4338-й год: Петербургские письма

«4338-й год: Петербургские письма» — неоконченная футуристическо-утопическая ироничная эпистолярная повесть Владимира Одоевского, которая должна была завершить задуманную трилогию о просвещении в России. Фрагменты впервые опубликованы в 1835 и 1839 годах, а полная версия — в 1926. Многочисленные научные предсказания многократно цитировались в литературоведении.

Цитаты

Когда сомнамбул сообщил эти письма своим приятелям, тогда ему сделаны были разные возражения; одно казалось в них слишком обыкновенным, другое невозможным; он отвечал: «Не спорю, — может быть, сомнамбулическая фантазия иногда обманывает, ибо она всегда более или менее находится под влиянием настоящих наших понятий, а иногда отвлекается от истинного пути, по законам до сих пор ещё не объяснённым»; однако же, <…> нельзя сказать, чтобы он во многом ошибался: во-первых, люди всегда останутся людьми, как это было с начала мира: останутся всё те же страсти, всё те же побуждения; с другой стороны, формы их мыслей и чувств, а в особенности их физический быт должен значительно измениться. <…> заметьте, что характеристическая черта новых поколений — заниматься настоящим и забывать о прошедшем; человечество, как сказал некто, как брошенный сверху камень, который беспрестанно ускоряет своё движение; будущим поколениям столько будет дела в настоящем, что они гораздо более нас раззнакомятся с прошедшим; этому поможет неминуемое истребление наших письменных памятников… — Предисловие

До сих пор поездка моя была благополучна; мы с быстротою молнии пролетели сквозь Гималайский туннель, но в Каспийском туннеле были остановлены неожиданным препятствием: ты, верно, слышал об огромном аэролите, недавно пролетевшем чрез южное полушарие; этот аэролит упал невдалеке от Каспийского туннеля и засыпал дорогу. Мы должны были выйти из электрохода и с смирением пробираться просто пешком между грудами метеорического железа; в это время на море была буря; седой Каспий ревел над нашими головами и каждую минуту, кажется, готов был на нас рухнуться; действительно, если бы аэролит упал несколькими саженями далее, то туннель бы непременно прорвался и сердитое море отомстило бы человеку его дерзкую смелость; но, однако ж, на этот раз человеческое искусство выдержало натиск дикой природы; за несколько шагов нас ожидал в туннеле новый электроход, великолепно освещённый гальваническими фонарями, и в одно мгновение ока Ерзерумские башни промелькнули мимо нас. Теперь, — теперь слушай и ужасайся! я сажусь в Русский гальваностат! <…> (Воздушный шар, приводимый в действие гальванизмом.) — Письмо 1-е

«В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней: оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязание на учёность и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у дверей нашей Академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих. Они до сих пор не могли постичь, отчего наши учёные гнушаются их обществом, и в досаде принялись их передразнивать, завели тоже нечто похожее на науку и на литературу; но, чуждые благородных стремлений, они обратили и ту и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продаёт; кто больше продаст — тот у них и великий человек; от беспрестанных денежных сделок у них беспрестанные споры, или, как они называют, — партии: один обманет другого — вот и две партии, и чуть не до драки; всякому хочется захватить монополию, а больше всего завладеть настоящими учёными и литераторами;..» — Письмо 7-е

— Это что значит? — спросил [он], прочитавши заглавие: «Прейскурант для Историков». — Да! я и забыл, что в вашем полушарии для каждого звания особый обед. <…> — Судьба нашего отечества, — возразил, улыбаясь, трактирщик, — состоит, кажется, в том, что его никогда не будут понимать иностранцы. Я знаю, многие американцы смеялись над этим учреждением оттого только, что не хотели в него вникнуть. Подумайте немного, и вы тотчас увидите, что оно основано на правилах настоящей нравственной математики: прейскурант для каждого звания соображён с той степенью пользы, которую может оно принести человечеству. — <…> поговорим об обеде… дайте мне: хорошую порцию крахмального экстрактана спаржевой эссенции; порцию сгущённого азота à la fleur d’orange, ананасной эссенции и добрую бутылку углекислого газа с водородом. Да после обеда нельзя ли мне иметь магнетическую ванну — я очень устал с дороги… — До какой степени, до сомнамбулизма или менее?.. — Нет, простую магнетическую ванну для подкрепления сил… — Сейчас будет готова. Между тем к эластическому дивану на золотых жердях опустили с потолока опрятный стол из резного рубина, накрыли скатертью из эластического стекла; под рубиновыми колпаками поставили питательные эссенции, а кислоугольный газ — в рубиновых же бутылках с золотыми кранами, которые оканчивались длинною трубочкою. Путешественник кушал за двоих — и попросил другую порцию азота. Когда он опорожнил бутылку углекислоты, то сделался говорливее. — Превкусный азот! — сказал он трактирщику, — мне случалось только один раз есть такой в Мадагаскаре. — Фрагменты, I

Сочинитель романа «The last man» так думал описать последнюю эпоху мира и описал только ту, которая чрез несколько лет после него началася. — Заметки

История природы есть каталог предметов, которые были и будут. История человечества есть каталог предметов, которые только были и никогда не возвратятся. Первую надобно знать, чтобы составить общую науку предвидения, — вторую для того, чтобы не принять умершее за живое. — Заметки

Нашли способ сообщения с Луною; она необитаема и служит только источником снабжения Земли разными житейскими потребностями, чем отвращается гибель, грозящая Земле по причине её огромного народонаселения. Эти экспедиции чрезвычайно опасны, опаснее, нежели прежние экспедиции вокруг света; на эти экспедиции единственно употребляется войско. Путешественники берут с собой разные газы для составления воздуха, которого нет на Луне. — Письма из Луны

Письмо 2-е

… на богатых домах крыши все хрустальные или крыты хрустальною же белою черепицей, а имя хозяина сделано из цветных хрусталей. Ночью, как дома освещены внутри, эти блестящие ряды кровель представляют волшебный вид; сверх того, сие обыкновение очень полезно, — не так, как у нас, в Пекине, где ночью сверху никак не узнаешь дома своего знакомого, надобно спускаться на землю.

Что за город, любезный товарищ! что за великолепие! что за огромность! Пролетая через него, я верил баснословному преданию, что здесь некогда были два города, из которых один назывался Москвою, а другой собственно Петербургом, и они были отделены друг от друга едва ли не степью.

… мы залетели к экватору, но лишь на короткое время, посмотреть начало системы теплохранилищ, которые отсюда тянутся почти по всему северному полушарию; истинно, дело достойное удивления! труд веков и науки! Представь себе: здесь непрерывно огромные машины вгоняют горячий воздух в трубы, соединяющиеся с главными резервуарами; а с этими резевуарами соединены все теплохранилища, особо устроенные в каждом городе сего обширного государства; из городских хранилищ тёплый воздух проведён частию в дома и в крытые сады, а частию устремляется по направлению воздушного пути…

Здешние учёные очень спокойны и решительно говорят, что если только рабочие не потеряют присутствия духа при действии снарядами, то весьма возможно будет предупредить падение кометы на Землю: нужно только знать заблаговременно, на какой пункт комета устремится; но астрономы обещают вычислить это в точности, как скоро она будет видима в телескоп. <…> Удивительная учёность! <…> Она здесь видна на каждом шагу; по одной смелой мысли воспротивиться падению кометы ты можешь судить об остальном: всё в таком же размере, и часто, признаюсь, со стыдом вспоминал я о состоянии нашего отечества <…>. Я часто <…> спрашиваю самого себя, что было бы с нами, если б за 500 лет перед сим не родился наш великий Хун-Гин, который пробудил наконец Китай от его векового усыпления или, лучше сказать, мёртвого застоя; если б он не уничтожил следов наших древних, ребяческих наук, не заменил наш фетишизм истинною верою, не ввёл нас в общее семейство образованных народов? Мы, без шуток, сделались бы теперь похожими на этих одичавших американцев, которые, за недостатком других спекуляций, продают свои города с публичного торгу, потом приходят к нам грабить, и против которых мы одни в целом мире должны содержать войско. Ужас подумать, что не более двухсот лет, как воздухоплавание у нас вошло во всеобщее употребление, и что лишь победы русских над нами научили нас сему искусству! <…> Конечно, мы, китайцы, ныне ударились в противоположную крайность — в безотчётное подражание иноземцам;..

Письмо 3-е

— … во втором тысячелетии после Р. Х. всеобщее распространение аеростатов сделало лошадей более ненужными; оставленные на произвол судьбы, лошади ушли в леса, одичали; никто не пекся о сохранении прежней породы, и большая часть их погибла; когда же лошади сделались предметом любопытства, тогда человек докончил дело природы; тому несколько веков существовала мода на маленьких животных, на маленькие растения; лошади подверглись той же участи: при пособии человека они мельчали постепенно и наконец дошли до нынешнего состояния забавных, но бесполезных домашних животных.

— Вы в этом отношении ещё счастливее нас: ваш климат сохранил хотя некоторые отрывки древних писаний, и вы успели их перенести на стекло; но у нас — что не истлело само собою, то источено насекомыми, так что для Китая письменных памятников уже не существует. — И у нас немного сохранилось, — заметил Хартин. — В огромных связках антикварии находят лишь отдельные слова или буквы, и они-то служат основанием всей нашей древней истории. — Должно ожидать многого от трудов ваших почтенных антиквариев. Я слышал, что новый словарь, ими приготовляемый, будет содержать в себе две тысячи древних слов более против прежнего. — Так! — заметил смотритель, — но к чему это послужит? На каждое слово напишут по две тысячи диссертаций, и всё-таки не откроют их значения. Вот, например, хоть слово немцы; сколько труда оно стоило нашим учёным, и всё не могут добраться до настоящего его смысла. <…> — Немцы были народ, обитавший на юг от древней России, — сказал я, — это, кажется, доказано; немцев покорили Аллеманны, потом на месте Аллеманнов являются Тедески, Тедесков покорили Германцы или, правильнее, Жерманийцы, а Жерманийцов Дейчеры — народ знаменитый, от которого даже язык сохранился в нескольких отрывках…

Письмо 4-е

Наконец сегодня мы получили домашнюю газету от первого здешнего министра, где, между прочим, и мы приглашены были к нему на вечер. Надобно тебе знать, что во многих домах, особенно между теми, которые имеют большие знакомства, издаются подобные газеты; ими заменяется обыкновенная переписка. Обязанность издавать такой журнал раз в неделю или ежедневно возлагается в каждом доме на столового дворецкого. Это делается очень просто: каждый раз, получив приказание от хозяев, он записывает всё ему сказанное, потом в камер-обскуру снимает нужное число экземпляров и рассылает их по знакомым. В этой газете помещаются обыкновенно извещение о здоровье или болезни хозяев и другие домашние новости, потом разные мысли, замечания, небольшие изобретения, а также и приглашения; когда же бывает зов на обед, то и le menu. Сверх того, для сношений в непредвиденном случае между знакомыми домами устроены магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далёком расстоянии разговаривают друг с другом. — sic!

Не худо заметить для нас, китайцев, которые любят обращать ночь в день, что здесь вечер начинается в пять часов пополудни, в восемь часов ужинают и в девять уже ложатся спать; зато встают в четыре часа и обедают в двенадцать. Посетить кого-нибудь утром считается величайшею неучтивостью; ибо предполагается, что утром всякий занят. Мне сказывали, что даже те, которые ничего не делают, утром запирают свои двери для тона.

Письмо 5-е

Дамы были одеты великолепно, большею частию в платьях из эластичного хрусталя разных цветов; по иным струились все отливы радуги, у других в ткани были заплавлены разные металлические кристаллизации, редкие растения, бабочки, блестящие жуки. У одной из фешенебельных дам в фестонах платья были даже живые светящиеся мошки, которые в темных аллеях, при движении, производили ослепительный блеск; такое платье, как говорили здесь, стоит очень дорого и может быть надето только один раз, ибо насекомые скоро умирают. <…> Некоторые из дам носили уборки à lа comête; они состояли в маленьком электрическом снаряде, из которого сыпались беспрестанные искры. Я заметил, как эти дамы из кокетства старались чаще уходить в тень, чтобы пощеголять прекрасною электрическою кистью, изображавшею хвост кометы, и которая как бы блестящим пером украшала их волосы, придавая лицу особенный оттенок.

… я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну; эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию. Иногда вода выбегала быстрою, порывистою струей, и тогда звуки походили на гул разъяренных волн, приведённый в дикую, но правильную гармонию; иногда струи катились спокойно, и тогда как бы из отдаления прилетали величественные, полные аккорды; иногда струи рассыпались мелкими брызгами по звонкому стеклу, и тогда слышно было тихое, мелодическое журчание. Этот инструмент назывался гидрофоном;..

В разных местах сада стояли деревья, обременённые плодами — для гостей; некоторые из этих плодов были чудное произведение садового искусства, которое здесь в таком совершенстве. Смотря на них, я не мог не подумать, каких усилий ума и терпения стоило соединить посредством постепенных прививок разные породы плодов, совершенно разнокачественных, и произвести новые, небывалые породы; так, например, я заметил плоды, которые были нечто среднее между ананасом и персиком: ничего нельзя сравнить со вкусом этого плода; я заметил также финики, привитые к вишнёвому дереву, бананы, соединённые с грушей; всех новых пород, так сказать, изобретённых здешними садовниками, невозможно исчислить. Вокруг этих деревьев стояли небольшие графины с золотыми кранами; гости брали эти графины, отворяли краны и без церемонии втягивали в себя содержавшийся в них, как я думал, напиток. Я последовал общему примеру; в графинах находилась ароматная смесь возбуждающих газов; вкусом они походят на запах вина (bouquet) и мгновенно разливают по всему организму удивительную живость и веселость, которая при некоторой степени доходит до того, что нельзя удержаться от беспрерывной улыбки. Эти газы совершенно безвредны, и их употребление очень одобряется медиками; этим воздушным напитком здесь в высшем обществе совершенно заменились вина, которые употребляются только простыми ремесленниками, никак не решающимися оставить своей грубой влаги.

… хозяин пригласил нас в особое отделение, где находилась магнетическая ванна. Надобно тебе сказать, что здесь животный магнетизм составляет любимое занятие в гостиных, совершенно заменившее древние карты, кости, танцы и другие игры. Вот как это делается: один из присутствующих становится у ванны, — обыкновенно более привыкший к магнетической манипуляции, — все другие берут в руки протянутый от ванны снурок, и магнетизация начинается: одних она приводит в простой магнетический сон, укрепляющий здоровье; на других она вовсе не действует до времени; иные же тотчас приходят в степень сомнамбулизма, и в этом состоит цель всей забавы. <…> Скоро начался разговор преинтересный: сомнамбулы наперерыв высказывали свои самые тайные помышления и чувства. <…> Вышедшие из сомнамбулического состояния забывают всё, что они говорили, и сказанные ими откровенно слова дают повод к тысяче мистификаций, которые немало служат к оживлению общественной жизни: здесь начало свадеб, любовных интриг, а равно и дружбы.

… пока я не ознаменовал себя каким-нибудь учёным открытием, и потому считаюсь недорослем!

Петербургские письма. Через 2000 лет

… туннель, сделанный насквозь земного шара…

Нельзя сомневаться, чтобы люди не нашли средства превращать климаты или по крайней мере улучшать их. Может быть, огнедышащие горы в холодной Камчатке (на южной стороне этого полуострова) будут употреблены, как постоянные горны для нагревания сей страны. Посредством различных химических соединений почвы найдено средство нагревать и расхоложать атмосферу, для отвращения ветров придуманы вентиляторы. — sic!

Ныне — модная гимнастика состоит из аэростатики и животного магнетизма <…>. Магнетическая симпатия и антипатия дают повод к порождению нового рода фешенебельности, и по мере того как государства слились в одно и то же, частные общества разделились более яркими чертами, производимыми этою внутреннею симпатиею или антипатиею, которая обнаруживается при магнетических действиях. Удивляются, каким образом люди решились ездить в пароходах и в каретах — думают, что в них ездили только герои, и из сего выводят заключение, что люди сделались трусливее.

Изобретение книги, в которой посредством машины изменяются буквы в несколько книг. — sic!

Настанет время, когда книги будут писаться слогом телеграфических депешей <…>. Типографии будут употребляться лишь для газет и для визитных карточек; переписка заменится электрическим разговором; проживут ещё романы, и то не долго — их заменит театр, учебные книги заменятся публичными лекциями. Новому труженику науки будет предстоять труд немалый: поутру облетать (тогда вместо извозчиков будут аэростаты) с десяток лекций, прочесть до двадцати газет и столько же книжек, написать на лету десяток страниц и по-настоящему поспеть в театр; но главное дело будет: отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты лёгкою; будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна.

Англичане продают свои острова с публичного торга, Россия покупает.

О повести

… истинно оригинальная новость, обещающая в будущем русской литературе совершенно небывалое произведение, не похожее ни на одно из известных: <…> отрывок из романа князя Одоевского — «4338-й год». <…> В самом деле, предприятие отважное: создать новый, полный будущий мир, не просто что называется фантастический, а возможный, который теперь существует только в зародыше; дать этому миру свои правила, выведенные из элементов нынешнего же действительного мира, и заставить его неуклонно жить по этим правилам так же, как неуклонно живёт нынешний мир по своим. Мудрено, кажется, будет придать роману и ту таинственность, которая составляет условие занимательности обыкновенных романов; мудрено будет даже запутать завязку, потому что автор предполагает в людях того времени совершенную откровенность, невозможность тайны.

— вероятно, Виссарион Белинский, рецензия на альманах «Утренняя заря», декабрь 1839

… содержание утопии ни у кого не позаимствовано и вполне вытекает из его собственного мировоззрения. <…> речь идёт главным образом о высшем обществе, о людях науки и о правительстве. Предполагаемый социальный строй далеко не может быть назван демократическим. Вся утончённая роскошь, все материальные блага, все завоевания науки пойдут главным образом на пользу немногих счастливцев. По-прежнему в России будут высшие и низшие сословия, богатые и бедные, хозяева и слуги, заказчики и бедняки-ремесленники, которые всё ещё станут тянуть грубое вино. <…> Политическая организация <…> также задумана в чисто русском стиле. <…> Утопия Одоевского в разных отношениях представляет типичное явление для русской жизни тридцатых годов. Во-первых, в «4338 году» нашло себе место широко распространённое убеждение наших идеалистов, что России предназначена мировая роль, что ей предстоит выполнить великую общечеловеческую миссию. Одоевский верит, что именно Россия станет во главе всемирного просвещения. Во-вторых, утопия завершает развитие главной идеи, лежащей в основе всей трилогии — идеи о культурном значении просвещения <…>. Будущее рисуется нашему автору, как полная победа человека над природой. Прогресс человечества выразится почти исключительно в успехах науки. В этом смысле произведение Одоевского похоже на романы Жюля Верна. <…> В-третьих, необычайно бледной оказалась картина социальной и политической жизни России 44-го века. Утопия Одоевского навеяна ожиданием не социальной, а космической катастрофы. Всё дело — в борьбе с природой, а не в формах жизни. Эта черта особенно резко бросается в глаза, если вспомнить знаменитую утопию того же времени, принадлежащую французскому коммунисту Кабэ. Его «Voyage en Icarie» (1840) всецело построен на идее народного суверенитета и социального равенства, тогда как русская «Икария» почти совершенно обходит социальный и политический вопросы. Если не считать «коммунистического» меню, <…> то в общественном и политическом отношениях Россия 44-го ст. ничем существенным не разнится от России тридцатых годов XIX в. Автор и сам предчувствовал, что многое в его утопии может показаться «слишком обыкновенным». <…> В утопическом романе Одоевский выразил свои культурные идеалы. Они прекрасно оттеняют характер его идеализма, сильную и слабую стороны его мировоззрения. Сопоставляя <…> идейное содержание литературных произведений Одоевского в период философско-мистического идеализма, мы видим, что его настроение было чистым и возвышенным, что высоко над землёй парила мысль автора, но что вместе с тем абстрактность его мышления сопровождается слабым развитием социально-политических идей.

— Павел Сакулин

Единственное, что мы находим из области будущих социальных преобразований — это своеобразный «обеденный коммунизм», столь характерный для большого гастронома Одоевского <…>. Делать анализ возможных литературных влияний на создание «4338-го года» затруднительно, ибо почти невозможно выяснить, какие из утопий могли повлиять на создание этого произведения, в особенности, если мы учтём, что Одоевский владел не только всеми европейскими языками, но и древними. Нам кажется, что Одоевский является родоначальником современных романов в жанре Уэльса, — столь распространённых ныне фантазий из области техники будущего.

— Орест Цехновицер

… по-видимому, первое в России произведение, бросавшее взгляд в будущее с высоты научно-общественной мысли. <…> Характерный для Одоевского серьёзный, глубокий подход к будущему широко образованного человека в какой-то мере предвосхищал просветительский дух жюль-верновской фантастики. <…> Правда, воображаемая монархия окрашена некоторой иронией. Трудно иначе расценить, например, тот намёк, что страной правит «первый поет». Возможно, по цензурным условиям иначе нельзя было выразить пожелание просветительских реформ. Переплетение просветительски-утопических идей с ироническими намёками на современность можно заметить и в придуманных Одоевским странных должностях. Существуют министры истории, министр философии, премьер носит звание министра примирений…

— Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1969