Марк Анато́льевич Заха́ров (при рождении Ширинкин, 13 октября 1933 — 28 сентября 2019) — советский и российский режиссёр театра и кино, актёр, сценарист, педагог, литератор, общественный деятель, художественный руководитель и главный режиссёр Московского театра имени Ленинского комсомола («Ленком») (1973—2019).
Горин не просто автор остроумных пьес и сценариев — он создал собственный «королевский театр». Его игры, будоража зрительское сознание идеями и образами, затрагивая самую сердцевину наших сегодняшних тревог и надежд, остаются по-королевски щедрыми, величественными и дорогими.[1][2]
— «Игры Короля»
В «Том самом Мюнхгаузене» Горин вплотную приблизился к поразительному единению космогонических величин с игрой загадочного и безмерного человеческого подсознания. Здесь выдумка соседствует с прозрением. <…> Его словесная вязь имеет склонность к звуковой вибрации. Комические фантазии Горина изначально расписаны по пяти линеечкам нотной тетради, где одна четвертушка смешнее другой. Драматург абсолютно музыкален, а это и есть для меня главное свойство драматургического Таланта. Все горинские реплики и ремарки, распадаясь на семь музыкальных нот, образуют бравурную ироническую симфонию.[3]
— «Он один имел право советовать и критиковать»
Любые изменения, проводимые в нашей стране с самыми благовидными целями, почему-то в итоге уводят не в ту сторону. Раз за разом пускается в ход метод проб и ошибок, причём кровавый. У нас не получается экспериментов без жертв. Мы обязательно должны вляпаться. И сразу всей страной…[4]
Александр Збруев наводил обо мне справки, пытаясь понять, что же я из себя представляю и можно ли ему оставаться в театре, куда меня назначили главным режиссёром. Дело решил Александр Ширвиндт. На вопрос: «Что такое этот Захаров?» — Шура ответил: «Однажды он на полном ходу пересел из одной машины в другую». Как ни странно, Збруева эта информация полностью удовлетворила и успокоила.[5][6]
Горин <…> был свой драматург, последний человек в моей жизни, — жену я не считаю! — который мог совершенно по-хамски, грубо сказать: «Что ты делаешь? Как тебе не стыдно?! Это пошлятина, Марк, — ты деградируешь и этого не замечаешь». <…> А сейчас все говорят: «Марк Анатольевич, мы, конечно, правду скрывать не станем: есть Станиславский, а потом сразу вы».[6]
Я помню, как в бытность ещё цензуры, где-то в 78-м году, спектакль сдавали… Ну, неважно какой, и там Евгений Павлович Леонов своему сыну говорил, извините: «Засранец». Я тогда цензурный аппарат умолял, на колени становился, плакал, слёзы размазывал: «Ну не могу я без этого слова спектакль выпустить»…[6]
… был такой момент в 90-е годы, когда многие мои знакомые из кинематографического мира останавливались в середине съёмочного периода — деньги кончались. <…> и я очень боялся за что-то браться, потому что не знаю, как бы пережил, если бы посреди съёмочного процесса мне сказали: «Стоп! Дальше нельзя». <…> От меня «Мюнхгаузена-2», «Обыкновенное чудо-4» ждали — вот чтобы в том же ключе, и я про себя тоже так думал, но, понимаете, есть какой-то свой почерк, своё ноу-хау, связанное с тем, что Гладков заранее музыку сочинял, и мы уже под неё снимали. Оператор знал, что вот такая есть музыка, и это на движение камеры, на пластику артистов влияло. В общем, фильм по законам музыкальной драматургии часто складывался, и для меня это был очень важный момент, но тут я понял, что кое в чём время поменялось, и хотя <…> Министерство культуры какими-то средствами привлекало — я знал: это всё эфемерно, и постепенно от кино отошёл. Может, из-за перемен надо было больше внимания театру уделять, и прошло вдобавок то легкомысленное отношение к делу, которое позволяло в основном за свой отпуск весь фильм снять.[7]
В Татьяне Ивановне была фантастическая особенность — она никогда не фальшивила. <…>
Когда в театр приходит сложившийся актёр, зрелый мастер, он непременно приносит накопленный опыт. Для Пельтцер каждая роль — начало. Она, как школьница, внимает учителю и готова сидеть до утра, чтобы выучить урок. И при этом она способна казнить и винить себя, ей неловко перед партнёрами, если из-за неё останавливают репетицию, если у неё что-то не получается. Ей абсолютно чуждо «профессорство» <…>.
Я заметил, большие актёры в какой-то период своей жизни иногда кажутся бездарными. Я думаю, главная причина — их актёрский организм сильно отличается от среднестатистического уровня. <…> Ольге Аросевой, которая хорошо знала Пельтцер, я как бы между прочим задал вопрос:
— А какой актрисой была Татьяна Ивановна в молодости?
— Да она никогда и не была молодой. <…>
Наверное, ей удалось воплотить народную мечту о несокрушимой старости, где мудрость дерзко соседствует с юной и озорной жизнестойкостью[9]. Татьяна Ивановна служила для нас живым примером стародавнего подвижничества и святой любви к сценическим подмосткам. — на основе своей статьи[10]
Я старательно обхожу злободневные вопросы культурной сферы. Вопросы здесь до предела неоднозначны. О своей собственной режиссуре могу сказать просто: мечтается на досуге поставить оперу Чайковского «Евгений Онегин», причём я бы не ограничился появлением Татьяны и Ольги в купальниках, как это сделал мой давний знакомый режиссёр Жолдак при постановке оперы в Финляндии. Я бы лично выпустил героинь Пушкина топлес, чтобы обострить оперу, тем более что сцена дуэли Онегина и Ленского мне видится как перестрелка на миномётах. А престарелого Гремина играли бы два карлика, чтобы подчеркнуть неоднозначность образа.[11] — «Город миллионеров» в трагикомическом потоке сознания
Вот вы, Марк Анатольевич, всё сидите, подолгу репетируете, а вот у Корша каждую пятницу была премьера. — цитата из «Ленком — мой дом»
— Татьяна Пельтцер
Атмосфера на съёмках всех фильмов Марка Захарова складывалась соответствующая: с одной стороны, сумасшедшая работа, с другой — мы успевали и отдыхать, и какие-то шутки придумывали.[3]
Рядом с [Гориным] был его верный толкователь, его театральный полководец и друг — Марк Захаров. Это была красивая театральная пара. В медальном, бледном лице Захарова, в его имени Марк есть что-то холодное, рыцарское. Лицо с гравюры Дюрера — заострённый нос, взгляд, опущенный к полу, и суровая, беспощадная ирония — всё было кстати рядом с горинским весёлым простодушием.[3]
— Александр Галин, «Менестрель нового русского средневековья»
↑М. А. Захаров. Ленком — мой дом. Лицедейство без фарисейства. Моё режиссёрское резюме. — Эксмо, 2015. — 512 с. — ISBN 978-5-699-84211-7.
↑Фраза от «удалось» заимствована из: Долгушин И. С. Время, которое прошло. — Тамбов: Гос. хозрасчетное предприятие «Редакционно-издательский отдел», 1994. — С. 88.
↑Ленком / сост. Б. М. Поюровский. — М.: Центрполиграф, 2000. — С. 146-162.
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
