Публицистика Эрнеста Хемингуэя

Здесь процитированы статьи Эрнеста Хемингуэя.

1920-е

	Фашисты — это отродье зубов дракона, посеянных в 1920 году, когда казалось, что вся Италия может стать большевистской. <…> набраны они из молодых экс-ветеранов с целью защитить существующее правительство от всякого рода большевистских заговоров и агрессий. Короче говоря, это контрреволюционеры, и в 1920 году это они подавили красных бомбами, пулемётами, ножами и щедрым применением керосиновых бидонов, чтобы поджигать места красных митингов, и тяжёлыми, окованными железом дубинками, которыми они мозжили головы красным, когда те пытались выскочить. Фашисты действовали с совершенно определённой целью и уничтожали всё, что могло грозить революцией. Они пользовались если не активной поддержкой, то молчаливым одобрением правительства, и не подлежит никакому сомнению, что именно они сломили красных. Но они привыкли к безнаказанному беззаконию и убийству и считали себя вправе бесчинствовать, где и когда им вздумается. <…> Фашисты не делают различия между социалистами, коммунистами, республиканцами или кооператорами. Для них все они — красные и опасные смутьяны. <…> Фашисты — это по преимуществу молодёжь, они энергичны, грубы, вспыльчивы, подчеркнуто патриотичны, по большей части красивы юношеской красотой южан и твёрдо убеждены в своей правоте.
	The Fascisti are a brood of dragons’ teeth that were sown in 1920 when it looked as though Italy might go Bolshevik. <…> they are young ex-veterans formed to protect the existing government of Italy against any sort of Bolshevik plot or aggression. In short, they are counter-revolutionists, and in 1920 they crushed the Red uprising with bombs, machine guns, knives and the liberal use of kerosene cans to set the Red meeting places afire, and heavy iron-bound clubs to hammer the Reds over the head when they came out. The Fascisti served a very definite purpose and they crushed what looked like a coming revolution. They were under the tacit protection of the government, if not its active support, and there is no question but that they crushed the Reds. But they had a taste of unpenalized lawlessness, unpunished murder, and the right to riot when and where they pleased. <…> The Fascisti make no distinction between Socialists, Communists, Republicans or members of cooperative societies. They are all Reds and dangerous. <…> The Fascisti are young, tough, ardent, intensely patriotic, generally good-looking with the youthful beauty of the southern races, and firmly convinced that they are in the right.
	— «Генуэзская конференция» (Genoa Conference) или «Революция и контрреволюция» (Revolution and Counter-Revolution), 13 апреля 1922

1920

	Неплохо было бы заглянуть в один из магазинчиков, торгующих подержанными армейскими товарами, и купить себе куртку. Куртка, хорошо потрёпанная зимой в окопах, выглядит куда более убедительно, чем Военный крест. <…> Куртка и армейские ботинки позволят тебе сразу же войти в братство фронтовиков. А братство фронтовиков — это единственное, что приобрели те, кто воевал. <…> Очень неплохо было бы выучить мотивчики «Мадемуазель из Армантьера» и «Маделон». Насвистывай эти священные баллады на задней площадке трамвая, и в тебе каждый признает бывшего фронтовика. <…> Купи или возьми почитать хорошую историю войны. Изучи её тщательно, и тогда ты сможешь вести вразумительную беседу о событиях на любой части фронта. Более того, тебе придётся не раз доказывать ветерану его ошибки, если даже не полное невежество. Солдат, как правило, обладает никудышной памятью на даты и названия. Воспользуйся этим. — перевод: Т. С. Тихменева, 1969
	A good plan is to go to one of the stores handling secondhand army goods and purchase yourself a trench coat. <…> The trench coat and the army issue shoes will admit you at once into that camaraderie of returned men which is the main result we obtained from the war. <…> A very good plan would be to learn the tunes of "Mademoiselle from Armentieres" and "Madelon." Whistle these religious ballads as you stand in the back platform of the street car and you will be recognized by all as a returned man. <…> Buy or borrow a good history of the war. Study it carefully and you will be able to talk intelligently on any part of the front. In fact, you will more than once be able to prove the average returned veteran a pinnacle of inaccuracy if not unveracity. The average soldier has a very abominable memory for names and dates.
	— «Как прослыть ветераном войны, не понюхав пороха» (Popular in Peace Though a Slacker in War)

	Мэр Черч — ревностный болельщик на всех спортивных соревнованиях. <…> Любое спортивное событие, собирающее зрителей-избирателей, автоматически пользуется покровительством его милости. Если бы совершеннолетние граждане играли в чехарду и шарики, не сомневаюсь, мэр не замедлил бы посетить их соревнования. — перевод: В. Погостин
	Mayor Church is a keen lover of all sporting contests. <…> Any sporting event that attracts voters as spectators numbers his Worship as one of its patrons. If marbles, leap frog, and tit-tat-toe were viewed by citizens of voting age, the Mayor would be enthusiastically present.
	— «Мэр-болельщик» (Sporting Mayor)

	В Канаде никогда не было своего Дикого Запада. В основном, возможно, потому, что стоило кому бы то ни было прибыть из-за границы и попробовать «дикозападничать», как канадская северо-западная конная полиция без лишнего шума отправляла его туда, где он никому не мог причинить никакого беспокойства. Зато в Соединённых Штатах Дикий Запад процветал. <…> Там, где раньше валялись в пыли убитые краснокожие, теперь топчутся по той же пыли коммивояжёры. Где некогда бродили только сохатые, сегодня вместе с ними бродят масоны и прочие члены тайного братства. <…> Но Дикий Запад не исчез. Он только перебрался на новое место. В настоящее время он находится на юго-западной части побережья озера Мичиган, а его бандиты хозяйничают в районе огромных закопчённых каменных джунглей, именуемых Чикаго. Ежегодно кто-либо из конгрессменов или сенаторов докладывает конгрессу США о том, что за минувший год в Мексике было убито двадцать семь, а то и целых тридцать два американских гражданина. Все конгрессмены дружно вздрагивают. И то понятно: Мексика — скверное место. Нужно принимать меры. <…> Зато в городе Чикаго с января по ноябрь этого года было убито всего сто пятьдесят человек, <…> то есть по одному убийству каждые сорок часов. Конечно же, это пустяки по сравнению с первыми приисковыми городами штата Невада, где, как гласит молва, каждое утро к завтраку было по одному убитому. Правда, в Неваде меню на завтрак разнообразилось также за счёт шерифов и полицейских, расправлявшихся с бандитами, а сведения по Чикаго приводятся без учёта деятельности полиции, хотя наверняка и здесь стражи порядка каждый день кого-нибудь убивают. <…> Что до полиции, то размеры преступности в Чикаго лучше всего характеризуют её деятельность. — перевод: В. Погостин
	Canada never had a Wild West. Largely, perhaps, because as soon as anyone came over from across the border and started to Wild West around, the North-West Mounted Police very quietly and firmly put him away where he wouldn’t harm any one. <…> Now the States had a Wild West. <…> In place of the Redskins biting the dust it is now the commercial traveler that bites the dust. Where the elk once roamed, the Elk now roams, but with him are the Mason and Odd Fellow. <…> But the Wild West hasn’t disappeared. It has only moved. Just at present it is located at the southwestern end of Lake Michigan, and the range that the bad men ride is that enormous smoky jungle of buildings they call Chicago. Every year some Congressman or Senator rises in the U.S. Congress and reports that during the past year thirty-two or twenty-seven American citizens have been killed in Mexico. All the Congressmen shudder as one Congressman. Mexico is obviously a bad place. “Something must be done about it.” <…> Yet in the city of Chicago during the present year from January to November there have been one hundred and fifty killings, <…> means a murder every forty-eight hours. Of course that record may not look so good against the score of some of the early Nevada mining towns where they boasted to kill a man for breakfast every morning. Some of the Nevada breakfasts, though, must have been furnished by sheriffs and marshals ushering out bad men. In the Chicago figures, however, no count has been made of the killings by police. By including the police bag, it would be pretty safe to say they kill somebody every day in Chicago. <…> Chicago’s crime record is the best description of her police force.
	— «Дикий Запад перебрался в Чикаго» (Wild West: Chicago)

1923

	Муссолини — величайший шарлатан Европы. Хотя бы он схватил меня и расстрелял завтра на рассвете, я всё равно остался бы при этом мнении. Самый расстрел был бы шарлатанством. Как-нибудь возьмите хорошую фотографию синьора Муссолини и попристальней вглядитесь в неё: вы увидите, что у него слабый рот, и это заставляет его хмуриться в знаменитой гримасе Муссолини, которой подражает каждый девятнадцатилетний фашист в Италии. Приглядитесь к его биографии. Вдумайтесь в компромисс между капиталом и трудом, каким является фашизм, и вспомните историю подобных компромиссов. Приглядитесь к его способности облачать мелкие идеи в пышные слова. К его склонности к дуэлям. По-настоящему храбрым людям незачем драться на дуэли, но это постоянно делают многие трусы, чтобы уверить себя в собственной храбрости. <…> Фашистский диктатор объявил, что примет журналистов. Пришли все и столпились в комнате. Муссолини сидел за столом, читая книгу, и на лбу его пролегали знаменитые морщины. Он разыгрывал Диктатора. Сам в прошлом газетчик, он знал, до скольких читателей дойдёт то, что сейчас напишут о нём вот эти люди. И он не отрывался от книги. «Когда мы вошли, Чернорубашечный Диктатор не поднимал глаз от книги, так велика была его сосредоточенность…» и т. д. <…> Я на цыпочках зашёл к нему за спину, чтобы разглядеть, какую это книгу он читает с таким неотрывным интересом. Это был французско-английский словарь, и держал он его вверх ногами. <…> Конечно, газетчики Наполеоновских времён находили в нём много схожих с Муссолини черт, — однако близкое знакомство с последним, показывает, он гораздо больше напоминает Хорейшу Боттомли <…>. И всё же Муссолини не Боттомли. Боттомли был дурак. А Муссолини не дурак и хороший организатор. Но очень опасно организовывать патриотизм нации, если сам ты неискренен, особенно же опасно взвинчивать патриотизм до такого накала, что люди добровольно ссужают деньги правительству без всякого процента. — «Фашистский диктатор»
	Mussolini is the biggest bluff in Europe. If Mussolini would have me taken out and shot tomorrow morning I would still regard him as a bluff. The shooting would be a bluff. Get hold of a good photograph of Signor Mussolini some time and study it. You will see the weakness in his mouth which forces him to scowl the famous Mussolini scowl that is imitated by every nineteen-year-old Fascisto in Italy. Study his past record. Study the coalition that Fascismo is between capital and labor and consider the history of past coalitions. Study his genius for clothing small ideas in big words. Study his propensity for dueling. Really brave men do not have to fight duels, and many cowards duel constantly to make themselves believe they are brave. And then look at his black shirt and his white spats. <…> The Fascist dictator had announced he would receive the press. Everybody came. We all crowded into the room. Mussolini sat at his desk reading a book. His face was contorted into his famous frown. He was registering Dictator. Being an ex-newspaper man himself he knew how many readers would be reached by the accounts the men in the room would write of the interview he was about to give. And he remained absorbed in his book. Mentally he was already reading the lines of the two thousand papers served by the two hundred correspondents. "As we entered the room the Black Shirt Dictator did not look up from the book he was reading, so intense was his concentration, etc." I tiptoed over behind him to see what the book was he was reading with such avid interest. It was a French-English dictionary — held upside down. <…> Of course the newspaper correspondents of Napoleon's time may have seen the same things in Napoleon <…> but after an intimate study of the subject there seems to be a good deal more of Bottomley <…>. It isn't really Bottomley though. Bottomley was a fool. Mussolini isn't a fool and he is a great organizer. But it is a very dangerous thing to organize the patriotism of a nation if you are not sincere, especially when you work their patriotism to such a pitch that they offer to loan money to the government without interest.
	— «Муссолини: величайший шарлатан Европы» (Mussolini: Biggest Bluff in Europe), 27 января

	Что думает французский народ о Руре и о германской проблеме в целом? Вы этого не узнаете, читая французские газеты. Французские газеты торгуют своими страницами, отведёнными для политических новостей, точно так же, как и страницами для рекламы. Это делается совершенно открыто, и все об этом догадываются. <…> Правительство платит газетам определённую сумму, чтобы они печатали правительственные новости. Это рассматривается как правительственная реклама, и каждая большая французская ежедневная газета <…> получает постоянную субсидию за публикацию правительственных новостей. Таким образом, правительство является самым крупным клиентом в части рекламы для газет. <…> Если какая-нибудь из этих ежедневных газет отказывается печатать правительственные новости или начинает критиковать правительственную точку зрения, правительство прекращает выплату субсидии, и газета теряет свой самый крупный доход от рекламы. Вследствие этого большие парижские газеты всегда стоят за правительство, за любое правительство, которое находится у власти. Когда одна из газет отказывается публиковать новости, поставляемые правительством, и начинает атаковать его политику, вы можете быть уверены в одном: что она отказалась от субсидии, только получив заверения в том, что получит другую, и весьма существенную, от нового правительства, которое наверняка придёт к власти. <…> Все европейские правительства имеют специальные секретные фонды для субсидирования газет.:гл.10
	What do the French people think about the Ruhr and the whole German question? You will not find out by reading the French press. French newspapers sell their news columns just as they do their advertising space. It is quite open and understood. <…> So the government pays the newspapers a certain amount to print government news. It is considered government advertising and every big French daily <…> receives a regular amount in subsidy for printing government news. Thus the government is the newspapers' biggest advertising client. <…> If any of these enormously circulated daily papers refuse to print the government news or criticize the government standpoint the government withdraws its subsidy — and the paper loses its biggest advertiser. Consequently the big Paris dailies are always for the government, any government that happens to be in. When one of them refuses to print the news furnished by the government and begins attacking its policy you may be sure of one thing. That it has not accepted the loss of its subsidy without receiving the promise of a new one and a substantial advance, from some government that it is absolutely sure will get into power shortly. And it has to be awfully sure it is coming off before it turns down its greatest client. <…> All of these things are well known and accepted facts. The government's attitude is that the newspapers are not in business for their health and that they must pay for the news they get like any other advertiser. The newspapers have confirmed the government in this attitude. <…> All European governments have a special fund for newspaper publicity that does not have to be accounted for.
	— «Французская пресса» (The French Press) или «Правительство платит за новости» (Government Pays for News)

	На каждые десять профессиональных нищих в Италии приходится сто дилетантов-голодающих в Германии. Дилетант-голодающий не любит умирать от голода на глазах у публики. Более того, никто не знает, что дилетант умирает от голода, пока его не находят. Обычно его находят в постели.:гл.10
	For every ten professional beggars in Italy there a hundred amateur starvers in Germany. An amateur starver does not starve in public. On the contrary no one knows the amateur is starving until they find him. They usually find him in bed.
	— «Дилетант-голодающий» (Amateur Starver)

	Ненависть в Руре вы ощущаете как некую действительную конкретную реальность. <…> Похоже, что авантюра с Руром близится к концу. Она ослабила Германию <…>. Она породила новую ненависть и заставила вспыхнуть старую злобу. Она принесла страдания множеству людей. Вопрос заключается в том: усилила ли она Францию?:гл.10
	You feel the hate in the Ruhr as an actual concrete thing. <…> The end of the Ruhr venture looks very near. It has weakened Germany <…>. It has stirred up new hates and revived old hates. It has caused many people to suffer. But has it strengthened France?
	— «Ненависть в оккупированной зоне реальная, конкретная вещь» (Hate in Occupied Zone a Real, Concrete Thing)

1930-е

	Испания слишком большая страна и она сейчас населена слишком большим количеством политиков, чтобы человек мог быть другом всех безнаказанно для своей безопасности.:гл.17
	Spain is a big country and it is now inhabited by too many politicians for any man to be a friend to all of it with impunity.
	— «Друг Испании» (The Friend of Spain)

	Что заставляет вас действительно чувствовать себя плохо, так это то, как абсолютно спокойно здесь все говорят о будущей войне. С этим смирились и принимают как должное.:гл.17
	What makes you feel bad is the perfectly calm way everyone speaks about next war. It is accepted and taken for granted.
	— «Письмо из Парижа» (A Paris Letter), февраль 1934

	Сейчас, может быть, подходящее время, чтобы предложить небольшой налог на использование слова «революция», доходы от него следует уделять защите, скажем, таких людей, как Луис Кинтанилья, или любого из ваших друзей, кто в тюрьме, налог для всех тех, кто пишет это слово, но сам никогда не стрелял и не был под пулями; кто никогда не хранил оружие и не начинял бомбы; <…> кто никогда не голодал, участвуя во всеобщей стачке, и не водил трамвай по заведомо минированным путям; кто никогда не искал на улице крышку люка, пытаясь скрыться в канализации; кто никогда не видел женщину с огнестрельной раной головы, груди или ягодиц; <…> кто никогда не испытал удара дубинки по голове и сам не швырял кирпичом; кто никогда не видел, как штрейкбрехеру перешибают руки ломом или как вкачивают в агитатора сжатый воздух насосом; кто никогда <…> не перевозил оружие ночью в большом городе; <…> не стоял на крыше, пытаясь отмыть собственной мочой чёрное пятно между большим и указательным пальцем — след автомата Томпсона, брошенного в ближайший бак для воды, а по лестнице подымаются солдаты, по рукам вас будут судить, других доказательств, кроме рук, им не надо; впрочем, пусть даже руки чисты, вас всё равно не отпустят, если схватили на крыше…
	Now this may possibly be a good time to suggest that a small tax be levied on the use of the word revolution, the proceeds to be given to the defense of, say, such people as Luis Quintanilla, or any of your friends who are in jail, by all those who write the word and never have shot nor been shot at; who never have stored arms nor filled a bomb; <…> who never have gone hungry in a general strike, nor have manned streetcars when the tracks are dynamited; who never have sought cover in a street trying to get their heads behind a gutter; who never have seen a woman shot in the head, in the breast or in the buttocks; <…> who never have been cracked on the head with a club nor have thrown a brick; who never have seen a scab's forearms broken with a crow-bar, or an agitator filled up with compressed air with an air hose; who <…> have never moved a load of arms at night in a big city; nor <…> stood on a roof trying to urinate on their hands to wash off the black in the fork between finger and thumb from the back-spit of a Thompson gun, the gun thrown in a cistern and the troops coming up the stairs: the hands are what they judge you by — the hands are all the evidence they need although they won't acquit you on them being clean if they are sure of the roof…
	— предисловие к каталогу рисунков Луиса Кинтанильи, 1934

	Когда вы описываете то, что случилось сегодня, синхронность заставляет читателя представить случившееся в своём воображении. Через месяц этот элемент времени исчезает, и ваш [репортаж] будет плоским, и читатель ничего не вообразит и не запомнит. <…> У начинающего писателя всё удовольствие приходится на его долю, а читатель не получает ничего. — «Маэстро задаёт вопросы»
	When you describe something that has happened that day the timeliness makes people see it in their own imaginations. A month later that element of time is gone and your [reporting] would be flat and they would not see it in their minds nor remember it. <…> When you start to write you get all the kick and the reader gets none.
	— «Монолог Маэстро: Письмо с бурного моря» (Monologue to the Maestro: A High Seas Letter), 1935

	Майс. Какие книги следует прочесть писателю? Ваш корреспондент. Ему следует прочесть всё, чтобы знать, кого ему предстоит обскакать. <…> Большинство живых писателей просто не существуют. Их слава создана критиками, которым всегда нужен очередной гений, писатель, им всецело понятный, хвалить которого можно безошибочно. Но когда эти дутые гении умирают, от них не остаётся ничего. Для серьёзного автора единственными соперниками являются те писатели прошлого, которых он признаёт. Всё равно как бегун, который пытается побить собственный рекорд, а не просто соревнуется со своими соперниками в данном забеге.
	Mice: What books should a writer have to read? Your correspondent: He should have read everything so that he knows what he has to beat. <…> Most live writers do not exist. Their fame is created by critics who always need a genius of the season, someone they understand completely and feel safe in praising, but when these fabricated geniuses are dead they will not exist. The only people for a serious writer to compete with are the dead that he knows are good. It is like a miler running against the clock rather than simply trying to beat whoever is in the race with him. Unless he runs against time he will never know what he is capable of attaining.
	— там же

	Настоящий писатель будет признан почти при всякой из существующих форм правления, которая для него терпима. Есть только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта — фашизм. Потому что фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами. Писатель, который не хочет лгать, не может жить и работать при фашизме. <…> И когда он уйдёт в прошлое, у него не будет иной истории, кроме кровавой истории убийств. <…> Писать правду о войне очень опасно, и очень опасно доискиваться правды. <…> когда человек идёт на фронт искать правду, он может вместо неё найти смерть. Но если едут двенадцать, а возвращаются только двое, — правда, которую они привезут с собой, будет действительно правдой, а не искажёнными слухами, которые мы выдаём за историю. <…> Впереди у нас, по-видимому, много лет необъявленных войн. — речь на II конгрессе американских писателей
	Really good writers are always rewarded under almost any existing form of government that they can tolerate. There is only one form of government that cannot produce good writers, and that system is fascism. For fascism is a lie told by bullies. A writer who will not lie cannot live or work under fascism. <…> And when it is past, it will have no history, except the bloody history of murder. <…> It is very dangerous to write the truth in war, and the truth is also very dangerous to come by. <…> when a man goes to seek the truth in war he may find death instead. But if twelve go and only two come back, the truth they bring will be the truth, and not the garbled hearsay that we pass as history. <…> It looks as though we are in for many years of undeclared wars.
	— «Писатель и война» (The Writer and War), 4 июня 1937

	Это какая-то новая, удивительная война, и многое узнаёшь в этой войне — всё то, во что ты способен поверить. — перевод: В. М. Топер («Американский боец»)
	This is a strange new kind of war where you learn just as much as you are able to believe.
	— «Новый тип войны» (A New Kind of War), 1937

Старый газетчик пишет: очерк с Кубы

Old Newsman Writes: A Letter from Cuba, декабрь 1934; перевод

	Все фельетонисты, пишущие о себе, <…> — шакалы, а ни один шакал, отведав мяса, не станет питаться травой, независимо от того, сам ли он убил зверя, или подбирает то, что убили другие.
	Personal columnists <…> are jackals and no jackal has been known to live on grass once he had learned about meat — no matter who killed the meat for him.

… непосредственно после войны мир был гораздо ближе к революции, чем теперь. В те дни мы, верившие в неё, ждали её с часу на час, призывали её, возлагали на неё надежды — потому что она была логическим выводом. Но где бы она ни вспыхивала, её подавляли. <…> Изучая историю, видишь, что социальная революция не может рассчитывать на успех в стране, которая перед этим не перенесла полного военного разгрома.

… the world was much closer to revolution in the years after the war than it is now. In those days we who believed in it looked for it at any time, expected it, hoped for it—for it was the logical thing. But everywhere it came it was aborted. <…> If you study history you will see that there can never be a Communist revolution without, first, a complete military debacle.

Писатель может сделать недурную карьеру, примкнув к какой-нибудь политической партии, работая на неё, сделав это своей профессией и даже уверовав в неё. Если дело партии победит, карьера такого писателя обеспечена. <…> Но всё это будет не впрок ему как писателю, если он не внесёт своими книгами чего-то нового в человеческие знания. Нет на свете дела труднее, чем писать простую честную прозу о человеке. Сначала надо изучить то, о чём пишешь, затем нужно научиться писать. На то и другое уходит вся жизнь. И обманывают себя те, кто думает отыграться на политике. Это слишком легко; все эти поиски лёгкого выхода слишком легки, а само наше дело непомерно трудно. <…> Книги нужно писать о людях, которых знаешь, которых любишь или ненавидишь, а не о тех, которых ещё только изучаешь. И если написать правдиво, все социально-экономические выводы будут напрашиваться сами собой.

Now a writer can make himself a nice career while he is alive by espousing a political cause, working for it, making a profession of believing in it, and if it wins he will be very well placed. <…> But none of this will help the writer as a writer unless he finds something new to add to human knowledge while he is writing. The hardest thing in the world to do is to write straight honest prose on human beings. First you have to know the subject; then you have to know how to write. Both take a lifetime to learn and anybody is cheating who takes politics as a way out. It is too easy. All the outs are too easy and the thing itself is too hard to do. <…> Books should be about the people you know, that you love and hate, not about the people you study up about. If you write them truly they will have all the economic implications a book can hold.

… прочитайте <…> «Войну и мир» Толстого, и вы увидите, что все пространные исторические рассуждения, которые ему, вероятно, казались самым лучшим в книге, когда он писал её, вам захочется пропустить, потому что, даже если когда-нибудь они и имели не только злободневное значение, теперь всё это уже неверно и неважно, зато верным и важным и неизменным осталось изображение людей и событий.

… read <…> War and Peace by Tolstoi and see how you will have to skip the big Political Thought passages, that he undoubtedly thought were the best things in the book when he wrote it, because they are no longer either true or important, if they ever were more than topical, and see how true and lasting and important the people and the action are. Do not let them deceive you about what a book should be because of what is in the fashion now.

1940-е

Вероятно, мы угробили больше гражданского населения в чужих странах, чем успели погубить наши враги в своих чудовищных злодеяниях, которые мы так осуждаем. <…> Мы вели войну самым жестоким и беспощадным образом против безжалостных и беспощадных врагов: разгромить их было абсолютно необходимо. Теперь одних мы разгромили, а других принудили к капитуляции. Сейчас мы самая сильная держава на свете. И хорошо бы нам не стать самой ненавистной. Такое легко может случиться, если мы не научимся понимать нужды мира и уважать права, привилегии и обязанности всех остальных стран и народов, и тогда, со всей нашей мощью, мы станем такой же опасностью для мира, какой был фашизм. <…> Нам следует изучить и осмыслить главные проблемы нашего мира, какими представлялись они до Хиросимы, если мы хотим в дальнейшем понять, как некоторые из этих проблем изменились и как их можно справедливо решить теперь, когда часть мира овладела новым оружием.

— предисловие к антологии «Сокровища свободного мира» (Treasury for the Free World), сентябрь 1945

Отдельные статьи

• Заметки о будущей войне. Письмо на злободневную тему, 1935
• Крылья над Африкой (Кое-что из области орнитологии), 1935
• предисловие к антологии «Люди на войне», 1942

О публицистике

	Публицистика Хемингуэя откровенно автобиографична, в любом очерке, в любой корреспонденции автор обращается к читателю от первого лица, мысли о важнейших событиях современности сплошь и рядом перемежаются фактами его личной жизни. В результате складывается живой облик Хемингуэя <…>. [Также] в ней автор то и дело обращается к проблемам литературным, выстраивает свою литературную генеалогию…
	— Борис Грибанов, «Публицистика Эрнеста Хемингуэя»