Не солдат, кто других убивает
Но солдат, кто другими убит.
Для вас пишу любя и нарочито в прямом доверии и в простоте. Читайте тридцатипятиочито хоть этот почерк и осточертел.
А там стихопечатальной машиной
которой век пороги обмелил
смят почерк этот чисто камышиный,
побит свинцом и стерт с лица земли.[1]
И особенно о тех, что пришли в литературу после 1920 года, то есть вне России. К ним относятся как Набоков, так и Ладинский, Присманова и Кнут, Смоленский и Злобин, Поплавский и я сама. Большинства из них уже нет в живых, называть их «молодыми» сейчас невозможно, но тогда, в двадцатых, тридцатых годах, они были молоды и они не прошли незамеченными. Их тоже прикончил Сталин, только не в концлагерях Колымы ― иначе.[2]
Кнут и Оцуп ушли в Сопротивление; Ладинский, Раевский прячутся; Галя Кузнецова на юге, бедствует в «свободной зоне»; Божнев в больнице для нервнобольных; о Штейгере давно никто не слыхал; Присманова и Гингер живут и надеются на чудо.[2]
В половине двенадцатого ночи (я уже хотела ложиться спать) ― осторожный стук в дверь. Открываю: А. Гингер (поэт, муж Присмановой). Впускаю. Он рассказывает, что живет у себя, выходит раз в неделю для моциона и главным образом когда стемнеет. В доме ― в этом он уверен ― никто его не выдаст. Присманова сходит за «арийку», как и их сыновья. Он сидит дома и ждет, когда все кончится. Мне делается ужасно беспокойно за него, но сам он очень спокоен и повторяет, что ничего не боится.
― Меня святая Тереза охраняет.
Я страшно рассердилась:
― Ни святая Тереза, ни святая Матрёна еще никого не от чего не охранили. Может быть облава на улице, и тогда вы пропали.
Но он совершенно уверен, что уцелеет. Мы обнимаем друг друга на прощание.[2]
Одни были замешаны в работе с немцами, и о них никто больше не слышал, среди них были активные ― которых судили, и пассивные ― которых отстранили и предали забвению. Потом были те, кто, как Ладинский, Гингер, Присманова, взяли советские паспорта, признав, с некоторыми оговорками, Сталина ― отцом всех народов.[2]
Выступали в «Хамелеоне» мим и танцор Валентин Парнах и странный человек с чувственным ртом и безумными глазами, называвший себя Марк Мария Людовик Талов, ― к своему имени он скромно прибавлял эпитет: «трубадур России». Александр Гингер читал о том, как «дядя Джим пришел один из первых на просторы Западного края». Бывал здесь один из «серапионовых братьев» Владимир Познер, ставший впоследствии французским писателем.[3]
— Андрей Седых, «Далёкие, близкие. Воспоминания», 1979
Прекрасно сочиняешь Александр
Ты мифы кои красят наши яви
Хоть ведомо бесплоден олеандр
Литературы и в судьбах бесправен И слов нема как говорит народ Чтоб передать как люба «Свора верных» Поваднику безделий суеверных Которым учишь ты певцов народ <...>
Приятно пишет Александ<е>р Гингер
Достигши лучших чем теперь времен
И Свешников нежнейший миннезингер
И Божнев божий с неба обронен...[4]
Статья в Википедии