Станислав Лем

Станислав Лем

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Стани́слав Лем (польск. Stanisław Lem); 12 сентября 1921 — 27 марта 2006) — выдающийся польский философ, футуролог, писатель (фантаст, сатирик, эссеист, критик). В целом его творчество можно разделить на два этапа: утопический (1945–1956) и антиутопический (с 1957), в котором можно выделить следующие периоды: литературно-философский (1957–1970), литературно-экспериментаторский (1971–1986), философско-публицистический (с 1987).

Цитаты

Космического диалога не будет. В космосе возможны лишь монологи. — вариант распространённой мысли; многократно парафразировалось Лемом, например, в гл. IV «Возвращения со звёзд» от слов «при скорости, лишь на доли процента…»

	Никогда бы не подумал, что в одной папке может уместиться вся западная фантастика. — парафраз; прочитав несколько рассказов цикла; комментарий Романа Арбитмана: «До сих пор неясно, что означают эти слова — то ли сдержанную похвалу, то ли корректное порицание», учитывая презрение Лема к современной западной НФ
	— октябрь 1962

	Таково моё мнение — человек непригоден ни к тому, чтобы жить в построенном им самим аду (ведь он же не дьявол), ни к тому, чтобы жить в раю (потому что он не ангел и не может им стать).
	— предисловие к «Осмотру на месте», 1989

	Что касается современных технологий, то они, безусловно, угрожают человечеству, но проклинать их не следует, ибо без них будет ещё хуже.
	— речь на церемонии присвоения ему степени почётного доктора университета Билефельда, 13 ноября 2003

Без первоисточников

	Больше всего может дать тот, кто всё потерял. — вероятно, повтор чужой мысли
	Nikt nie może dać więcej od tego, co stracił wszystko.

	... запереться в кабинете с пятикилограммовой банкой турецкой халвы — вовсе не самый худший вариант самоубийства. — после диагностирования у него сахарного диабета; любил халву с детства (см. «Высокий замок»)
	— нач. 2000-х

Массовая культура — обезболивающее средство, анальгетик, а не наркотик.

Может быть, дураков не становится больше, но они становятся всё активнее.

Труженик космоса. — иронично от «Труженики моря» Гюго; на русском сочетание отмечается не позже 1961 г.

Центральное место, занимаемое наукой в обществе, отражает её роль в развитии цивилизации. Наука открыла неограниченные перспективы развития цивилизации, а также показала множество путей, по которым оно может пойти. А поскольку выбор пути требует рационального подхода, то наука, будучи единственной рациональной формой познания, стала необходимостью. — вариант распространённой мысли

Будущее всегда выглядит иначе, нежели мы способны его себе вообразить.

Из художественных произведений

Когда уже было создано множество цветных и выпуклых вещей, а также холодных и звонких, Бог подумал, что хорошо было бы их оживить, чтобы земной шар знал, что является пространственной полнотой, а его тональность — дрожью ожидания. Но когда он посмотрел с высоты на плоскость времени, испещрённую морщинками мгновений, шелестевших как трава, он подумал, что в созданном мире уже не может изменить ни блеска капель росы, ни размеров скал, ибо тогда его Творение впало бы в неописуемый хаос. Поэтому он создал человека. И сказал, что всякая вещь меж небом и землёй в свете человеческих глаз будет отбрасывать тень, и это будет слово. А слова были большие и мясистые, как мезозойские бабочки, они летали, тяжело содрогаясь, и были тёмными от крови. Когда они садились рядом с человеком, позволяя взять себя в руки, то разбухали и надувались, и были они сильными, и благоухали, как настоящие цветы. Их можно было приколоть к папирусу и вырезать в камне, и они не менялись. Но вскоре люди открыли, что слова — это только тени вещей, и презрели их. Потом они пытались отвергнуть тени и пренебречь словами. Они посылали свои чувства в кончики пальцев, в отверстия ушей и глаз и там расставляли силки, в которые должны были попасться Вещи. Однако же это им не удалось, потому что они все время наталкивались на преграды, и это их очень сердило. И тогда они пробили потолок данного им мира и докопались до его дна, проникнув тем самым за пределы неба и под землю. <…> Говоря так, они боялись, поэтому бросали в трясину смех, как плоские булыжники, по которым можно будет преодолеть пропасть [незнания]. Меня, когда я их встретил и услышал, огорчили эти слова, потому что, сжатые в ладонях, они хрустели, как скорлупа, некоторые же были червивыми. <…> Астроном касается звёзд присоской своего телескопа. Ребёнок гладит мех, покрывающий толстую ногу великана эдакого зелёного лохмача, живущего в приливе и отливе дней (некоторые называют его деревом). Я хотел успокоить людей, которые трепыхались, нанизанные на остроконечные углы улиц.

— «День седьмой» (Dzień siódmy), 1946

— Не прикидывайся! Где все остальные из этого дома?—Уже были ваши — их уже забрали, — начинает Хана, но высокий блондин со смуглым лицом и синими девичьими глазами широко и злорадно улыбается. Белые зубы влажно поблескивают. — Не ври! Говори, где они спрятались! Говори сейчас же, а то… — Он снимает с плеча небрежно висевший автомат. Железное колечко дула чёрно и холодно заглядывает в бледное лицо Ханы. Немец зажмуривает глаза. Девушка сжимает губы. — Но никого нет… — говорит она наконец беспомощно и по-детски. Немец делает неуловимо быстрое движение карабином, и девушка, получив удар стволом в лицо, неловко падает на пол. Она медленно садится, плюёт кровью с выбитыми зубами. Трое высоких вооруженных мужчин берут её в грозное кольцо холодно изучающих взглядов. <…> — У нас нет времени! — кричит он резко, подходя к Хане так быстро, словно хочет наступить большим ботинком ей на грудь. Девушка съёживается. Комом к горлу подкатывает тошнотворный страх. — Скажешь — так останешься, а нет — заберём тебя, — решает блондин. Лицо его прекрасно, мужественное, такое, как на цветных обложках немецких журналов.

— «Укромное место» (Placówka), 1946

	Слышал где-то <…> О двух таких бедных, измученных злодеях, Которые всю ночь ковыряли отмычкой дверь неба. А когда открыли, там была лишь пустота, Как в раме разбитого зеркала, Небытие — даже без единой падучей звезды. — перевод: А. М. Штыпель, 2012
	— «Сад тьмы» (Ogród ciemności), 1947

	Ложа привратника пустовала с тех пор, как миссис Бримбл, владелица пансионата, отказалась принять на это место великого князя Михаила Фёдоровича. Из холла к лестнице вела когда-то красная, а теперь пропитанная нечистотами дорожка. <…> Напротив первой двери на потёртой дорожке красовалась отвратительная лужица. — Опять пограничный инцидент? — слабым голосом спросил президент. Как он был измучен всем этим — лестницей, политикой, всей этой властью. — Это не инцидент, а подлое нарушение границы! Вот смотрите: у этого бордюра начинается территория Речи Посполитой. Сто раз говорил этому пьянице, чтобы рыгал на собственную территорию. Нет, ему надо наблевать напротив резиденции нашей высшей власти! <…> Это юрисконсульт Министерства заграничной торговли королевства Румыния. Господин президент, чаша нашего терпения переполнилась, на этот раз правительство должно предпринять самые энергичные шаги! — Ну хорошо, какой-нибудь демарш или, скажем, нота. — Нет, этого мало. Необходим ультиматум! — Ну, наверное, не будем дискутировать о государственных делах на лестнице? — Почему нет, если здесь проходит наша граница!! <…> Если и на этот раз святотатственное покушение на нашу суверенность, это пятно на нашей чести не будет смыто соответствующими действиями, диктуемыми высшими интересами государства, я буду вынужден, господин президент, вместе со всем кабинетом, подать в отставку! — Третий кабинет на этой неделе?.. <…> Ну да, так легче всего, конечно. Кабинет подаёт в отставку, завтра надо платить за квартиру — как она на нас уже смотрит, эта госпожа Бримбл! — а откуда? Казна пуста, на представительские расходы осталось девять пенсов, вчера ещё было полтора шиллинга, но ваш любимчик, министр чрезвычайной почты и телеграфа, всё забрал и всё до гроша профукал в тире луна-парка. Я ещё понял бы, если бы это военный министр или кто-нибудь из Генерального штаба… Конечно, мы не можем пока устраивать маневры, но почтмейстер?! <…> Завтра вы уже будете тем или иным министром нового кабинета и не захотите иметь никакой ответственности за деятельность предыдущего, но я, я, я! <…> — Только должен предупредить, что если я подам в отставку, то половина членов моего Комитета уже не вернется назад. У нас есть возможность занять более выгодные места. Существенно более выгодные! Я закончил. — Знаю. Слышал. На здоровье. Отказываетесь от высоких государственных должностей для того, чтобы один стал помощником кондитера, другой — гонцом на посылках. — И никаким не гонцом, — огрызнулся премьер, — а чиновником, ведущим корреспонденцию. — Действительно! Да я всё знаю. Будете надписывать конверты, наклеивать на них марки и относить на почту. — Прощайте. Советую вам как следует подумать о последствиях ваших несдержанных речей, — холодно произнёс премьер, вставая. — перевод: В. И. Борисов, 2012
	Loża portiera była pusta od czasu, kiedy mrs. Brimble, właścicielka pensjonatu, wymówiła posadę Wielkiemu Księciu Michałowi Fiodorowiczowi. Z hallu ciągnął się w górę niegdyś czerwony, teraz przesiąknięty brudem chodnik. <…> Naprzeciw pierwszych drzwi wytarty chodnik pokrywała obrzydliwa kałuża. — Znowu incydent graniczny? — spytał prezydent słabym głosem. Zmęczyło go to wszystko, schody, polityka, w tej chwili dość miał już panowania. To nie incydent, ale nikczemne naruszenie granicy! Proszę, niech pan patrzy: tu, przy tej listwie, zaczyna się terytorium Rzeczypospolitej. Sto razy mówiłem temu pijanicy, żeby rzygał na własnym terytorium, nie, on musi wymiotować naprzeciw siedziby naszych najwyższych władz! <…> — Radca prawny ministerstwa handlu zagranicznego królestwa Rumunii. Panie prezydencie, czara naszej cierpliwości wypełniła się, tym razem rząd musi przedsięwziąć najenergiczniejsze kroki! — No dobrze, jakieś demarche, powiedzmy, czy nota. — Nie, to za mało. Potrzebne jest ultimatum! — Ale nie będziemy chyba dyskutowali na schodach spraw państwowych? — Dlaczego nie, jeśli tu biegnie nasza granica!! <…> Jeżeli i tym razem świętokradczy zamach na naszą suwerenność, ta plama na naszym honorze nie zostanie zmyta właściwymi krokami, dyktowanymi przez najwyższą rację stanu, będę zmuszony, panie prezydencie, Wlraz z całym gabinetern podać się do dymisji! — Trzeci gabinet w tym tygodniu...? <…> No tak, to najłatwiejsze, oczywiście. Gabinet podaje się do dymisji, pojutrze trzeba zapłacić komorne — jak ona już patrzy, ta pani Brimble! — a skąd? skarb pusty; na cele reprezentacji zostało dziewięć pensów — wczoraj było jeszcze półtora szylinga, ale pański pupil, minister poczt i telegrafów najzwyczajniej zabrał wszystko i co do grosza wypukał na strzelnicy w Lunaparku. Rozumiem jeszcze, żeby to minister wojny, czy ktoś ze sztabu generalnego..... ostatecznie, chwilowo nie możemy robić manewrów... ale poczciarz!? <…> Jutro będzie pan takim czy owakim ministrem nowego gabinetu i nie zechce podjąć najmniejszej odpowiedzialności za działalność poprzedniego... ale ja, ja, ja! <…> — Tylko zaznaczam, że kiedy podamy sit do dymisji połowa członków mego gabinetu już tu nie wróci. Uzyskaliśmy możliwości otrzymania korzystnych stanowisk. Nader korzystnych! Skończyłem. — Wiem. Słyszałem. Proszę bardzo. Rezygnujecie z najwyższych godności państwowych po to, żeby jeden został pomocnikiem cukiernika drugi — gońcem na posyłki… — Nie żadnym jakimś gońcem mam być — warknął premier — lecz urzędnikiem, prowadzącym korespondencję.. — Rzeczywiście! Mam lepsze informacje.. Będzie pan koperty adresował, znaczki naklej ał 'i odnosił na pocztę. — Żegnam pana. Niech się pan dobrze zastanowi nad swoimi nieobliczalnymi słowami rzekł chłodno premier wstając.
	— «Сон президента» (Sen prezydenta), 1955

Пэт Роберт Кэвиш: главный герой, близкий коллега по профессии Филипа Марлоу; Кирилл (ака Криспин) К. Mэйстерс: покойник, излучающий богатство; Милфорд Крис Уошер: друг жертвы, у которого разорвалось сердце; доктор Эдгар Джонстон: все дороги ведут в его клинику; кладбище Паддельтропс: сюда ведут все дороги из клиники доктора Джонстона; Амбер Памбер 19: злополучный адрес (лечебный стационар доктора Джонстона, затем автором был переведён на бульвар Плэсид); Центральный банк (ака Централ Ипсилон Банк): трудно из него что-либо вытянуть; Фонд Гопстопера: подозрительная фирма, что видно даже из названия; Браунер: дежурный редактор; Нэнси Прэнси: барменша, у который был слишком длинный язык; миссис Кормик: яркое доказательство того, что нельзя выпить дважды один и тот же стакан; Зузанна Уошер: не так бела, как её рисуют; Пимпардула: первый самолёт вылетает туда в 7.30; Сто восемнадцатое шоссе, 93-й мильный камень: будьте внимательны на поворотах; Мирдифирди-авеню: место в Нью-Йорке, где можно перекусить; мисс Пинглларс & Томми Пинглларс: яблоко от яблони не далеко падает; Мэйфаир 617: абонентский ящик для контактов; Уильям Фолкнер ака Ф.К. Хартли: наверняка убийца, но неизвестно кого; Мамбер Драмбер: офис следственного отдела Нью-Йоркской полиции; лейтенант Драммонд: бывший партнёр Кэвиша, работающий в государственном секторе; Хопс Клопс: здесь главный герой паркует запасной автомобиль; Карел Аддамс: трагическая своими последствиями ошибка; счётчик Гейгера, стетоскоп: стандартное оснащение каждого частного детектива. — Список действующих лиц, пародирующий таковые для многих детективов. Рукопись этого неудавшегося романа, которая, в отличие от б.ч. остальных, не была уничтожена писателем, опубликована в Польше в первом посмертном Собрании сочинений Лема. Перевод и примечание: В. И. Язневич, 2015

— «Очень неудачный детектив», 1960

	... люди, равнодушные к математике, глухие к ней, всегда казались мне калеками! Они беднее на целый мир такой мир! Они даже не догадываются, что он существует! Математическое построение — это безмерность, оно ведёт, куда хочет, человек будто создаёт его, а в сущности лишь открывает ниспосланную неведомо откуда платоновскую идею, восторг и бездну, ибо чаще всего она ведёт никуда... — перевод: В. П. Ковалевский, 1963, 1993
	... ludzie pozbawieni matematyki — głusi na nią — wydawali mi się zawsze kalekami! Ubożsi o taki świat! Nawet go nie przeczuwający! Taka konstrukcja matematyczna to ogrom — prowadzi, dokąd chce, człowiek niby stwarza ją, a w gruncie rzeczy odkrywa tylko zesłaną, niewiadomo skąd, ideę platońską, zachwyt i przepaść — bo najczęściej prowadzi do nikąd…
	— «Формула Лимфатера» (Formuła Lymphatera), 1961

Вакуум молчаливыми магнитными бурями атаковал бронированную оболочку его корабля, которая уже не была такой гладкой, такой незапятнанной, как много времени назад, когда он отправлялся в полет, стоя на колонне вспененного огня. Металл, наиболее твердый и устойчивый из возможных, постепенно улетучивался, уступая атакам бесконечной пустоты, которая, прилипая к глухим стенам этого столь земного, столь реального предмета, высасывала его снаружи так, что он испарялся, слой за слоем, невидимыми облачками атомов — но броня была толстой, рассчитанной на основе знаний о межзвездной сублимации, о магнетических порогах, о всевозможных водоворотах и рифах величайшего из возможных океанов — пустоты. <…> Корабль мчался так быстро, почти как свет, и так тихо, как тень, как будто бы он вообще не двигался, а только вся Галактика покидала его, опадая в глубину спиральными извивами своих ртутных, пылью прошитых рукавов. — вошел в авторский сборник «Охота», 1965; перевод: В. И. Язневич, 2003

— «Два молодых человека» (Dwóch młodych ludzi), 1965

Интервью

отдельную статью и Категория:Интервью Станислава Лема

Письма

• см. Категория:Письма Станислава Лема

Сохранилось около шестидесяти тысяч (!) его писем.

	Это такая чистая, такая кристальная, такая ясная история, что я почувствовал что-то вроде зависти. Действительно, это очень редкое состояние для профессионального читателя американской НФ!
	— Урсуле Ле Гуин, 22 июня 1972

... «Малыш» и «Пикник на обочине». <…> У меня создалось впечатление, хотя, конечно, я могу ошибаться, что Стругацкие в некотором смысле идут протоптанными мною тропами, но делают это самостоятельно и умно, иначе говоря, за таких «учеников» нисколько не стыдно. Но, несмотря на всё это, мне хотелось бы, чтобы они делали что-то своё суверенное, полностью независимое от меня. Впрочем, этого я хотел бы и от всей мировой фантастики.

— Рафаилу Нудельману, нач. 1974

Может, я что-нибудь бы и написал новое, если бы переписка с читателями не съедала половину моей жизни. Разные типы со всего света присылают мне на оценку свои паштеты. Недавно какой-то негр из США прислал рукопись весом 4,2 килограмма, честное слово, а в марте какой-то немец из ГДР — такую же. А сегодня этот же немец прислал мне напоминание с укором, что я ему не отвечаю и не рецензирую его замечательные произведения. А то кто-то приезжает из Скавины и терзает меня, потому что пишет историю своей семьи. А ещё мне пишет куча всяких идиотов, которым кажется, что разные космические цивилизации что-то по ночам нашёптывают им интересное. А в апреле я был вынужден вежливо прогнать одну пани-режиссёра, которая хотела сделать «Лем-шоу» для нашего телевидения. Замечательное, брат, она придумала начало. Помнишь фильм, в котором товарищ Сталин в белом кителе поливает фруктовое деревце? Ну вот. А в начале нашего шоу я должен был подвязывать яблоньку с помощью двух роботов. Такое шутовство казалось ей гениальным…

— Александру Сцибор-Рыльскому, май 1976

Эссе, статьи, рецензии

• см. отдельную статью и Категория:Эссе Станислава Лема

О себе

• «Высокий замок», 1966, 1977
• «Моя жизнь», 1983
• «Археология киберпространства», 1994
• «Отрывок автобиографии: моё приключение с футурологией», 1995

В этом разделе также приводятся несколько наиболее важных общих выдержек из других источников, о которых есть статьи в Викицитатнике.

	В военные и послевоенные времена я подрабатывал в качестве автомобильного механика, которому анатомия автомобиля известна без эмоций и по существу так же, как анатомия женского тела гинекологу, и у которого автомобильный стриптиз в гараже не вызывает волнения или головокружения.
	— 1957

Свои сочинения на космические темы я всегда считал чистой фантазией. Мне даже в голову не приходило, что когда-нибудь смогу увидеть и коснуться рукой человека, который вернулся из космоса на Землю. Именно поэтому я считаю их самыми экзотическими людьми из тех, с которыми подружился в Советском Союзе. <…> иметь портрет Земли, снятый человеком, который наблюдал её со стороны именно как планету, — это совсем не то, что разглядывать подобные изображения в журналах или в кино. Тогда я, конечно в шутку, называл космонавтику помощью, которую Советский Союз оказал лично мне, писателю, потому что первые шаги, новые и новые рекорды продолжительности орбитальных полётов таили в себе нечто большее, чем поощрение: это был вызов, брошенный воображению. Ведь если то, что я вообразил и изобразил, спроецировав на какое-то неопределённое расстояние во времени, осуществилось так быстро и в таком масштабе, то, понятно, я не имел права останавливаться на достигнутом… — см. также «Так было», 1993

— воспоминания о поездке в СССР в 1965

	Мало кто уцелел из моей семьи, кроме отца и матери — только два кузена и одна дальняя родственница, <…> в оккупированной немцами Польше… — перевод: В. И. Борисов, 2015
	— «Моя львовская библиотека» (Moja lwowska biblioteka), 1981

	... я уничтожаю все свои рукописи, все неудавшиеся попытки, не поддаваясь на уговоры передать этот колоссальный материал куда-нибудь на хранение.
	— «Моя жизнь», 1983

… когда я писал, я никогда ни о каких читателях не думал. Не думал я о них, когда вот уже тридцать лет назад писал свои первые романы, впрочем, скверные <…>. Когда стал писать романы получше, всё равно не думал о читателях. Больше того: когда за последние лет пятнадцать или около того я всё сильнее порывал с парадигматикой, из которой произошла science fiction, я знал: я пишу то, что хочу теперь писать, но тем самым наверняка потеряю очень многих из уже завоёванных мною читателей. Я знал, что мне удалось достичь того уровня творческой иерархии, который даёт широкую популярность; знал, кроме того, что если буду подниматься выше, то утрачу эту популярность — и этот прогноз более или менее точно исполнился. Рассматривая её рост как «дело моей жизни», можно легко проверить приведенное наблюдение, сопоставив тиражи всех моих книг. При этом сразу будет видно, что максимума читаемости я достиг книгами «середняцкого» уровня, а последующие мои книги, более высокого уровня, этого максимума уже не достигали. Более того, возникла следующая обратная корреляция. Чем сильнее мои последующие книги отталкивались от общепринятой, затем уже инновационной трактовки science fiction, тем труднее было на достигаемой мною высоте «лестницы», которую я сооружал, найти не только читателей, но даже просто издателей. В противовес этому диагнозу относительно обратной корреляции можно было бы дать такой приговор, что будто бы я ошибаюсь: что на самом деле чем дальше, тем хуже становились мои книги, или они становились всё более элитарно адресованными, или всё менее интересными. Однако пусть проведут статистическую обработку фактов, имея в виду просто число изданий и переводов, <…> построив кривую их распределения по двум осям — оси хронологии текстов одного за другим и оси общего количества изданий в мире, — увидят, что получилась практически нормальная кривая Пуассона. «Практически» — оттого, что среди этих поздних изданий я должен был вставить некоторые книги низкого и среднего уровня в качестве «тягловых лошадей» для других книг, которые наверняка не переступили бы границ Польши, если бы я только этими «другими» ограничился.

— «Философия случая», 3-е изд. (гл. XII), 1988

	Источником моих футуристические идей было полное отсутствие доступа к той части мировой литературы, которая потом была названа «футурологией».
	Źródłem moich futurystycznych wizji był całkowity brak dostępu do światowej literatury, która została potem nazwana "futurologią".

	Вы знаете? Немного умер, но не до конца! — в конце 2005 Фиалковскому, весело
	Wie Pan? Trochę umarłem, ale nie do końca!

Далее — из «Бесед», 1981-82.

Я тоже не позолоченный юморист. Скорее я из тех, кто приходит к читателю с огромным шприцем, наполненным синильной кислотой. — гл. «В паутине книг»

… иногда мне кажется невероятным, что есть столько миллиардов людей, среди которых много тысяч одарены воображением и компетенцией в сфере гипотезотворчества, но никто не берётся за то, чем занимаюсь я. Как это, только в каком-то глухом закутке славянства, между Северным полюсом и Балканами, один сумасшедший мучается в одиночестве? Даже из моей любимой статистической точки зрения следует, что на свете должно быть хотя бы несколько таких Квази-Лемов, Анти-Лемов, Пара-Лемов или Прото-Лемов, а тут нет никого. К счастью, это действует на меня как стимул, и я намерен, в меру моих угасающих биологических возможностей, ещё что-нибудь сделать на своем островке. И сделать это я должен с ощущением, что меня никто не хочет на нём заменить. Моя ситуация схожа с ситуацией прыгуна в длину, преодолевшего значительное расстояние, но заступившего при прыжке. По спортивным правилам это не может быть признано мировым рекордом, хотя расстояние, измеренное от следа отталкивания до места приземления, и превышает наилучшие мировые достижения. У меня нет возможности собирать такие доказательства, так как для этого нужен целый институт. — гл. «О «Големе» особо»

Мне представляется, например, что о моём писательстве можно написать книгу, которая была бы вообще обособлена от литературной почвы, а говорила бы, что я исполняю роль антенны, которая с упреждением выхватывает открытия или обороты научной мысли в области фундаментальных понятий. <…> если считать, что я величина первого класса, то и заниматься мной должны величины того же самого класса. А на деле те, кто принимался за мое творчество, всегда стаскивали меня вниз. Только становилось ясно это позднее. Если кто-то восторгался Лемом, то потом оказывалось, что прежде всего его восхищают летающие тарелки, а литература находится на четвёртом плане. <…> Я думаю, что если бы нашелся такой странный историк литературы, который закопался бы во все эти <польские публикации обо мне> и лишь потом взялся за мои книги, то он вынес бы картину величайшего сумбура и «запутанности» в голове. Кроме рецензий на мои дискурсивные работы, он очень немногое узнал бы о моем творчестве. Чтение этих текстов подтвердило моё, до сих пор интуитивное убеждение, которое было основой моей политики: не читать рецензии. Ибо оказалось, что личности, считающиеся отечественными интеллектуалами, уверены, что чтение Лема наносит им вред. На здоровье! Это забавно, потому что подобные взгляды были озвучены уже после «Суммы технологии» и целой массы других книг. Это скорее печальный симптом. <…> таксономия моих рецензентов, если её проводить в диахроническом плане, справедлива, но в синхроническом — уже нет, поскольку их тексты возникали на протяжении более четверти века. — гл. «Книга жалоб и предложений»

Станислав Бересь: … на симпозиуме INSTRAT строго научным методом при участии выдающихся учёных различных специальностей обсуждалась содержательная ценность гипотез, нашедших выражение в вашем творчестве. <…> — Немцы были чрезвычайно основательны, поэтому методично взялись за работу и все доступные на немецком языке сочинения (девяносто процентов того, что я написал) подвергли компьютерному анализу и выбрали колоссальное количество идей. Дискуссия показала, <…> что значительное большинство моих концепций могут найти подтверждение в дальнейшем развитии тех ветвей науки, распространение которых в середине шестидесятых годов ещё казалось фантастическим видением. Часть их уже осуществилась, часть оказалась очень близка к этому, а ещё часть перешла из сферы фантазий в сферу гипотез. То есть в познавательных категориях направление главного удара было выбрано правильно. О литературной ценности я не говорю, потому что в этом контексте её следует трактовать почти так же, как «упаковку» различных концепций или тезисов, <…> — как Gedankenexperimente. — гл. «Изучать мир»

О Леме и его творчестве

• см. отдельную статью и Категория:Лемоведение

См. также

• Категория:Произведения Станислава Лема
• Категория:Экранизации произведений Станислава Лема

В статьях этих категорий см. рассуждения Лема о своих произведениях и их экранизациях.