Швамбрания

«Швамбрания» — детская автобиографическая повесть Льва Кассиля 1931 года, продолжение «Кондуита», с которым в 1935 была слита в «Кондуит и Швамбранию». В 1955 году сделана окончательная редакция.

Цитаты

Швамбранская революция

Царь Бренабор № 4 был довольно покладистым малым, но все же это был монарх, и никто из нас не пожелал воплощаться в него. Оставаться же простыми смертными швамбранами не хотелось. Тогда Бренабор усыновил нас. Мы считали, что он подобрал нас в море, когда мы были маленькими. Жестокий негодяй Уродонал Шателена засадил нас совсем новорождёнными в кадушку из-под кислой капусты и пустил по морю. Царь Бренабор катался на лодке, услышал, что откуда-то разит, и спас нас. — Поход «Бренабора»

Военно-пассажирский дредноут «Бренабор» был так велик, что по палубе его ходили трамваи и ездили извозчики. От кормы до носа они брали двугривенный, хотя овсы в Швамбрании были дёшевы. Шесть труб «Бренабора» дымили, как шесть хороших пожаров. Гудок его был в десять тысяч верблюжьих сил, а мачты так высоки, что на верхних реях лежали вечные снега. <…> Нас провожал сам царь. <…> — Если встретится по дороге война, сражайтесь что есть силы… <…> Если налетит шквал и буря, сойдите вниз, а то схватите насморк. <…> Пишите! — Отплытие

Плавание шло благополучно. Утром бывал восход, вечером — закат. <…> За Матчишем простирались дремучие мужественные леса. <…> Про леса иногда говорят, что они девственны. Но адмирал был женоненавистник.) — Битва при Шараде

… революцияреволюционеры <…> свергли тиранов. Вся публика как закричит «ура», и получилась бурная овация. О закате в этот день адмирал ничего не пишет. Очевидно, в Швамбрании по случаю переворота был сплошной, непрерывный восход… — Закат был отменён

Конец кондуита

… первое собрание бойскаутов. <…> Был принят устав: <…> начальникам отдавать на улице честь, приложив к фуражке три сложенных пальца. Три пальца означали три основные заповеди скаута: скаут верен богу, своему слову и народу. Собственно в книжке было написано: «… и царю». Но мы заменили его словом «народ». Некоторые неприятности получились у нас также с богом. Стёпка Атлантида вдруг заявил, что он… не верит в бога. Пришлось уговаривать его, уверять, что бог — это вроде совести и вообще для проформы. А то, если один палец откинуть, совсем некрасиво получается. Вроде двуперстного креста. — Комбинация из трёх пальцев

У него была голова горячая, как кавун на июльской бахче. — Атлантида

К старшему брату Сергею приходила учительница. Сергей учился читать. Степка был ещё мал тогда для науки, ему не давали букваря. Учительница, положив перед собой букварь, занималась с Сергеем, а Степка, забравшись с локтями на стол с другой стороны, внимательно слушал их уроки. Степка видел перевёрнутые буквы. Так он и запомнил. Так он научился читать. И читал он справа налево, держа книгу перевёрнутой. Насилу переучили его. — Вверх ногами

Смятение, как муха, запуталось в его бороде. — Урок истории

Блуждающие острова

Погром начали дезертиры. Громили винно-гастрономический магазин, отобранный у богача Пустодумова. <…> Через час Брешка была пьяна. Бабы на коромыслах несли ведра портвейна. На Брешке стояли винные лужи. Вино текло по водосточным канавам. Люди ложились на землю и пили прямо из канавы. Гимназисты обнимались с солдатами. Предназначаемые для детского дома апельсины рассыпались по Брешке. В апельсинах рылись свиньи. Большая, обвислая хавронья купалась в болоте из мадеры. На углу страдал пёстрый боров. Его рвало шампанским. — Покорение Брешки

Мы выросли и торчали из своих гимназических шинелей, как деревья сквозь палисад. — «Внучки» бесформенные

Девочки ввели в класс много новшеств. Главным из них были «гляделки». В эту увлекательную игру играл поголовно весь класс. Состояла она в том, что какая-нибудь пара начинала пристально глядеть друг другу в глаза. Если у игрока от напряжения глаза начинали слезиться и он отводил их, это засчитывалось ему как поражение. У нас были лупоглазые чемпионы и чемпионши. Был организован даже турнир — чемпионат «гляделок». Весело и незаметно проходили уроки. Матч на звание «зрителя-победителя» всего класса длился подряд два урока и часть большой перемены. Состязались Лиза-Скандализа и Володька Лабанда. Два с половиной часа они не сводили друг с друга невидящих глаз. В этот день даже на уроке физики учитель был поражён необычайной тишиной в классе. Не понимая, что происходит, физик объяснил устройство ватерпаса. Потом он на цыпочках ушёл. К концу большой перемены Володька Лабанда закрыл рукой воспалённые глаза. Он сдался. Лиза все глядела исподлобья, неподвижно. И девочки, торжествуя, предприняли «всеобщее визжание, или детский крик на лужайке». А мы удручённо заткнули уши. Но Лиза-Скандализа, странно наклонив голову, продолжала глядеть исподлобья в одну точку. Обе Шпингалетки заглянули в её лицо и испуганно отскочили. И мы увидели, что глаза Лизы закачены под лоб. Лиза давно была в обмороке. — Матч в «гляделки»

Класс старался всё-таки при девочках держаться пристойно. <…> Чтоб высморкаться пальцами, ребята деликатно уходили за доску. — Учиться было некогда

Оська совершенно помешался на французской борьбе. В классе своём он был самый крохотный. Его все клали, даже «одной левой». Но дома он возмещал издержки своей гордости. Он боролся со стульями, с подушками. Он разыгрывал на столе матчи между собственными руками. Руки долго мяли и тискали одна другую. И правая клала левую на все костяшки. Самым серьёзным и постоянным противником Оськи был валик-подушка с большого дивана. — «Мир — это чемпионат»

Вокруг лысины росли торчком бурые волосы, лысина его была подобна лагуне в коралловом атолле. — Э-мюэ и троглодиты

— Круг истории замыкается. Большевики повернули Россию вспять… э-э-мюэ… к первобытному опрощению, к исходному мраку… Хаос, разруха… Керосина нет… Мы утратим огонь… Мы оголимся… мануфактуры нет… Наступает звериное опрощение, уважаемые троглодиты… Железные тропы поездов зарастут! Э-э-мюэ… догорит последняя спичка, и настанет первобытная ночь… — Мамонты в Швамбрании

— Что это за игра, где никто не умирает? — доказывал Оська. — Живут без конца!.. Пусть умрёт кого жалко. После продолжительных и тяжких сомнений в Швамбрании скончался Джек, Спутник Моряков. <…> Несмотря на тяжёлую утрату, беспрестанные изменения климата и политики, материк Большого Зуба простирался ещё через все наши мысли и дела. — Блуждания швамбран, или таинственный солдат

Сыпной тиф качался по улицам в такт мерной походке санитаров и могильщиков. Тиф был громок в горячечном бреду и тих в похоронных процессиях. — Вход с улицы

Папа никогда не мог простить Керенскому, что во время его краткого царения богатые «отцы города» из скупости закрыли общественную больницу. «Нэ треба!» — заявили они. А вот явились большевистские комиссары и заявили, что Совдеп постановил спешно открыть больницу, и назначили отца заведующим. — там же

— Это, как хотите, настоящая власть! — говорил папа. — Есть культурные тенденции. А что ваше Учредительное собрание? Это наш волостной сход. «Нэ треба» во всероссийском масштабе. — Троетётие

Десять верблюдов <…> везли наш скарб. <…> Вещи выглядели непристойно. Даже вечно перпендикулярные умывальники и буфет лежали навзничь, вверх дверцами. Публика глазела на нас. Вся наша интимная домашность была обнародована. Было неловко, и хотелось отречься. Папа с посторонним видом шёл по тротуару. Но мама героически шагала в голове каравана. Она шла за передним возом, усталая и безрадостная, словно вдова за гробом. В руках её был поминальный список вещей. — На новую географию

В Тратрчоке мама сказала, что ей нужно вынуть свёрток с интимными письмами, который хранился в пианино. Длинноусый командир понимающе подмигнул. <…> Пианино стояло в большом зале, испуганно забившись в угол. Кругом сидели на скамейках красноармейцы и грызли семечки. <…> Мама подошла к пианино и ласковой октавой погладила клавиши. Инструмент заржал, как конь, узнавший хозяина. Красноармейцы с любопытством глядели на нас. Командир самолично вынул свёрток и опять подмигнул маме. <…> Когда мы уже были на середине площади, сзади раздался крик: — Сто-ой! Мадам! Вертайся обратно! Подбежал запыхавшийся командир. Мама задрожала, прижав свёрток к груди. <…> — Вертайтесь, гражданка! — сказал командир. — Ребята меня за грудки хватают. Нарочно, говорят, она пианину испортила, чтобы нам не досталась, разладила… Вынула, кричат, главную часть. Она сразу и играть перестала. — Что за глупости, товарищ! — сказала мама. — Вероятно, просто вы не умеете играть. — Как же, до вас играло, а как вынули чегой-то, так сразу ничего и не выходит, — говорил командир. — Нет, уж вы, пожалуйста, вертайтесь и снова положьте всё это на место. Мы побрели назад в Тратрчок. Красноармейцы встретили маму злым шумом. Они сгрудились вокруг пианино. Они напирали. Они кричали, что мама нарочно испортила народное достояние, что это саботаж, а за это — на мушку. Командир успокаивал их. <…> Мама взяла широкий аккорд. Но пианино не отозвалось с прежней звонкостью. Звук получился глухой, чуть слышный. Он пронёсся и замер, как очень далёкий гром. <…> — Испортила! — кричали они. — В Чека её за такое дело… в Особый отдел!.. Ведь ото что ж такое?.. — Мама, — сказал я, вдруг догадавшись, — модератор!.. Когда командир вытаскивал из пианино свёрток, он нечаянно потянул модератор — заглушитель, — и тот опустился на струны. — Концерт в Тратрчоке

На твёрдой земле

Ели на ходу, как на вокзале, стоя, так как было страшно вступить в общение с ледяным стулом. В комнате было студёно, и каждый инстинктивно скупился уделить собственный нагрев бездушному предмету… — Уроки нам и другим

Жизнь перемещалась в ясном направлении. Только дорога была непривычно трудной. — Мама, не огорчайся. <…> Ты возьми и воображай, будто мы каждый день долго едем через всякие пустыни и разные тяжёлые горы… Едем в новую страну… прямо необыкновенную… — По дороге туда

— Ну-ка, отпустите мне какую-нибудь книговинку, — сказал Кандраш, — только поинтереснее. Буссенар Луи, например! Нет? А Пинкертон есть? Тоже нет? Вот так библиотека советская, нечего сказать! — Мы таких глупых и никчёмных книг не держим. — Нашествие иогогонцев

Прощай, прощай, Швамбрания! За работу пора нам! Не зевать по сторонам! Сказка — прах, сказка — пыль! Лучше сказки будет быль! — Земля! Земля!

Глава с глобусом (Заменяет эпилог)

Цветистый шар вращается на подставке, словно его выдули из этого чёрного стебля. Но в нём нет радужной шаткости, готовности тотчас лопнуть, обязательных для мыльных пузырей. Глобус твёрд, устойчив, весом. Его берут за ножку и поднимают, как лампу или кубок. <…> Он выглядел нагло, многозначительно и немного жутко, как череп Йорика в пытливых пальцах датского принца.

Спасибо эпохе! Размозжён быт, заросший седалищными мозолями. Нам крепко наподдали… Пришлось соответствующим местом убедиться, что Земля поката. — см. гл. «География» «Кондуита»

Полугодовалая Натка таращилась кругло, розово и уже осмысленно.

— Я буду официален, товарищи, — сказал Оська. — Книга справедливо свидетельствует, что мы были никчемными и солидными дураками. Автору удалось разоблачить всю беспочвенность подобных мечтаний. Но он, к сожалению, не избежал мелкобуржуазной расплывчатости в отдельных характеристиках. Зачем, разоблачая никчемность и беспочвенность швамбранских мечтаний, ты как будто допускаешь перегиб… Ты хочешь лишить современность права на мечту. Это неверно! — далее цитирует слова А. В. Луначарского о мечте из окончания статьи «Виктор Гюго. Творческий путь писателя»

О повести

Разве я добивался когда-нибудь, чтобы вам на школьный глобус нанесли очертания Швамбрании, Синегории и Джунгахоры? Нет, конечно. Я хотел лишь одного: пусть воображение ваше откликнется, заиграет и признает существование этих стран, <…> чтобы читатели мои ещё крепче полюбили бы <…> родную нашу Землю Советов! И все эти страны, флаги, карты, гербы, с которыми вы познакомились в книге моей, лишь мечтательное, иногда чуть-чуть озорное и насмешливое, а иной раз задумчивое эхо той всамделишной жизни, в которую вы, друзья, вступаете. <…> Хочется мне, чтобы и наши с вами мечты, и игра в неведомые страны помогли вам лучше понять, почувствовать, что вам всего дороже в жизни. Так выше же флаги нашей мечты о счастье и справедливости на всём свете!

— Лев Кассиль, «Гербы и флаги мечты»

	А социальная заострённость этих повестей! С убийственной насмешливостью в них изображены обыватели, ханжи, тупицы, все потраченные молью персонажи старого мира — времён царизма и керенщины. А вот большевики — это всерьёз и навсегда! И последовавшая за ними молодёжь обрисована писателем с любовью, романтично, возвышенно.
	— Николай Богданов, «Слово добра, правды и мужества»

Видимо, под давлением тогдашних обстоятельств Кассиль вынужден был сильно изменить акценты и весь дух повести. По сути, в повесть была введена идея о том, что все эти интеллигентские игры в «чужие страны» вредны и позорны для советского школьника. Появилась насквозь верноподданническая песенка: «Сказка — ложь, сказка — пыль, лучше сказки будет быль» (которую дружно поют в конце все герои повести!) и прочие конъюнктурные аксессуары. <…> в последний раз перечитывал (новейшее тогда издание) в 1948-м, помнится, году — с негодованием отбросил, и с тех пор в руки не брал.

— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 8 ноября 2001