Сон — естественный физиологический процесс пребывания в состоянии с изменённым сознанием (по сравнению с бодрствованием), изменённым уровнем мозговой деятельности и пониженной реакцией на окружающий мир. Во многих языках слова «сон» и «сновидение» синонимичны или иногда выступают как тождественные (например в русском).
Я знал, что Лиза спит в Глебочкиной комнате, в той, окна которой выходили тоже в сад, тёмный, густой, подступающий прямо к ним… Как же передать те чувства, с которыми смотрел я, мысленно видел там, в этой комнате, Лизу, спящую под лепет листьев, тихим дождём струящийся за открытыми окнами, в которые то и дело входит и веет этот теплый ветер с полей, лелея её полудетский сон, чище, прекраснее которого не было, казалось, на всей земле![1]
Жизнь в более высоких организмах подобна сну, а жизнь в высших животных, хотя и ужасна (с точки зрения человека), но субъективно несознательна. Корова, овца, лошадь или обезьяна не чувствует её унижения, как не чувствует сейчас и человек унижения своей жизни. Но высшие существа смотрят на человека с сожалением, как мы на собак или крыс.
— Жил-был слон. Вот однажды пошёл он в пустыню и лёг спать... И снится ему, что он пришёл пить воду к громадному-прегромадному озеру, около которого стоят сто бочек сахару. Больших бочек. Понимаешь? А сбоку стоит громадная гора. И снится ему, что он сломал толстый-претолстый дуб и стал разламывать этим дубом громадные бочки с сахаром. В это время подлетел к нему комар. Большой такой комар — величиной с лошадь...
— Да что это, в самом деле, у тебя, — нетерпеливо перебил я. — Всё такое громадное: озеро громадное, дуб громадный, комар громадный, бочек сто штук... <...>
— И потому что он слон, ему снится всё большое. Не может же ему присниться стеклянный стаканчик, или чайная ложечка, или кусочек сахара.
Я промолчал, но про себя подумал:
«Легче девочке постигнуть психологию спящего слона, чем взрослому человеку — психологию девочки».
Ночью ― дождь, тихая шёлковая музыка в веже. И только всего: проснуться, протянуть руку, чуть-чуть тронуть в темноте ― и засмеяться от нестерпимого счастья: дождь. И снова лететь ― из сна в сон… Однажды ночью сквозь сон погладила мох: пусто. Не поверила, вся выпросталась из сна, раскрыла глаза в темноте, тронула: пустой смятый мох.[4]
Я раньше не видел снов. Вернее, я их видел, но я их забывал. Они были краткие и непонятные. Я их видел обычно под утро. Теперь же они появлялись, едва я смыкал глаза. Это даже не были сны. Это были кошмары, ужасные видения, от которых я в страхе просыпался. Я стал принимать ,бром, чтоб погасить эти кошмары, чтоб быть спокойней. Но бром плохо помогал мне. Тогда я пригласил одного врача и попросил дать мне какое-нибудь средство против этих кошмаров. Узнав, что я принимаю бром, врач сказал:
― Что вы делаете! Наоборот, вам нужно видеть сны. Они возникают у вас оттого, что вы думаете о своем детстве. Только по этим снам вы разберетесь в своей болезни. Только в снах вы увидите те младенческие сцены, которые вы ищете. Только через сон вы проникнете в далекий забытый мир.[5]
И не надо рассказывать плохих снов, тогда они не сбываются. Провожали его до Москвы. Стояли солнечные майские дни. Калужница цвела… ― Как там, сынок? ― Афганистан, матушка моя, это то, что нам делать нельзя. Только на меня смотрел, больше ни на кого.[6]
Из глубины ущелья повалило стадо павианов. Мы не стреляли. Слишком забавно было видеть этих полусобак, полулюдей, удирающих с той комической неуклюжестью, с какой из всех зверей удирают только обезьяны. Но позади бежало несколько старых самцов с седой львиной гривой и оскаленными жёлтыми клыками. Это уже были звери в полном смысле слова, и я выстрелил. Один остановился и хрипло залаял, а потом медленно закрыл глаза и опустился на бок, как человек, который собирается спать. Пуля затронула ему сердце, и, когда к нему подошли, он был уже мёртв.
Мне каждую ночь снится, будто я хожу по своим аллеям с орхидеей в руках и кого-то ищу, чтобы похвастаться, какая у меня необыкновенная орхидея.
― Я не вижу снов, ― грустно сказала Пегги. ― Я даже обращалась к врачу. Врач ещё там, на Земле, сказал, что сны я вижу, но забываю их, что все видят сны…[7]
Не можете заснуть когда рядом храпят? Это потому что раздражаетесь. А надо мысленно говорить так: «О! Как ты красиво храпишь! А можно ли немного погромче? Это так меня усыпляет…».
— Что такое? — спросил Коля шёпотом.
Анфиса подняла на него счастливые глаза:
— Лиловый сон!
Меж её ладоней цвели на земле покрытые густым серебряным пухом колокольчики лилового сна.[8]
Я знаю только одно: когда я сплю, я не знаю ни страха, ни надежд, ни трудов, ни блаженства. Спасибо тому, кто изобрел сон. Это единая для всех монета, это единые весы, равняющие пастуха и короля, дуралея и мудреца. Одним только плох крепкий сон — говорят, что он очень смахивает на смерть.
Целую червонные листья и сонные рты,
Летящие листья и спящие рты.
— Я в мире иной не искала корысти. —
Спите, спящие рты,
Летите, летящие листья!
— Марина Цветаева, «Целую червонные листья и сонные рты…», 1916
Когда, клубясь, от нас уходят сны
И тихий дождь то шепчет, то бормочет,
Мы пробуждаемся, изнурены
Китайскими тенями ночи.
Они солгали нам. Весна, опять весна.
От мокрых фонарей, от жидких пятен света
Коснеет страшная такая вышина,
Что вскрикнешь, хватишься и вспомнишь это ― ЭТО.[9]
О, первый грозный, нищий наш ночлег,
горсть чечевицы, посвист канонады
и первый сон вдвоём… Забудь о нём навек.
Совсем забудь. Как не было. Так надо.[11]
— Ольга Берггольц, «...Пусть падают листки календаря...», 1960
