Потому и дела с крещением шли слабо; и вот эти бритые, что много говорили о мире, а сами более всего распалялись враждой к чужим богам, были однажды схвачены верующими людьми и повешены на священных ясенях и пронзены стрелами и преданы птицам Одина.
Другие же, что подались на север, в леса Гёинге, где вера была послабее, встречены были с радостью, связаны и отправлены на рынки Смоланда и обменяны там на быков и бобровый мех. Некоторые пленники в рабстве у смоландцев снова отрастили волосы и сделались недовольны Иеговой и работали хорошо; но прочие предпочли по-прежнему сокрушать богов и крестить женщин и детей вместо того, чтобы ломать камень и молоть зерно, и причиняли своим хозяевам такую досаду, что геингцам не давали уже и пары смоландских бычков-трехлеток за превосходного священника без придачи — соли либо сукна. Худая слава тогда ходила о бритых по всей округе.
Орм отвечал:
— Мы, воины Севера, не привыкли взывать к богам без надобности, потому что не хотим надоедать им. В этой стране мы не взывали еще ни разу ни к одному богу, с тех пор как принесли жертву морскому владыке за счастливое возвращение домой; да и в тот раз она не помогла, ибо сразу же после этого появились твои корабли и все мы оказались взяты в плен. Должно быть, наши боги имеют в этих местах малую власть; и потому, господин, я буду рад угодить тебе и приму твоего бога. А моих спутников, если пожелаешь, я спрошу, что они думают об этом деле. Альмансур кивнул, и Орм сказал своим людям:
— Он говорит, мы должны принять его бога. У него такой один, звать его Аллах, и других богов он не любит. Мне сдается, что его бог силен в этой земле, а наши боги вдали от своей страны большой силы не имеют.
— Ибо мы сказали ярлу Бюрхтноту, когда говорили с ним через протоку, что вы тут в стране богаты, и мы, бедные мореходы, станем вам друзьями, если вы поделитесь с нами своими богатствами. Теперь нам приятно узнать, что конунг Этельред и сам так считает; при его великом богатстве и могуществе и мудрости он наверняка покажет нам свою щедрость. Сколько именно собирается он нам дать, мы пока не слышали, но чтобы исполниться радости, нам надо много, ибо мы угрюмого племени, и лучше выдать нам все золотом и серебряной монетой, ибо так нам будет легче считать и проще везти домой. А покуда все не будет сделано, мы хотим оставаться без помех тут и собирать по окрестностям все, что нам нужно для пропитания и довольства.
— Я священник Христов и живу у Орма, — сказал брат Виллибальд, — и мой долг — крестить язычников в этих землях, после того как я крестил короля Харальда. И хотя я помню, что ты — закоренелый безбожник, но скоро дойдет и до тебя очередь. Именно поэтому мы и нашли тебя здесь.
— Вот об этом можно поспорить, — сказал Токе, — но одно ясно: что мы втроем должны посидеть у меня за дружеской беседой. Бисмиллахи, эррахмани, эррахими! Так мы говорили, когда служили у господина Альмансура.
— Что ты такое сказал? — спросил его брат Виллибальд. — Что это за язык такой? Ты что же, занимаешься колдовством?
— Нет, это такой испанский язык, — сказал Токе. — И я его еще помню, потому что моя жена родом из Испании и охотно болтает на своем родном языке, особенно когда разозлится. Так что у меня осталась привычка к этому.
— Я могу перевести тебе, что он сказал, — вставил Орм. — Это означает: Во имя Бога, во имя милосердного, во имя утешителя. Милосердный — это Христос, об этом все знают. А Утешитель — Дух Святой, кто же еще? Так что можешь заметить, что Токе почти христианин, даже если сам он не обращает на это внимания.
— Послушайтесь моего совета. Идем и вместе нападем на гутов. Мы захватим себе богатую добычу и по-братски поделим ее.
— За что ты собираешься напасть на них? — спросил Споф.
— У них есть деньги, а у меня — нет. Разве этого не достаточно?
...Правильно говорил в свое время архиепископ Кормак Мак-Кулленан: когда мудрый достигает пятидесяти лет, ему больше не следует пить вино, пылать любовью в холодные весенние ночи или танцевать на руках. — Ирландский шут Фелимид.
Он подозвал к себе мальчиков-музыкантов, и один послушно подошел к нему и протянул дудочку.
Когда Фелимид сам заиграл на ней, полились волшебные звуки. Словно в его игре ожили желание и счастье, шутки и смех, женская красота и блеск меча, утренняя заря над морем и ветер с весенних полей. Свартхёвди и Ульф слушали эти волшебные мелодии, и им трудно было усидеть на месте. А оба хёвдинга рядом с Фелимидом блаженно качали головами и вскоре уснули. Печенеги топали ногами и хлопали, смеялись и плакали одновременно. А танцовщицы порхали вокруг легче пуха, преобразившись под воздействием игры Фелимида.
Шут отложил дудочку в сторону и довольно пошевелил ушами.
— Это было неплохо, — сказал он.
— Я уверен, — сказал ему Орм, — что никому не удастся превзойти тебя в этом искусстве, так что неудивительно, что печенеги оставили тебя, когда ты впервые пришел к ним. Непостижимо, как это тебе удается извлекать такие звуки из этой обыкновенной дудочки.
— Все дело в дереве, из которого умело сделана эта дудочка, и дерево это — доброе, — сказал Фелимид. — Доброта его проявляется в звуках, когда на дудочке играет тот, у кого в душе есть та же доброта. А к тому же еще и терпение, чтобы извлечь из дудочки то, что она прячет в себе. Сама душа не должна быть деревянной.
Взошло солнце, и лучи его осветили ларец. Он был полон золота, которое даже не потемнело, находясь в реке. Большей частью там были различные монеты, до краев наполнявшие ларец. А среди них поблескивали украшения: кольца, маленькие и большие, цепочки и большие цепи, серьги, браслеты и прочее. — Словно кусочки сала в гороховом супе, — так сказал Токе.
— Здесь будет что подарить женщинам, когда мы откроем эти ларцы дома, — сказал он. — Главное, чтобы они не сошли с ума от радости, увидев такие сокровища.
Маяк острова Эйлин-Мор называется «Семь охотников». Его построили всего за год до происшествия причем не без протестов жителей окружающих островов: кроме маяка здесь стоит и древняя часовня VII века, людей же нет вовсе. На протяжении сотен лет пастухи с ближайшего архипелага привозили на остров животных для выпаса, но сами никогда не оставались на ночлег — местные называли остров «другой страной, где нет места человеку».
Именно на этом острове еще во времена Харальда Синезубого останавливались по пути люди Рыжего Орма, перевозящего на корабле церковный колокол. В общем, суеверий вокруг местечка хватало всегда. И естественно, в 1900-м году просвещенные власти не обратили на них внимания — побережью был нужен маяк[1].
