Мудрость Пушкина (сборник)
«Мудрость Пушкина» — авторский сборник Михаила Гершензона 1919 года из 13 статей, названный по статье 1917 года. В предисловии «Скрижаль Пушкина» автор принял за неизвестный ранее текст Пушкина записанное им в 1824 примечание В. А. Жуковского к стихотворению «Лалла Рук». Ошибку быстро обнаружили знакомые автора, и вместе с ним вырезали в типографии предисловие из большей части экземпляров.
Цитаты
[править]… много «байронических» элементов было в душе Пушкина уже в 1819 г. и начале 1820 г., т. е. прежде, чем Раевские познакомили его с поэзией Байрона; <…> легко заметить, что одна из основных черт байроновского настроения осталась чужда ему и после этого знакомства: бурный протест, мятеж против социального насилия. Высылка Пушкина из Петербурга была соединена с ужасными оскорблениями, доводившими его до мыслей о самоубийстве или убийстве, да и помимо этого, сама ссылка была насильственным актом. Пять лет спустя, Пушкин заговорит о мести и назовёт её: «бурная мечта ожесточенного страданья». Но на первых порах на Кавказе и в Крыму у него не только не вырывается ни одной ноты возмущения, протеста, но <…> он игнорирует даже сам факт ссылки, и чтение Байрона в этом отношении нимало не влияет на него; по его стихам никто не догадался бы, что он — жертва грубого произвола. Таким образом, мы думаем, что влияние Байрона не внесло в психику Пушкина ни одного нового элемента; оно только помогло ему яснее осознать его собственное душевное состояние, в каком он был тотчас по приезде на юг. — ранее вошла в сборник «Образы прошлого», 1912 | |
— «Северная любовь А. С. Пушкина»]], 1907 |
… стихотворение Лермонтова, написанное, как видно с первого взгляда, на сюжет ротчевской «Вакханки»: | |
— «Умиление», 1914 |
1919
[править]Понять «Домик в Коломне» можно только психологически, в кипящей душевности Пушкина, — и тогда, какие ослепительные лучи выступают в нём, и какие чёрные тени! как ровная плоскость рассказа оживает страстным, почти судорожным движением! <…> | |
— «Домик в Коломне» |
Он издавна привык изображать человеческую жизнь как путь, обыкновенно — по пустынной местности, и своё существование — как скучную поездку;.. | |
— «Метель» |
Пушкин, разумеется, не притязал на решение вопроса; здесь, как и в других подобных случаях, он только показывает, только вскрывает противоречие в его всеобщности и глубине. В пьесе одно действующее лицо — Сальери, потому что Моцарт не действует — он только есть. Сальери действует в пьесе (убивает Моцарта), потому что действие, целесообразная активность, есть вообще его стихия, тогда как Моцарт — как бы пассивное орудие небесных сил. Это одна из заветных мыслей Пушкина, обычный у него контраст: действовать — земное, от ущерба или греха; небесное же <…> — пассивно <…>. Сальери сам не сознаёт, что явление Моцарта для него — не только вопрос об искусстве или о славе: здесь для него поставлен на карту самый смысл существования, ибо если признать явление Моцарта законным, то всё прошлое деятеля — Сальери оказывается глупостью, а будущего у него вовсе нет. Сальери с ранних лет поставил свою жизнь на почву человеческого, последовательного созидания; для него история — прогресс, и в частности музыка развивается прогрессивно, в силу целесообразной человеческой деятельности. Такому же честному труженику, как он, Сальери не позавидует; напротив, наличность таких же радует его, потому что самым фактом своего делового усердия они укрепляют в нём его жизненную основу, его уверенность в творческой силе сознательных действий. <…> | |
— «Моцарт и Сальери» |
«Замко́м» называют камень, замыкающий и укрепляющий свод; в критической легенде о Пушкине есть частность, исполняющая роль такого «замка». Если общепринятое истолкование «Памятника» верно, то легенда имеет за себя важный аргумент: зрелое самосознание самого поэта; если оно ошибочно, — «замо́к» выпадает и легенда расшатывается. <…> | |
— «Памятник» |
Я не знаю ничего совершеннее, как завязка повести, нежели начало «Пиковой дамы». <…> [А] анекдот [Томского], содержащий такую малую долю реальности, есть как бы микроскопическая доза чрезвычайно ослабленной вакцины, прививаемая душе Германна. | |
— «Пиковая дама» |
Повесть Андрея Белого «Котик Летаев» — необычайное явление не литературы только, но всего нашего самосознания. <…> То, что мы называем иррациональным в духе, показано нам здесь непосредственно ad oculos, само по себе, а не через периферические свои проявления. Скульптор должен знать анатомию, но он показывает нам игру мускулов под кожей; Андрей Белый удалил кожу, мышцы, он вскрыл страшные и безобразные недра, — они лежат открытые пред нами и живые, в своей ужасной змеиной подвижности. Есть что-то жуткое в этом зрелище, точно на глазах у нас извиваются, клубятся, растут тупые и могучие змеи, пухнут и опадают и кусают друг друга беззвучно. Эти змеи — в нас, они же преображаются в ангелов нашей мечты и поют нам райские песни поэзии, из них рождаются образы нашего строительного разума; но сами, сами они — как ужасны! | |
— «Пушкин и мы» |
Для Пушкина размер стиха, по-видимому, безразличен; тем же размером он описывает и расставание с любимой женщиной («Для берегов отчизны дальной»), и охоту кота за мышью (в «Графе Нулине»), встречу ангела с демоном — и пленного чижика <…>. | |
— там же |
Иное произведение Пушкина похоже на те загадочные картинки для детей, когда нарисован лес, а под ним напечатано: «Где тигр?» Очертания ветвей образуют фигуру тигра; однажды разглядев её, потом видишь её уже сразу и дивишься, как другие не видят. <…> и мне было весело увидать зверя в простодушном рассказе Белкина. Но картинка разгаданная теряет всякий интерес, а «Станционный смотритель» разгадкой впервые оживает и раскрывается. Он очарователен тонкостью лукавства: он весь — сарказм, но насмешка разлита в нём так, что и не заметишь. Нынешние символисты могли бы поучиться здесь лёгкости и естественности работы. Идея нисколько не спрятана, — напротив, она вся налицо, так что всякий может её видеть; и однако все видят только лес. | |
— «Станционный смотритель» |
Вся русская поэзия есть мечта о самозабвении: сложить царский венец разума и зажить беззаботно, стихийно, а если вовсе — нельзя, то хоть на миг. | |
— «Терновый венец» |