— А какие пороки разрешены женщинам?
— Плакать, иметь детей и сплетничать о своих соседях.
Дикая земляника. Кажется, я становлюсь сентиментальным, а, может быть, я просто устал и впадаю в некоторую меланхолию… Что тут такого, когда человек невольно предаётся воспоминаниям о тех местах, где он играл ребёнком. Не знаю, как это произошло, но ясные краски дня сменились ещё более отчётливыми образами, вставшими из памяти и явившимися перед моими глазами так живо, будто я наблюдал реальные события…
— Женственность: ныть, рожать детей, обсуждать соседей.
— А что, собственно, ты против меня имеешь?
— Ты законченный эгоист, потому что в жизни никого не слышал, кроме себя. Ты скрываешься за собственной старостью, усталостью от жизни, но на самом деле, ты просто эгоист. Возможно, другие видят в тебе филантропа, но тебе не одурачить тех, кто знает тебя близко…
«Только не втягивай меня в ваши семейные дрязги. Мне нет до этого дела. У все свои проблемы…»
— Я так говорил?
— И даже больше…
— Бог ты мой!
— Передаю дословно: душевные страдания человека меня не касаются, так что не ищи у меня сочувствия. Если тебе нужна психологическая мастурбация, поплачь в подушку или сходи к священнику, что практически то же самое.
— Неужели я так говорил?
— У тебя очень жестокие взгляды на жизнь. Я бы не хотела быть от тебя зависимой.
Виктора послал отец за нами приглядывать. Виктор тоже в меня влюблён, поэтому следит за каждым движением Андерса. Гениальная папочкина идея. Может, мне соблазнить Виктора, чтобы он сошёл с дистанции? Кстати, я девственница, хотя и такая наглая. Я курю трубку. Виктор говорит, это полезно. Виктор помешан на здоровье.
У меня тоже была невеста Сара. Но она вышла замуж за моего брата Зигфрида, родила ему 6 детей и сейчас ей 75.
Только это всё и спасает: я смеюсь над её истерией, а она — над моей религиозностью. Только забота о самих себе не даёт нам убить друг друга.
Где он, тот друг, которого ищу я,
При свете дня я жду,
Но он не выйдет вдруг,
И ночь его шагов
Мне не доносит стук (Марианна)
Но чувствует душа, (Андерс)
Хоть не увидеть взглядом,
Что где-то есть он рядом. (Виктор)
Он там, где мне цветы взбивают колыбель, (Профессор)
Где трогают ветра верхушки тополей.
Он воздух мой и вздох – повсюду он со мной. (Марианна)
В весеннем ветерке и в шелесте лесном…
— Ты смотрел на себя в зеркало, Исаак? Нет? Взгляни, что оно тебе покажет? Ты беспокойный старик, одной ногой в могиле, а у меня вся жизнь впереди! Тебе тяжело это слышать?
— Нет, не тяжело.
— Нет, тебе тяжело, потому что ты не можешь вынести правды. Правда в том, что я слишком долго ждала, что ты всё поймёшь. Ожидание делает человека жестоким, даже против его воли.
— Я понимаю.
— Нет, ты не понимаешь. Мы говорим на разных языках. Взгляни ещё раз в зеркало. Нет, не отворачивайся!
— Я не отворачиваюсь.
— Послушай, что я скажу. Я собираюсь замуж за твоего брата Зигфрида. Нам нравится играть с ним в любовь. Смотри, что с твоим лицом. Постарайся улыбнуться. Постарайся. Вот так. Молодец.
— Мне больно.
— Ты ведь у нас профессор. Кому, как не тебе знать, как победить боль, но ты не знаешь. Ты так много учился, а в итоге всем твоим знаниям грош цена.
Я знаю, что он мне скажет: «Бедняжка, как мне тебя жаль». Будто он господь бог… А я заплачу и скажу: как ты можешь меня жалеть? И тогда он скажет: я всем сердцем сочувствую тебе… Тогда я заплачу ещё больше и спрошу, может ли он простить меня. Тогда он скажет: ты не должна просить у меня прощения, мне нечего прощать тебе. Но всё это ложь. На самом деле ему всё равно… Потом он вдруг станет нежным, я заору на него, что он выжил из ума, что от его ложного великодушия тошнит. Он скажет, что мне надо выпить успокоительное и что он всё прекрасно понимает. Я скажу, что всё это из-за него. Я такая, как я есть тоже из-за него. Он сделает печальное лицо и скажет, что это его вина.
— А каково будет моё наказание?
— Как у всех, наверное…
— У всех?!
— Ну, да, у всех — одиночество.
— Одиночество.
— Вот именно, одиночество.
— И никакого снисхождения?
— Не спрашивайте меня. Об этом судить не мне.
— О чём ты хотела поговорить?
— О чём-то, что тебе будет неприятно.
— Ты себе нашла кого-нибудь другого?
— Не будь ребёнком.
— Ребёнком. В каком смысле? Ты говоришь загробным голосом, что должна мне что-то сказать, а потом не можешь решиться мне это произнести! Ну давай же! Сейчас самый подходящий момент для откровенности. Только не томи уже.
— Какой же ты смешной.
— Как ты думаешь, что я хочу тебе сказать? Что я кого-то убила?.. Я беременна.
— Ты уверена?
— Вчера пришли результаты анализов.
— Так вот в чём секрет.
— И я хочу сразу тебе сказать, что этого ребёнка я оставлю.
— Ты уже окончательно решила?
— Вот именно.
— Ты понимаешь, что тебе придётся выбирать между мной и этим ребёнком?
— Бедный Эвальд.
— Не смей меня жалеть. Жизнь — нелепейшая штука. Почему ты решила, что мы должны обрекать на неё других и они будут более счастливы?
— Это всё отговорки.
— Называй это как хочешь. Я сам нежеланный ребёнок от брака, который был сущим адом. Я сын своего отца. И этим всё сказано.
— Я тебя понимаю, но это не даёт тебе право сложить с себя ответственность.
— У меня нет ни времени, ни малейшего желания обсуждать дальше этот вопрос.
— Ты трус!
— Да, ты права. Жизнь внушает мне полное отвращение. Я не хочу связывать себя никакими обязательствами, которые продлили бы её хотя бы на день. Ты знаешь, что я говорю серьёзно и это не истерика, как ты сначала подумала.
— Ты не прав.
— Нет ни правых, ни виноватых — каждый исполняет свою роль.
— И каковы эти роли?
— Ты стремишься быть живой, твоя роль преумножать жизнь вокруг.
— А твоя?
— Моя роль быть мёртвым, абсолютно мёртвым.
Он говорит, что он живой труп. И Эвальд становится таким же одиноким, холодным и мёртвым.
