и каждое животное одного и того же вида <…>». Не трудно понять, что и человек в этом отношении не составляет исключения. Да, без сомнения, именно эта сила, свойственная каждому телу, врождённая каждому волокнистому элементу и каждому сосудистому волокну и всегда существенно отличная от того, что называется эластичностью, так как последняя уничтожается, тогда как первая продолжает существовать даже после смерти и пробуждается при малейшем толчке, — эта сила, говорю я, является причиной того, что я обнаруживаю меньше проворства, чем блоха, хотя и прыгаю по тем же законам механики. Благодаря ей при неловком движении моё тело с быстротой молнии приходит в равновесие и т.п. Несомненно, что душа и воля не принимают никакого участия во всех этих движениях тела, непонятных для самых крупных анатомов, и доказательством этого служит то, что душа может в данный момент иметь только одну отчётливую идею; а какое бесконечное количество различных движений ей сразу надо было бы с величайшей точностью предвидеть, выбирать, комбинировать и приводить в порядок! Кто может знать, сколько нужно мускулов, чтобы прыгать, сколько сокращающих мышц должно быть ослаблено, сколько разгибательных — сокращено то медленно, то быстро, чтобы поднять ту или другую тяжесть? Кто знает всё, что нужно, чтобы бегать и проходить огромные пространства, обладая телом огромной тяжести; чтобы держаться на воздухе, чтобы подниматься на невидимую высоту и пересекать множество стран? Нуждаются ли мускулы в совете существа, которое даже по имени-то их не знает, которое не знает ни их приёмов, ни их свойств, чтобы как следует привести в движение всю машину, с которой они связаны? Душа как человека, так и животного недостаточно совершенна для этого; для этого она должна была бы быть проникнутой той безграничной геометрической наукой, о которой говорил Шталь, между тем как она не знает повинующихся ей мускулов. Итак, всё проистекает исключительно из силы инстинкта, и единовластие души — просто химера. В теле совершается множество движений, причиной которых душа даже условно не может быть признана. Та же самая причина, которая заставляет ворона лететь прочь или приближаться в зависимости от присутствия некоторых предметов или когда он заслышит какой-нибудь шум, беспрестанно, помимо его ведома действует в целях сохранения его жизни. — 2. Об инстинкте (De l’instinct)

Глава XII. Об аффектах чувствующей души

Des affections de l’âme sensitive

Без совершенного знания частей, составляющих одушевлённые тела, и механических законов, которым эти части подчиняются в своих различных движениях, разве можно высказать о теле и душе что-нибудь, кроме бессодержательных парадоксов или пустых теорий, плодов беспорядочного воображения или чванливой самонадеянности? А между тем именно из недр такого невежества выходят все эти мелкие философы, великие созидатели гипотез, изобретательные творцы причудливых и странных фантазий, которые, не обладая ни теорией, ни опытом, считают, что лишь одни они знают философию человеческого тела. Явись им сама природа — они и то не признали бы её, если бы она не соответствовала их представлению о ней. О, льстивое и угодливое воображение! Разве недостаточно для тебя стремиться к тому, чтобы нравиться и представлять совершенный образец прелести? Нужно обладать поистине материнской нежностью к своим порочным и безумным детям и быть довольным самим фактом своей плодовитости, чтобы пренебрегать тем, что в глазах других твои чада кажутся смешными и нелепыми. — 1. Об ощущениях, различении и знаниях (Les sensations, le discernement & les connoissances)

Ничто так не ограничено, как власть души над телом, и ничто так не обширно, как власть тела над душой. Душа не только не знает повинующихся ей мускулов и какова её произвольная власть над жизненными органами, но она никогда не воздействует по произволу на эти самые органы. Мало того! Она даже не знает, является ли воля действительной причиной деятельности мускулов или просто случайной причиной, выдвинутой некоторыми внутренними состояниями мозга, которые действуют на волю, тайно приводят её в движение, известным образом определяя её. Шталь думает иначе: он наделяет душу, как это мною уже отмечалось, абсолютной властью; у него она создаёт всё, вплоть до геморроя. Просмотрите его теорию медицины, в которой он силится доказать эту фантазию при помощи метафизических рассуждений, делающих её лишь ещё более непонятной и, смею сказать, ещё более комичной. — 2. О воле (De la volonté)

Если те или другие вкусы бывают лучшими, то только в зависимости от более приятных ощущений, испытываемых тем же самым лицом. И если вкус, который я нахожу превосходным, отрицается другим, на которого он действует иначе, то где же то, что называется хорошим и плохим вкусом? Нет, повторяю, ощущения человека не могут его обманывать: душа оценивает их как раз так, как они этого стоят, в зависимости от получаемых ею от них удовольствия или неудовольствия. — 3. О вкусе (Du goût)

Ближайшей причиной сна является, по-видимому, утомление нервных волокон, исходящих из коркового вещества мозга. Это утомление может происходить не только вследствие движения жидкостей, сдавливающих мозговую ткань, и вследствие уменьшения их циркуляции, недостаточной для напряжения нервов, но также вследствие рассеивания или истощения духов и отсутствия возбуждающих причин, что даёт отдых и покой; наконец, вследствие прилива густых и малоподвижных жидкостей в мозг. Все причины сна могут быть объяснены этой первой причиной. При полном сне чувствующая душа как бы уничтожается, так как все способности бодрствующего состояния, дающие ей ощущения, полностью прерываются при этом сдавливании мозга. <…> Как правило, предметы, больше всего поразившие нас днём, являются нам ночью, и это одинаково верно по отношению <…> ко всем животным. Из этого следует, что непосредственной причиной грёз является всякое сильное или часто повторяющееся впечатление, производимое на ту чувствующую часть мозга, которая не заснула или не утомлена, и что предметы, которые произвели на нас столь сильное впечатление, очевидно, представляют собой игру воображения. Очевидно также, что бред, сопровождающий бессонницу и лихорадку, проистекает из тех же самых причин и что греза является полубодрствованием, поскольку часть мозга остаётся свободной и открытой для восприятия впечатлений от духов, в то время как все остальные части спокойны и закрыты. Если во время сна говорят, то для этого необходимо, чтобы мускулы гортани, языка и дыхательных путей повиновались воле; чтобы, следовательно, область sensorium’a, откуда исходят нервы, идущие к этим мускулам, была свободна и открыта, и чтобы сами эти нервы были наполнены духами. Во время ночных поллюций поднимающие и ускоряющие мускулы действуют с гораздо большей силой, чем во время бодрствования; следовательно, они получают значительно большее количество животных духов, ибо какой мужчина, не прикасаясь и хотя бы даже прикасаясь к красивой женщине, мог бы столько раз изливать семенную жидкость, как это случается в грезах со здоровыми и разгорячёнными людьми? Люди и животные во сне жестикулируют, прыгают, вздрагивают, стонут; школьники отвечают свои уроки, проповедники декламируют свои проповеди. Движения тела соответствуют тому, что происходит в мозгу. Теперь не трудно объяснить движения тех, кого называют сомнамбулами <…>. Из того, что было сказано относительно грёз, вытекает, что сомнамбулы на самом деле спят полным сном только в некоторых частях мозга; напротив, они бодрствуют в других, под прикрытием которых кровь и духи, пользуясь открытым проходом, протекают к органам движения. — 5. О сне и грезах (Du sommeil & des rêves)

4. О гении (Du génie)

Если гений — это ум, столь же строгий, как и проницательный, столь же истинный, как и всеобъемлющий, который не только постоянно избегает заблуждения, подобно искусному лоцману, избегающему подводных скал, но и пользуется разумом, как компасом; если он никогда не уклоняется от своей цели, владеет истиной с такой же определённостью, как и ясностью, который, наконец, легко схватывает разом множество идей, цепь которых образует систему опыта, столь же ясную в принципах, как и последовательную в выводах, — если всё это так, то пусть простятся со своими претензиями наши умники и знаменитые изобретатели гипотез! Прощай, бесконечное количество гениев! Как их мало будет отныне!

Главное создание Декарта — это его метод; он двинул далеко вперёд геометрию с того пункта, на котором она стояла до него, — может быть, настолько же, насколько Ньютон двинул её дальше с того места, на котором её оставил Декарт. Во всех этих отношениях Декарт не был обыкновенным человеком; он был бы даже гением, если бы, чтобы заслужить этот титул, достаточно было затмить я оставить позади себя всех остальных математиков. Но идеи величин просты, легко поддаются усвоению и определению. Круг их очень невелик, и их всегда наглядные обозначения делают их легко понятными. Поэтому геометрия и алгебра принадлежат к наукам, в которых ограничено количество комбинаций, в особенности сложных. В них только и есть, что задачи, а между тем решать нечего. <…> Геометры — я готов это признать — легко овладевают истиной <…>. Но заставьте их выйти из узкой сферы: пусть они <…> перейдут к предметам, не имеющим никакого отношения к предметам, зависящим от математики; <…> они, подобно детям, которые верят, что небо соприкасается с землёй на краю равнины, найдут мир идей слишком большим. <…> в своих «Метафизических размышлениях», глубиной, правильнее было бы сказать темнотой, которых восхищается Деланд, Декарт, наверное, не знает ни того, к чему стремится, ни куда намерен идти: он не понимает самого себя. Он допускает существование врождённых идей, он видит в телах лишь одну божественную силу. Он обнаруживает недостаточность своей способности к суждению, то отрицая у животных чувства, то высказывая по этому вопросу нецелесообразное, бесполезное и ребяческое сомнение, то принимая ложь за истину, часто противореча самому себе, отклоняясь от собственного метода, воспаряя недисциплинированной силой своего ума, чтобы тем ниже упасть, извлекая из этого, подобно безрассудному Икару, лишь честь обессмертить море, в котором он утонул. <…> Что бы он ни говорил, легковесные системы являются не чем иным, как воздушными замками, лишёнными как пользы, так и основания. Что сказать о сыне фантазии, этом неблагодарном чаде, который от спора со своей матерью легко переходит к драке с ней? Мальбранш был более искусен в деле построения, чем Бейль в искусстве разрушения. Но последний учёный очень часто обнаруживал логический ум, легко избегающий заблуждения. Мальбранш же обнаружил ложное направление ума, неспособного усвоить истину, воображение, которое преобладало в нём над всеми остальными свойствами, не позволяло ему ни говорить о страстях, не обнаруживая их, ни излагать заблуждения чувств, не преувеличивая их. Я удивляюсь величию его труда: он представляет собою нигде не прерывающуюся цепь, но материалом для этой цепи, как бы проводниками, ведущими к бессмертию, являются у него заблуждение, иллюзия, грезы, головокружительные взлеты и бред. Его замок походит на замок фей; их руками изготовляются блюда, которые он нам подаёт. Можно было бы сказать, что он отыскивал истину лишь в заглавии своей книги. Он проявил не больше искусства в её открытии, чем ловкости в её сообщении другим. Раб предрассудков, он готов усвоить все; одураченный призраком или видением, он осуществляет приходящие ему в голову химеры. Предрассудки не без основания сравнивали с ложными друзьями, которых следует изгонять, лишь только обнаружилось их вероломство. Но кто же, как не философ, должен уметь распознать это вероломство, чтобы уберечься от него?

Знаменитый Лейбниц до исступления рассуждает о бытии и субстанции; он думает, что познал сущность всех тел. Действительно, без него мы никогда не могли бы предположить, что на свете существуют монады и что душа является таковой: мы никогда не знали бы пресловутых начал, исключающих всякое равенство в природе и объясняющих все явления при помощи основания, скорее, бесполезного, чем достаточного. Наконец, является Вольф как комментатор лейбницевского текста. Воздадим такую же справедливость этому знаменитому ученику и комментатору, настолько оригинальному, что его имя утвердилось за школой приверженцев его учителя, увеличивающейся с каждым днём под его руководством. Без сомнения, система, которую он украсил богатством и тонкостью идей, чудесным образом следующих одна за другой, является наиболее изобретательной из всех систем. Никогда ещё человеческий ум не заблуждался столь последовательно: что за ум, что за порядок, что за ясность присущи всему его труду! Великие умы справедливо требуют, чтобы он был признан философом, значительно превосходящим всех остальных и даже того, кто дал основание вольфианской философии. Логическая цепь его принципов хорошо сделана, но золото, из которого она на первый взгляд сделана, будучи положено в тигель, окажется только фальшивым металлом. В самом деле, разве так уж много искусства требуется для приукрашивания заблуждения, чтобы тем больше его увеличить? И разве эти тщеславные метафизики не говорят таким образом, что можно подумать, будто они присутствовали при сотворении мира и рассеянии хаоса? А между тем их основные принципы являются лишь смелыми догадками, в которых гений участвовал в меньшей степени, чем чрезмерное воображение.

Глава XIII. Об интеллектуальных способностях, или о разумной душе

Des facultés intellectuelles ou de l’ame raisonnable)

Внимание — это ключ, могущий, так сказать, открыть ту единственную часть мозговой ткани, в которой живёт идея, которую мы стремимся фиксировать. Тогда, если чрезвычайно напряжённые волокна мозга поставят преграду, уничтожающую всякое соприкосновение между избранным объектом и всеми непрошеными идеями, стремящимися его затуманить, получится наивозможно ясное и отчётливое восприятие. — 2. О свободе (De la liberté)

Когда душа принуждена совершать какие-нибудь исследования, когда она собрала необходимые ей знания и расположила их в известном порядке перед собой, она начинает серьёзно их рассматривать ясным и пристальным взглядом, не теряющим из виду своего объекта, чтобы получить от него все восприятия, ускользающие от души, когда она испытывает от него только беглые ощущения; именно это исследование делает душу способной судить или убеждаться в истинах, к которым она стремится, или же чувствовать значение мотивов, определяющих принимаемое ею решение. Вряд ли нужно настаивать на том, что эта деятельность души тоже всецело зависит от её способности ощущать, так как исследовать значит не что иное, как более точно и отчётливо ощущать, чтобы открыть в ощущениях восприятия, которые могли лишь слегка скользнуть по душе, если мы не были достаточно внимательными во всех других случаях, когда они на нас воздействовали. — 5. Об обдумывании, или исследовании (De la méditation & de l’examen)

Перевод

В. Левицкий (1925) под ред. В. М. Богуславского (1976)

О сочинении

	В книге содержится умысел уничтожить истинные представления о природе и свойствах человеческого духа под предлогом углубления этих представлений, сводя природу и свойства духа человеческого к материи и подрывая основы всякой религии и всякой добродетели.
	— Жильбер де Вуазен (королевский генеральный адвокат), обвинительная речь на заседании парижского парламента летом 1746

	Естественнонаучные идеи Ламетри — это те мысли, которые как раз теперь с большой силой движут вперёд науку. <…> Это — прямо направленный против субъективного идеализма объективный, реалистический путь исследования души, путь, которым до сих пор ещё чересчур мало пользовались, но который получает всё большее признание в настоящее время и которому бесспорно принадлежит будущее.
	— Эмиль Генрих Дюбуа-Реймон