Юмористические рассказы (Зощенко)

«Юмористические рассказы» — сборник Михаила Зощенко 2-й половины 1923 года из 20 рассказов.

1922

	Учитель второй ступени Иван Семенович Трупиков… — позже выходил также как «Учитель»
	— «Бедный Трупиков»

У всех врачи как врачи, а у нас в Нюхательном тресте из бывших барончиков. Ходит он завсегда чисто, за дверную ручку голой рукой не берётся — брезгует и после каждого больного ручки свои в растворах моет. Давеча я пришёл в приёмный покой, говорю: «болен». Стал этот барон меня слушать, а после и говорит вроде насмешки: «Не дыши». Я говорю: «Не имеете права требовать — не дыши… Если я, вообще, через биржу, то я должен дышать». А он говорит: «Пошёл вон, дурак!» И на «ты» назвал.

— «Письма в редакцию»

	— Чего зубы-то заговариваешь, сука старая. Если ты есть вор, так и веди себя правильно. Не заговаривай.
	— «Гришка Жиган»

Удивительно, как это некоторые девицы на конторщика Винивитькина засматриваются. Конечно, конторщик Винивитькин — мужчина изысканный, но всё же поразительное это явление. <…> Надюша-переписчица и та намёки делает. Егозит. Давеча ведь какую туманную аллегорию пустила… — Одного, — говорит, — писателя обожаю… Лермонтова, — говорит, — обожаю за его чудный слог. И при этих словах на него, на Винивитькина, взглянула. Хе-хе… Намекает… Туманная аллегория. Знаем мы этого Лермонтова. Ну, скажи подобные слова простачку. Губы распустит простачок. Ни черта в аллегориях не поймёт. А Винивитькин всю подноготную видит. Отбою нет Винивитькину от девиц. Надоело отмахиваться. Ну а уж если, например, выбор делать, так со всего учреждения, со всей «Губмогилы» непременно полное предпочтение Надюше отдать нужно.

— «Метафизика»

Простая, натуральная удочка ни с чем не сравнима. <…> Сидишь мыслишь. Хочешь — о человеке мыслишь. Хочешь — о мироздании. <…> И ни в чём нет тебе никакого запрета. То есть, конечно, есть запрет. Но от себя запрет. <…> Обо всём поп Семён проникновенно думал, обо всём имел особое суждение и лишь об одном не смел думать — о боге. <…> А кругом — предметов, конечно, неисчислимое количество. И о каждом предмете свой разговор. О каждом предмете — разнохарактерное рассуждение. <…> Потом о червяке самом. Физиология. Дышит ли он, стерва, или как там ещё иначе… Неизвестно, впрочем, это. Существо это однообразное, тонкое — кишка, вроде бы. Не то что грудкой, но и жабрами не наделён от природы. Но дошла ли до этого наука или наука про это умалчивает — неизвестно. Ах, ей-богу — великолепные какие мысли! Не иначе, как в мыслях познается могущество и сила человека… Дальше — поверхностное рассуждение, применимое к рыбной ловле… <…> Рыбе требуется червяк густой, с окраской. Чтоб он ежесекундно бодрился, сукин сын, вился чтоб вокруг себя. На него, на стервеца, плюнуть ещё нужно. От этого он ещё пуще бодрится, в раж входит.

— «Рассказ про попа»

	— А я, — говорит, — поп, учительница. <…> И ничего так не задело попа, как то, что с лёгкостью такой неимоверной заявила про бога: нету, дескать. Сами-то не верите. Или сомневаетесь. <…> И вдруг понял с ясностью, что он и точно сомневается. Оробел совсем поп. Копнул в душе раз — туман. Копнул два — неразборчивость. Не думал об этом.
	— там же

1923

Вот, братцы мои, придётся нам некоторое время обождать с бесплатностью. Нельзя сейчас. Меры не знаем. Думаем, ежели бесплатно, так и при всём скопом. Как раз с каруселью было. Поставили эту карусель на площади. На первомайских праздниках было. Ну, народ повалил, конечно. А тут парень какой-то случился. Из деревни, видно. — Чего, — спрашивает парень, — бесплатно крутит? — Бесплатно. Сел этот парень на карусель, на деревянную лошадь, и до тех пор крутился, покуда не помертвел весь. Сняли его с карусели, положили на землю — ничего, отдышался, пришёл в себя. — Чего, — говорит, — крутит ещё? — Крутит… — Ну, говорит, я ещё разочек… Бесплатно, всё-таки. Через пять минут он снова помертвел. <…> Рвало его, как из ведра. — потом как «Карусель»; в «Голубой книге» кардинально переработан, расширен втрое и назван «Сколько человеку нужно»

— «Бесплатно»

	Мало того, что управдом должен быть человек башковатый, он должен быть философом, психологом, проницателем. Каждого своего квартиранта управдом вот как должен знать! Насквозь должен знать, все кишки его видеть.
	— «Весёлая масленица»

	Управдом Конючкин любит блин поджаренный, с хрустом, причём с солёненьким, а жена управдома Марья Петровна блин обожает рыхлый, бледный, да ещё, противно сказать, со снетками, тьфу на них! От этого тоже распри и семейные неурядицы.
	— там же

	— И пустяки, что жизнь дрянь. Жизнь дрянь, но в гадости-то скорее радость найдёшь. В грязи-то и всем хоть немножко, хоть чуть-чуть, да приятно. Чужую грязь мы не любим, а от своей — великое наслаждение.
	— «Война»

Был Васька Тяпкин по профессии карманник. В трамваях всё больше орудовал. А только не завидуйте ему, читатель, — ничего не стоящая это профессия. В один карман влезешь — дерьмо — зажигалка, может быть; в другой влезешь — опять дерьмо — платок или, например, папирос десяток или, скажем, ещё того чище — счёт за электрическую энергию. Так, баловство, а не профессия. А которые поценнее вещи — бумажник там или часы, что ли — дудки. Неизвестно, где нынче содержат пассажиры это. А и подлый же до чего народ пошёл! Гляди в оба, как бы из твоего кармана чего не стырили. И стырят. Очень просто. На кондукторшину сумку, скажем, засмотрелся — и баста — стырили уж! <…> «Это верно, — подумал Васька, — работаешь ровно слон, а ни тебе спасибо, ни тебе благодарности».

— «Вор»

• см. «Мадонну» в редакции сборника «Уважаемые граждане» (1926)

Которая беднота, может, и получила дворцы, а Иван Савичу дворца не досталось. Рылом не вышел. И жил Иван Савич в прежних своих апартаментах на Большой Разночинной улице. А уж и апартаменты! Одно заглавье, что апартаменты, — в каждом углу фигура. Бабка Анисья — раз, бабка Фёкла — два, Пашка Огурчик — три… Чёрт ногу сломит — не протолкаться. <…> Была у Ивана Савича жена. Драгоценная супруга Матрёна Николаевна. Вот протобестия бабища. То есть такой бабищи во всей советской России не найдёшь. А ежели и найдёшь, так безо всякой амнистии давить таких нужно. Мотей её Иван Савич величал. Пустяки — Мотя! Матрёна, Матрёнища… — в «Голубой книге» существенно переработана в «Рассказ о том, как жена не разрешила мужу умереть»

— «Матрёнища»

Повадился ко мне один нищий ходить. Парень это был здоровенный: ногу согнёт — портки лопаются, и к тому же нахальный до невозможности. Он стучал в мою дверь кулаками и говорил не как принято: «Подайте, гражданин», а: — Нельзя ли, гражданин, получить безработному. Подал я ему раз, другой, третий. Наконец, говорю: — Вот, братишка, получай пять рублей и отстань, сделай милость. Работать мешаешь… Раньше как через неделю на глаза не показывайся. <…> И всякую неделю, по пятницам, приходил он ко мне, получал свой полтинник, жал мне руку и уходил. Иногда, впрочем, присаживался на кровать и интересовался политическими новостями и литературой. А раз как-то, получив деньги, он помялся у двери и сказал: — Прибавить, гражданин, нужно. По курсу чтобы… Невыгодно мне… Рубль падает… Я посмеялся над его нахальством, но прибавил. — Вот, говорю, ещё два рубля — не могу больше. <…> Он спрятал деньги в карман, поговорил со мной о финансах Республики и ушёл, громко стуча американскими сапожищами. Наконец, <…> приходит ко мне. Денег у меня не было… — Нету, говорю, братишка, сейчас. Извини. В другой раз зайди. — Как, говорит, в другой раз? Уговор дороже денег… Плати сейчас. <…> Я, говорит, не согласен ждать. Я, говорит, могу в инспекцию заявить. <…> Говорит серьёзно, обидчиво, кричать даже начал на меня. <…> Занял я у соседа семь рублей — дал нищему. Он взял деньги и, даже не кивнув мне головой, ушёл. Больше он ко мне не приходил — наверное, обиделся. — для сборников был сокращён

— «Нищий»

	Баба моя — кокетка, надо сказать — от хлеба с малороссийским сальцем нипочем не откажется…
	— «Попугай»

Превосходная свинья и этакая жирная, что словами и выразить невозможно. От жира своего она всё время на заду сидела. А уж если и поднималась куда, так гудело у ней изнутри и задом она своим, что метлой, по двору гребла. <…> свинья эта со двора ушла. То сидела она сиднем и едва хрюкала, то неизвестно откуда и прыть взялась — ушла. Солнцем, что ли, её пригрело. <…> Вот свинья вышла со двора, хрю да хрю, видит полотно и на заду попёрла к самой насыпи. И шут её разберёт, как это она при столь огромной тяжести своей на рельсах оказалась? А время было <…> — пассажирский шёл. Машинист видит, что на рельсах неблагополучно — насыпь кто-то рылом роет — свисток даёт. Свинья и в ус не дует — лежит что королева и рельсы нюхает.

— «Свиное дело»

• см. «Сила таланта»

Нынче издатели народ особенный. Им повесть из испанской жизни принесешь, а они недовольны, обижаются. — Вы бы, — говорят, — чем пустяки писать, для детишек чего-нибудь бы написали. Взрослый человек любую газету прочесть может <…>. У детишек — книжный голод. <…> 1. Мамкин аборт Жили-были папа и мама. Вдруг распоряжение от управдома — родить маме сына. Заплакала мама. — Ох-хо-хо, — говорит, — рожу я сына, а его, может, в армию возьмут, либо под суд отдадут — ни шерсти с него мне, ни молока. Лучше бы, говорит, родить мне, если на то пошло, дочку… А папа чересчур нахмурился и говорит: — Дочку тоже, не тово, не сладко… Может, она под трамвай попадёт, а у меня нервы слабые. На меня революция подействовала. Да ещё, может, она в безработных насидится. Нынче повсюду сокращения и всё за счёт которые барышни. А мама и говорит: — Тогда, говорит, лучше я аборт сделаю. <…> Дай, говорит, мне денег. Заплакал папа, чистое бельё надел. Заплатил по счётчику, за воду заплатил, за уборку мусора тоже заплатил, налоги внёс — гражданский, общегражданский, и на улучшение быта пожарных, и на развитие текстильной промышленности… Записал маму на Биржу труда и помер в страшных мучениях. <…> 3. Красная Шапочка Жила-была Красная Шапочка и жил был эс-еренький волк. Только однажды вылез эс-еренький волк из ямы и говорит: — Погода нынче приятная, пойду погуляю — волков бояться — в лес не ходить! Услышал это эс-еренький зайчик, побежал к Красной Шапочке. — Слушай-ка, — говорит, — Красная Шапочка. Пойдёт сейчас по этой тропке эс-еренький волк, так ты его тово, пощекоти малехонько. Обрадовалась Красная Шапочка. Пошла по тропке и волка встретила. Испугался волк. <…> Схватила она эс-еренького волка, а у него с перепугу и дух вон.

— «Сказки для детей»

… всемирно-учёный старичок. И занимался этот старичок разнообразными опытами, всё больше над собаками. То пришьёт им какую-либо кишку, то сыворотку привьёт, то прививку холерную, а то и просто хвост отрежет и интересуется: может ли животное без хвоста жить. Одним словом — опыты. <…> — Нынче я опыт произвожу над предстательной железой, и нужна мне для этого собака особо крепкая, фигурная, чтоб хвост у ней был дыбом, чтоб она, стерва, бодрилась бы под ножом.

— «Собачий случай» (впервые: «Свободная профессия»)