Эрроусмит (роман)

«Эрроусмит» (англ. Arrowsmith) — роман Синклера Льюиса о положении в современной науке США, впервые изданный в марте 1925 года. Во время создания автор много консультировался с микробиологом Полем де Крюи.

Цитаты

	— Библиотека врача — это три книги: «Анатомия» Грея, Библия, Шекспир. — глава I, 3
	"Physician's library just three books: 'Gray's Anatomy' and Bible and Shakespeare."

— Одно только смущает бактериолога, когда он настроится философически: к чему нам уничтожать эти милые патогенные микроорганизмы? Уверены ли мы, когда смотрим на этих весьма непривлекательных молодых студентов, из тех, что примыкают к Y.M.C.A., и поют нудные псалмы, и носят шляпы с выжженными на подкладке инициалами, — уверены ли мы, что стоит тратить время на охрану их от какой-нибудь блестяще работающей тифозной бациллы с её прелестными жгутиками? Знаете, я однажды спросил декана Сильву, не лучше ли было бы напустить на мир патогенные бактерии и разрешить таким путём все экономические проблемы. Но ему не понравился мой метод. Правда, он старше меня; и он, я слышал, даёт иногда званые обеды, где присутствуют епископы и судьи, прекрасно все одетые. — глава IV, 4

"There is but one trouble of a philosophical bacteriologist. Why should we destroy these amiable pathogenic germs? Are we too sure, when we regard these oh, most unbeautiful young students attending Y.M.C.A.'s and singing dinkle-songs and wearing hats with initials burned into them—iss it worth while to protect them from the so elegantly functioning Bacillus typhosus with its lovely flagella? You know, once I asked Dean Silva would it not be better to let loose the pathogenic germs on the world, and so solve all economic questions. But he did not care for my met'od. Oh, well, he is older than I am; he also gives, I hear, some dinner parties with bishops and judges present, all in nice clothes."

	…в своей преданности Чистой Науке, искусству для искусства, [Готлиб] предпочтёт, чтоб людей убивали правильной терапией, а не вылечивали бы неправильной. Построив храм для человечества, он в нём не отвёл места человеку. — глава XII, 1
	… he was so devoted to Pure Science, to art for art's sake, that he would rather have people die by the right therapy than be cured by the wrong. Having built a shrine for humanity, he wanted to kick out of it all mere human beings.

	Он сообщил фермерам в Делфте, что они не вправе так много болеть туберкулёзом. Это хоть кого привело бы в бешенство, ибо изо всех прав, предоставленных американскому гражданину, самое прочное — право болеть, и фермер пользуется им чаще, чем всеми другими своими привилегиями. — глава XVI, 4
	He informed the farmers at Delft that they had no right to have so much tuberculosis. This was infuriating, because none of their rights as American citizens was better established, or more often used, than the privilege of being ill.

	Страшнее ярости народа его смех, и если он терзает тиранов, то с тем же рвением преследует он святого и мудреца и оскверняет их сокровища. — глава XVIII, 1
	More terrible than their rage is the people's laughter, and if it rends tyrants, with equal zest it pursues the saint and wise man and befouls their treasure.

	… в мире нет ничего тяжелее, чем преданность старых друзей, которые никогда и не были друзьями. — глава XX, 1
	… nothing is more discomforting than the hearty affection of the Old Friends who never were friends.

	… большинство людей, именующих себя искателями истины, — людей, которые походя болтают об истине, точно она какой-то осязаемый предмет, существующий сам по себе, как дом, или хлеб, или соль, — что эти люди стремятся не столько найти истину, сколько облегчить свой умственный зуд. — глава XXV, 1
	most people who call themselves "truth-seekers"—persons who scurry about chattering of Truth as though it were a tangible separable thing, like houses or salt or bread—did not so much desire to find Truth as to cure their mental itch.

— Быть учёным — это не просто особый вид работы, не так, что человек просто может выбирать: быть ли ему ученым или стать путешественником, коммивояжёром, врачом, королём, фермером. Это сплетение очень смутных эмоций, как мистицизм или потребность писать стихи; оно делает свою жертву резко отличной от нормального порядочного человека. Нормальный человек мало беспокоится о том, что он делает, лишь бы работа позволяла есть, спать и любить. Учёный же глубоко религиозен — так религиозен, что не желает принимать полуистину, потому что она оскорбительна для его веры. Он хочет, чтобы всё было подчинено неумолимым законам. <…> О да, он человек, которого, конечно, должны ненавидеть все хорошие, добрые люди! — глава XXVI, 1

"To be a scientist—it is not just a different job, so that a man should choose between being a scientist and being an explorer or a bond-salesman or a physician or a king or a farmer. It is a tangle of very obscure emotions, like mysticism, or wanting to write poetry; it makes its victim all different from the good normal man. The normal man, he does not care much what he does except that he should eat and sleep and make love. But the scientist is intensely religious—he is so religious that he will not accept quarter-truths, because they are an insult to his faith. "He wants that everything should be subject to inexorable laws. <…> Oh, yes, he is a man that all nice good-natured people should naturally hate!"

— Мне кажется, чтобы делать открытия, нужна интуиция, а не ящик с инструментами. Хороший моряк и без приборов найдёт в океане дорогу, и набейте вы приборами целую «Лузитанию», не сделать вам порядочного моряка из идиота. Человек должен развивать свой мозг, а не зависеть от орудий. — Так-то оно так, но когда существуют карты и квадранты, моряк, который пустится в плаванье без них, будет остолопом! — глава XXVII, 5

"Strikes me a fellow ought to use his insight, not just a chest of tools, to make discoveries. A good sailor could find his way at sea even if he didn't have instruments, and a whole Lusitania-ful of junk wouldn't make a good sailor out of a dub. Man ought to develop his brain, not depend on tools." "Ye-uh, but if there were charts and quadrants in existence, a sailor that cruised off without 'em would be a chump!"

	— Я хочу быть патриотом, но мой патриотизм — в погоне за антитоксинами, в моей работе, а не в том, чтобы носить известного покроя штаны или известного покроя мысли о немцах. — глава XXVII, 6
	"I want to be patriotic, but my patriotism is chasing antitoxins, doing my job, not wearing a particular kind of pants and a particular set of ideas about the Germans."

	Никто не смел пожать руку даже старейшему другу; каждый бежал от каждого, но крысы, сохраняя верность, оставались; и по острову шагала Паника, убийца более грозная, чем её сестра Чума. — глава XXXI, 3
	No one liked to shake hands with his oldest friend; everyone fled from everyone else, though the rats loyally stayed with them; and through the island galloped the Panic, which is more murderous than its brother, the Plague.

	— На Сент-Губерте вам нельзя быть только хорошим врачом. Вы должны проникнуться жалостью к ряду грядущих поколений, такою жалостью, чтоб она дала вам силу не поддаваться жалости к людям, которые будут умирать у вас на глазах. — глава XXXII, 3
	"You must not be just a good doctor at St. Hubert. You must pity, oh, so much the generation after generation yet to come that you can refuse to let yourself indulge in pity for the men you will see dying."

	… газеты возвещали, что Америка <…> всегда спасала от чего-нибудь мир… — глава XXXVI, 5
	… the papers were able to announce that America <…> was always rescuing the world from something…

Глава II

Уиннемакский университет <…> первый среди университетов всего мира стал вести свои заочные курсы по радио. Это не какой-нибудь колледж для юных снобов, посвящённый разным пустякам. Это собственность граждан штата, а граждане штата нуждаются (или им внушают, что они нуждаются) в фабрике по изготовлению таких мужчин и женщин, которые вели бы нравственный образ жизни, играли бы в бридж, ездили бы в хороших автомобилях, проявляли предприимчивость в делах и при случае упоминали ту или иную книгу, хотя всякому ясно, что читать им некогда. Это фордовский завод; выпускаемые им автомобили хоть и дребезжат, зато безукоризненно стандартизованы и их части можно легко переставлять с одного на другой. Влияние Уиннемакского университета и численность его студентов растут с каждым часом, и можно ожидать, что к 1950 году он создаст совершенно новую всемирную цивилизацию — более мощную, более бойкую, более чистую. — 1

The University of Winnemac <…> was the first school in the world to conduct its extension courses by radio. It is not a snobbish rich-man's college, devoted to leisurely nonsense. It is the property of the people of the state, and what they want—or what they are told they want—is a mill to turn out men and women who will lead moral lives, play bridge, drive good cars, be enterprising in business, and occasionally mention books, though they are not expected to have time to read them. It is a Ford Motor Factory, and if its products rattle a little, they are beautifully standardized, with perfectly interchangeable parts. Hourly the University of Winnemac grows in numbers and influence, and by 1950 one may expect it to have created an entirely new world-civilization, a civilization larger and brisker and purer.

На каждом факультете обязательно есть свой буян, призванный повергать в трепет и смущение переполненные аудитории. Даже в столь интенсивно-добродетельной организации, как Уиннемакский университет, был такой <…>. Ему безоговорочно разрешалось говорить о себе, как об аморальном существе, агностике и социалисте, поскольку всем было известно, что он хранит целомудрие, верен пресвитерианской церкви и состоит в республиканской партии. — 2

Every university faculty must have a Wild Man to provide thrills and to shock crowded lecture-rooms. Even in so energetically virtuous an institution as Winnemac there was one <…>. He was permitted, without restriction, to speak of himself as immoral, agnostic and socialistic, so long as it was universally known that he remained pure, Presbyterian, and Republican.

	— Боги посылают мне студентов двух пород. Первую породу они подсыпают мне, как картошку. Я картошку не люблю, да и картошка, по-видимому, тоже не питает ко мне особенной нежности, но я её беру и учу убивать пациентов. Другая порода… их очень мало!.. и у них как будто по не совсем ясной для меня причине есть некоторое желание стать учёными… — 3
	"There are two kinds of students the gods give me. One kind they dump on me like a bushel of potatoes. I do not like potatoes, and the potatoes they do not ever seem to have great affection for me, but I take them and teach them to kill patients. The other kind—they are very few!—they seem for some reason that is not at all clear to me to wish a liddle bit to become scientists…"

	В колледже Дьюер был первым учеником. Молчаливый юноша <…> с выразительным лицом, он никогда не расходовал даром ни одного часа и ни одного доброго порыва. <…> Мартину Ангус Дьюер казался похожим на лезвие бритвы в январское утро… — 5
	Duer had been the valedictorian. He was a silent, sharp-faced <…> young man, and he never squandered an hour or a good impulse. <…> Martin compared Angus Duer to a razor blade on a January morning…

Глава III

… Пфафф был мягкотел, Пфафф был суеверен, Пфафф был глуп, но товарищи питали к нему какую-то досадливую нежность, какую могли бы они питать к подержанному автомобилю или приблудной собаке. Они трудились над ним все до одного; они старались поднять его и пропихнуть через экзамен, как в люк. Они пыхтели, и ворчали, и стонали за этой тяжёлой работой, и Пфафф пыхтел и стонал вместе с ними. В ночь перед зачётом они его продержали до двух часов — с помощью мокрых полотенец, и чёрного кофе, молитв, и ругани. Вдалбливали в него перечни, перечни, подносили кулаки к его круглому красному унылому лицу и орали: — Чёрт подери, запомнишь ты, наконец? — 5

… Fatty was soft, Fatty was superstitious, Fatty was an imbecile, yet they had for him the annoyed affection they might have had for a second-hand motor or a muddy dog. All of them worked on him; they tried to lift him and thrust him through the examination as through a trap-door. They panted and grunted and moaned at the labor, and Fatty panted and moaned with them. The night before his special examination they kept him at it till two, with wet towels, black coffee, prayer, and profanity. They repeated lists—lists—lists to him; they shook their fists in his mournful red round face and howled, "Damn you, will you remember that?"

	— Ты сейчас заявишь, что Готлиб неверующий <…>. Да, но когда он ночи напролет просиживает в лаборатории, — разве это не та же молитва? Неужели вы, ослы, не сознаете, что это значит, когда здесь, рядом с вами, человек создает новое мировоззрение? — 6
	"You think Gottlieb isn't religious <…>. Why, his just being in a lab is a prayer. Don't you idiots realize what it means to have a man like that here, making new concepts of life?"

Глава XVII

	— Если человек не умеет когда нужно, сделать фильтр из зубочистки, то пусть он лучше вместе с прекрасным оборудованием покупает и результат своих опытов. — 3
	"Any man dat iss unable to build a filter out of toot'-picks, if he has to, would maybe better buy his results along with his fine equipment."

	— Профессия медика может рождать только одно желание — уничтожить профессию медика. Непосвящённые же могут быть уверены только в одном: девять десятых того, что им известно о здоровье, неверно, а остальное они не умеют применить. — 5
	"The medical profession can have but one desire: to destroy the medical profession. As for the laymen, they can be sure of but one thing: nine-tenths of what they know about health is not so, and with the other tenth they do nothing."

	— Как человек, который любит побеседовать, я считаю виски с содовой великолепным растворителем человеческой глупости. — 5
	"As one who is fond of talking, I find a nice long whisky and soda a great solvent of human idiocy."

Глава XXIX

	Его охватило омерзение перед крикливой непотребной тварью, именуемой Успехом и требующей от человека, чтоб он оставил спокойную работу и отдал себя на растерзание слепым поклонникам, которые задушат его лестью, и слепым врагам, которые его забросают грязью.
	He perceived the horror of the shrieking bawdy thing called Success, with its demand that he give up quiet work and parade forth to be pawed by every blind devotee and mud-spattered by every blind enemy.

	Столовая была великолепна и крайне безобразна: тиснёная кожа, истерика позолоты и полный ассортимент слуг, следивших, умеют ли гости пользоваться вилками для спаржи.
	The dining-room was gorgeous and very hideous, in stamped leather and hysterias of gold, with collections of servants watching one's use of asparagus forks.

	Её «л» звучало мелодичным журчаньем летних ручьёв, «р» — трелью соловья в кустарнике.
	Her L's were a melody of summer rivers, her R's the trill of birds in the brake.

Перевод

Н. Д. Вольпин, 1936 («Эроусмит») — с незначительными уточнениями

О романе

	«Эроусмитом» Синклер Льюис подтвердил своё право стать национальным романистом. <…> «Эроусмит» — истинно американский роман.
	With Arrowsmith Sinclair Lewis justifies and achieves his ambition to become a national novelist. <…> Arrowsmith is an intensely American novel.
	— Генри Кенби, «Поразительный успех» (Fighting Success)

• см. Алексей Зверев, «Человек с главной улицы», 1989

Синклер Льюис

	Я думаю, что мой следующий роман после «Бэббита» вовсе не будет сатирическим, бунтарским (как обычно), но главный персонаж будет героическим.
	I think I shall make my next novel after Babbitt not satiric at all; rebellious as ever, perhaps, but the central character heroic.
	— письмо А. Харкорту 13 декабря 1921

	Понятнее ли название [«Мартин Эрроусмит»], чем «Д-р Эрроусмит»? <…> Эрроусмит гораздо больше Мартин, чем д-р — его личная судьба и научная деятельность гораздо важней, чем работа врача.
	Is the title [Martin Arrowsmth] understood then as Dr. Arrowsmth? <…> Arrowsmith is much more Martin than Dr.—it's his personal and scientific career that counts much more than his medical career.
	— письмо А. Харкорту 3 декабря 1923

	Лучше всего вынести в заголовок имя собственное. <…> Бизнесменов уже называют «Бэббитами». Мы должны найти такое имя, которое подошло бы для всех чуждых предрассудкам великих медиков-исследователей.
	— беседа с П. де Крюи, 1925