Душевный покой (интервью Станислава Лема)

«Душевный покой» — интервью Станислава Лема, взятое Лукашем Мацеевским в 2000 году. Посвящено обсуждению экранизаций произведений Лема.

Цитаты

— Список переработок моих произведений для нужд кинематографии больше напоминает книгу жалоб и претензий. — «Дно дна» — так охарактеризовали вы «Безмолвную звезду», созданную в ГДР на основе «Астронавтов». — Ещё хуже. Слава Богу, никто уже об этом фильме не помнит. «Безмолвная звезда» была ужасной халтурой, бессвязным соцреалистическим паштетом. Для меня это весьма печальный опыт. Единственной пользой от реализации этой халтуры была возможность осмотреть западную часть Берлина. Стены, делящей Берлин на две части, ещё не существовало, поэтому в перерывах между постоянными ссорами с режиссёром я вырывался на западную сторону.

… несмотря на уважение к Тарковскому, я не переношу <его «Солярис»>. Ровно шесть недель я без особого успеха пытался убедить Тарковского отказаться от различных курьёзных идей. Поразительным образом сценарий слишком уж расходился с идеей романа. <…> Окончательный внутренний смысл фильма диаметрально отличался от того, что нёс роман. Я считал, что космос — это резиденция явлений и загадок, которые стоит познать, замыслом же Тарковского было показать, что это место весьма неприятное и даже ужасное и что оттуда надо как можно скорее возвращаться на Землю. <…> «Солярис» появился давно, я был тогда намного моложе, и мне ещё хотелось «грызться» с режиссерами. При проработке этого фильма я был разгневан до такой степени, что топал ногами и кричал Тарковскому: «Вы дурак!» <…> это мало что дало. После недель напрасных стычек я просто сбежал. Поняв, что после подписания контракта с «Мосфильмом» больше ничего не добьюсь, я сел на первый самолет и вернулся в Краков. <…> В определённый момент я был просто окружён претензиями, что, мол, как я смею критиковать «Солярис» Тарковского, если это столь выдающийся фильм! Мне очень грустно, но для меня это даже не приличный фильм. Но, собственно говоря, что значит моё мнение о нём? Автор произведений, которые должны быть перенесены на экран, всегда будет бессилен перед продюсерами. Решающую роль играют или идеологические факторы, как это было с советской стороны, или чисто коммерческие ожидания.

Пестрак сильно загорелся экранизацией моих книг, значительно хуже было с результатами. Но в случае с «Расследованием» я могу оценить самоотверженность режиссёра. Этот фильм делался за очень небольшие деньги в по меньшей мере нетипичных обстоятельствах. Например, Пестрак, изображая сумасшедшего, вторгся с камерой в Скотланд-Ярд и бесплатно снял там сцены, которые оказались бесценными для фильма. Он также в четыре утра ездил по лондонским автострадам и делал снимки, которые позже проявлял в ванной комнате тети. Скажем честно, что в таких условиях ничего хорошего из этого не могло родиться. Когда таким образом видится весь контекст, назовём его внефильмовым, пропадает желание издеваться над произведением, хотя тема была благодатная. К сожалению, Марек Пестрак не остановился на одном печальном опыте и сделал ещё «Дознание пилота Пиркса» по моему «Дознанию», где уже в небывалой степени веяло дешёвкой и скукой.

— … «Больница преображения» в режиссуре Эдварда Жебровского, по достаточно распространённому мнению, воспринимается как наиболее зрелая экранизация вашего произведения в польском кино. — По достаточно распространённому мнению — исключая моё собственное. Жебровский обещал мне показать как сценарий, так и сам фильм перед приёмкой, но не сделал этого. Довольно коварно он использовал момент, когда я уехал за границу, и в это время — без моего согласия и ведома — поставил фильм. После возвращения в страну меня не только никто не спросил о моём мнении, но и сама картина была уже показана в кино. Относительно хороший приём работы Жебровского меня страшно рассердил, потому что на экране я увидел исключительно разные элементарные глупости, которые я написать не мог. <…> В фильме немцы завалили больницу трупами, но ведь даже во время Второй мировой войны командир немецкой части не мог позволить себе убивать кого попало. Вероятней всего немцы умертвили бы пациентов, но не врачей, у которых были реальные шансы на спасение. Подобных глупостей в фильме была целая масса, а ведь я, в конце концов, по образованию врач и поэтому не мог бы позволить себе расписывать безответственное медицинское враньё. — Все эти недочёты кажутся мне, однако, второстепенными для фильма, который прежде всего является очень смелым представлением человеческой судьбы во времена порабощения. Любого порабощения. — Вы использовали аргумент, идентичный тому, что пишет большая часть нашей оппозиционной критики. В начале восьмидесятых «Больница преображения» воспринималась именно как (по моему мнению, натянуто) метафора позиции человека по отношению к фанатизму и человекоубийству и в связи с этим не слишком понравилась тогдашним руководителям. Уже одного этого факта было достаточно, чтобы некоторые посчитали фильм шедевром. В то же время, по-моему, отношение коммунистических властей к фильму не является критерием художественной ценности — ни в плюс, ни в минус.

— «Слоёный пирог» Вайды принадлежит к похвальным исключениям, может быть, потому, что я сам написал сценарий, что со мной случается редко. Вайда, впрочем, пытался изменить очерёдность сцен, но у него не получилось. «Слоёный пирог» оправдался до такой степени, что представленная история показалась мне в фильме даже более понятной, чем в новелле. Понравилась мне также малоизвестная версия «Путешествия профессора Тарантоги» в режиссуре Мацея Войтышко. Я нашел у Войтышко полное духовное родство с собственным взглядом на этот текст, он ведь очень сатирический и даже гротескный. Но, как вы и сами видите, слишком много положительных примеров я отыскать не в состоянии. — Я слышал, что в одной только Германии появилось несколько версий «Путешествий профессора Тарантоги». — Благодарите Бога, что вы не должны были это смотреть. В первой — западногерманской — версии это остроумное в конечном счёте произведение трактовалось со смертельной серьёзностью, лишенной какого-либо чувства юмора, поскольку — как оказалось — этого чувства юмора не хватило прежде всего исполнителям. Лучшим был гэдээровский фильм, то есть он был, разумеется, очень плох, но в любом случае лучше, чем западногерманская версия.

У Анджея Вайды была прекрасная идея для экранизации «Футурологического конгресса». Он хотел, чтобы его действие разворачивалось в большом отеле, где в прекрасный мир начинает проникать другой, мрачный мир кошмара. На такую реализацию, однако, необходимы были или огромные деньги, или специфическое воображение, которое бы подняло дух этого текста, а как раз ни одного Кубрика тогда под рукой не было.

— Перейдём к Голливуду, где относительно рано вспомнили о ваших произведениях. Но ничего из этого не получилось. — Я сказал бы, что, к счастью, ничего не получилось, потому что могу себе представить, какие это были бы творения. Предложений была масса, Дисней, например, хотел экранизировать первые рассказы из цикла «Приключений Ийона Тихого». Самая лучшая сделка с американцами у меня была на переломе шестидесятых годов. Тогда Майкл Радесон купил у меня права на экранизацию «Непобедимого». Я считаю, что «Непобедимый» — это произведение, которое прекрасно могло бы состояться на экране. Оно зрелищно, там необычайная обстановка: летающие тучи насекомых. Однако съёмки такого фильма стоили бы состояние, и этот проект коммерчески был бы довольно рискованным. Поэтому Радесон четыре года безуспешно искал продюсеров, заодно выплачивая мне полагающиеся непустячные тантьемы за продление опциона.

У меня в доме появился некий господин Фрадис, который утверждал, что является представителем «Мосфильма» в США и ему абсолютно нечего делать с миллионами долларов, и потому он решился на оригинальную, будем честны, идею снять «Солярис» на… околоземной орбите. Он вообще рассказывал невероятные истории. Намеревался, кажется, арендовать для съёмок фильма орбитальную станцию «Мир». Однако с самого начала он показался мне больше аферистом, чем бизнесменом, поэтому никаких дальнейших разговоров я с ним вести не хотел. Приблизительно в это же самое время я получил очень серьёзное предложение от «Двадцатый век Фокс», принятие которого упомянутый господин Фрадис пытался заблокировать. Безуспешно. Не знаю точно, что эти американцы вытворяют теперь с моей бедной книгой, деньги в любом случае мне уже выплатили. <…> Чем более в какой-либо проект вмешивается американская сторона, тем толще становится договор, ограничивающий право автора на вмешательство. И, однако, мысль о том, что в эту минуту сорок сценаристов копаются в моём тексте, не даёт мне большого удовлетворения. В этот момент я не имею права даже познакомиться с текстом этого сценария. Не имею права, но нет и желания, потому что опасаюсь, что после такого чтения вероятней всего меня хватил бы удар на месте.

… некоторое время назад я был приглашен на прослушивание музыкальной партитуры, сочинённой по первой части «Кибериады». Это была современная музыка, звуки которой напоминали массированный обстрел тяжёлой артиллерией большого склада кухонной посуды. С импровизированного концерта я вышел с головой, гремящей, как пустой барабан.

Петербургское телевидение показало, похоже, что-то на основе «Слоёного пирога» и — как утверждает мой агент — там выступило множество красивых обнаженных девушек. «Как это, — воскликнул я, — ведь там нет ни одной женской роли!» В ответ услышал, что они вставили этих голых девушек, чтобы было интереснее. Без комментариев.

— На протяжении нескольких десятков лет «запомнившихся» фильмов было едва ли несколько десятков. Хотя бы одноактные фильмы Чаплина, неизменно захватывающие. Классика кинокомедии умерла вместе с Бастером Китоном и Гарольдом Ллойдом. То, что сегодня показывают американцы, не смешно. Мне хочется плакать. — А Вуди Аллен? — Абсолютно меня не забавляет.

Самое больное место сегодняшней science fiction-<кино> — это его инфантилизм. Все эти бедные сценаристы годами не могут придумать ничего нового, кроме космических войн и зловещих пришельцев с чужой планеты, а мне это кажется всё более скучным, монотонным и глупым. <…> Кино science fiction не только ушло под крыши, которых уже нет, но сделалось небывало поверхностным.

Когда я смотрю фильм, то обычно уже после первых минут знаю, что будет дальше. Схема погоняет схему. Мотивы трёх мушкетёров или красавицы и чудовища были использованы тысячи раз. Если вижу в фильме нападение на банк, точно знаю, что, прежде чем подъедет полиция, одна из клиенток банка неожиданно начнёт рожать. Но она всегда рожает сразу полугодовалого малыша и без пуповины, без плодных вод.

Мой личный опыт говорит, что если кто-то хочет сделать в жизни что-то серьёзное, то должен как можно меньше заниматься кино.

— Может ли ещё что-либо желать писатель, у которого в мире продано тридцать миллионов книг? — Душевного покоя. Почестей мне оказано уже выше крыши <…>. Как человек по природе камерный, не люблю больших торжеств и фестивалей. На встречу с американскими астронавтами меня сопровождал эскорт из полицейских машин с сиренами. Жена была перепугана, что теперь весь посёлок подумает, что Лемов арестовали. Каждый день я получаю всё более удивительную корреспонденцию. Иногда я боюсь открывать почтовый ящик. Молодые люди присылают мне свои стихи, кто-то «одалживает» мне видеокассету с надписью «Вот как выглядит UFO», инженер из Катовиц пишет, что его соседи возмущены, что он громко включает музыку в час ночи, а он это как раз очень любит, — и просит, чтобы я, Лем, навёл в этом деле порядок.

Литература

• Лукаш Мацеевский. Душевный покой // Kino (Варшава). — 2000. — № 10.
• Душевный покой / перевод В. И. Язневича // Станислав Лем, Станислав Бересь. Так говорил… Лем. — М.: АСТ Москва, Хранитель, Минск: Харвест, 2006.

См. также

• «Беседы со Станиславом Лемом» — гл. гл. «Кинематографические разочарования», 1981