Лосось сомнения (сборник)

«Лосось сомнения» (англ. The Salmon of Doubt) — посмертный сборник публицистики, интервью и художественной прозы Дугласа Адамса, составленный в сентябре 2001 — феврале 2002 года знакомым с ним редактором Питером Гуззарди (Peter Guzzardi). Заглавие дано по включённому сюда последнему роману Адамса (незаконченному) и отсылает к мифическому Лососю Мудрости, названия 3 разделов образуют заглавие романа Адамса «Жизнь, Вселенная и всё остальное», отсылая к Ответу на главный вопрос жизни, Вселенной и всего остального.

Цитаты

	Его стиль начисто лишён самолюбования, и каждая фигура речи, каждый художественный прием используется тогда, и только тогда, когда того требует целостная идея произведения. Надеюсь, что когда вы будете читать эту книгу, то поразитесь откровенной (и совершенно обманчивой) простоте его стиля. Возникает ощущение, что он разговаривает с вами словно на бегу. Но, как и у Вудхауса, эта лёгкость и кажущаяся гладкость, с которой работает писательский мотор, на самом деле результат огромных трудов по отладке и смазке всех этих невидимых нашему глазу винтиков и гаек. У Дугласа немало общего с другими самобытными талантами (с тем же Вудхасом). Их роднит умение создать у читателя впечатление, будто автор обращается к нему, и только к нему. Подозреваю, что именно этим объясняется и страстная, неуёмная любовь почитателей к его книгам <…>. Стоит наткнуться в тексте на свежую, неизбитую фразу или меткое дугласовское словцо, которое моментально засядет к вам в голову, как возникает желание похлопать по плечу первого встречного, чтобы поделиться с ним вашей радостью. Этот первый встречный наверняка рассмеётся, по достоинству оценив остроумие автора, и всё равно подспудно в вашей душе укрепится мысль, что никому, кроме вас, не дано до конца прочувствовать мощь и красоту его стиля…
	His is an ego-less style where every trope and every trick available to writing is used when and only when it serves the purposes of the piece. I think, when you read this book, you will be astonished by the apparent (and utterly misleading) simplicity of his style. You feel he is talking to you, almost off the cuff. But, as with Wodehouse, the ease and sweet running of his authorial engine was the result of a great deal of tuning and oily wrenching of nuts and gaskets. Douglas has in common with certain rare artists (Wodehouse again included), the ability to make the beholder feel that he is addressing them and them alone: I think this in part explains the immense strength and fervour of his ‘fan base’ <…>. When an especially peachy Adams turn of phrase or epithet enters the eye and penetrates the brain you want to tap the shoulder of the nearest stranger and share it. The stranger might laugh and seem to enjoy the writing, but you hug to yourself the thought that they didn’t quite understand its force and quality the way you do…
	— Стивен Фрай, предисловие, январь 2002

Жизнь

	Бабушка моя работала в организации, занимавшейся выхаживанием животных-инвалидов. А значит, её дом был постоянно полон получивших серьёзные увечья собак и кошек. Нередкими гостями в нём бывали и барсуки, и голуби, и горностаи. <…> Поскольку воздух в доме был густо насыщен шерстью животных и пылью, нос мой был постоянно воспален и тек. Кроме того, каждые пятнадцать секунд я с точностью часового механизма чихал. Любая мысль, которую я не успевал исследовать, развить и довести до логического завершения в течение пятнадцати секунд, таким образом, насильно удалялась из моей головы <…>. Некоторые уверяют, что я думаю и пишу короткими, рублеными фразами, как в телеграмме. И если в подобной критике есть хотя бы доля истины, подобная привычка, смею признаться, родилась именно тогда, когда я обитал в бабушкином доме. Сбежать из него мне удалось лишь благодаря тому, что меня отправили в школу-интернат, где впервые в жизни я смог дышать свободно. Блаженная, вожделенная свобода продолжалась добрых две недели, до тех пор, пока я не научился играть в регби. В первые же пять минут матча — первого в моей жизни — я ухитрился сломать нос о собственное же колено, что, хотя само по себе будучи несомненно выдающимся достижением, возымело на меня тот же эффект, что и смещение горных пород на цивилизации в романах Райдера Хаггарда, — то есть надежно, надолго и всерьёз отгородило меня от всего окружающего мира. Многочисленные отоларингологи в разное время предпринимали серьёзнейшие и одновременно отчаянные попытки провести спелеологические исследования моих носовых проходов, однако большинство из них возвращалось оттуда несолоно хлебавши. Те исследователи, что проявили большую отвагу и мужество, не вернулись из этих опасных экспедиций вовсе и в настоящее время являются скорее частью проблемы, а не частью её решения.
	My grandmother was the local representative of the RSPCA, which meant the house was always full of badly damaged dogs and cats, and even the occasional badger, stoat, or pigeon. <…> Because the air was thick with animal hair and dust, my nose was continually inflamed and runny, and every fifteen seconds I would sneeze. Any thought I could not explore, develop, and bring to some logical conclusion within fifteen seconds would therefore be forcibly expelled from my head <…>. There are those who say that I tend to think and write in one-liners, and if there is any truth to this criticism, then it was almost certainly while I lived with my grandmother that the habit developed. I escaped from my grandmother’s house by going to boarding school, where, for the first time in my life, I was able to breathe. This new-found blissful freedom continued for a good two weeks, until I had to learn to play rugby. In about the first five minutes of the first match I ever played, I managed to break my nose on my own knee, which, although it was clearly an extraordinary achievement, had the same effect on me that those geological upheavals had on whole civilizations in Rider Haggard novels—it effectively sealed me off from the outside world forever. Various ENT specialists have, at different times, embarked on major speleological expeditions into my nasal passages, but most of them have come back baffled. The ones who didn’t come back baffled didn’t come back at all, and are therefore now part of the problem rather than part of the solution.
	— «Мой нос» (My Nose), лето 1991

	Мой ныне покойный друг Грэм Чэпмен, водитель со стажем, активно эксплуатировал обоюдное своё непонимание и неприятие английских и американских автомобилистских привычек, постоянно нося с собой и английские, и калифорнийские водительские права. Если его останавливали на дороге в Штатах, он вытаскивал свои британские водительские права, и наоборот. Он также имел обыкновение сообщать тормознувшему его полицейскому, что как раз направляется в аэропорт, из которого собирается покинуть страну. Всякий раз оказывалось, что подобное известие воспринималось полицейскими с радостью и вздохом облегчения, и те прощальным жестом провожали незадачливого иностранца.
	My late friend Graham Chapman, an idiosyncratic driver at the best of times, used to exploit the mutual incomprehension of British and U.S. driving habits by always carrying both British and California driver’s licences. Whenever he was stopped in the States, he would flash his British licence, and vice versa. He would also mention that he was just on his way to the airport to leave the country, which he always found to be such welcome news that the police would breathe a sigh of relief and wave him on.
	— «Правила» (The Rules), январь 2000

	Всякий раз, садясь за письменный стол, я стараюсь, чтобы при этом всегда звучала музыка, а в особых случаях ставлю на проигрыватель пластинку с песней «Гранд-отель». <…> текст повествует о шикарном отеле, <…> и как раз посередине песни совершенно неожиданно, откуда-то из небытия, возникает монументальная оркестровая кульминация, можно сказать, совершенно из другой оперы. Я постоянно удивлялся — что это за монументальная тема, возникающая на заднем фоне песни? В конце концов в моей голове родилась мысль: «Похоже, будто где-то происходит нечто вроде грандиозного шоу. Нечто необычное, масштабное, вроде конца света, конца всей нашей Вселенной». Именно таким образом у меня и возник замысел «Ресторана в конце Вселенной»…
	Whenever I’m writing, I tend to have music on in the background, and on this particular occasions I had “Grand Hotel” on the record player. <…> lyrics were all about this sort of beautiful hotel <…> but then suddenly in the middle of the song there was this huge orchestral climax that came out of nowhere and didn’t seem to be about anything. I kept wondering what was this huge thing happening in the background? And I eventually thought, “It sounds as if there ought to be some sort of floor show going on. Something huge and extraordinary, like, well, like the end of the universe.” And so that was where the idea for The Restaurant at the End of the Universe came from…
	— вступительное слово на концерте Procol Harum и Лондонского симфонического оркестра в Барбикане, 9 февраля 1996

	… вам начинают поступать факсы с просьбой написать ещё одно коротенькое предисловие к книге, в которой вы ещё с 1981 года совершенно отчётливо помните слово «Конец». Для этого, обещает факсовое сообщение, вам потребуется не более пары минут. Они чертовски правы, это <…> на деле отнимет у вас не менее тринадцати часов. Но это не главное. Главное, что вы пропустите приглашение на званый ужин, и жена надуется и перестанет разговаривать с вами <…>. А после этого начинают приходить все новые и новые факсы с требованием написать новые предисловия, на этот раз для сборников моих опусов, к каждому из которых я уже когда-то писал предисловия по отдельности. Спустя какое-то время я обнаруживаю, что написал уже так много предисловий, что кто-то собирает их воедино в книгу и просит меня написать к ним отдельное предисловие. По этой причине я пропускаю очередной званый ужин, а также ныряние с аквалангом на Азорских островах, а заодно обнаруживаю, что причина, по которой жена со мной больше не разговаривает, состоит в том, что теперь она жена совершенно другого человека.
	… faxes start arriving asking you if you could possibly write yet another short little introduction to a book that you clearly remember writing “The End” to in about 1981. It won’t, promises the fax, take you two minutes. Damn right it won’t <…> takes about thirteen hours and you miss another dinner party and your wife won’t speak to you <…>. And then more faxes come in demanding more introductions, this time for omnibus editions of books, each of which I have already written individual introductions to. After a while I find I have written so many introductions that someone collects them all together and puts them in a book and asks me to write an introduction to it. So I miss another dinner party and also a scuba-diving trip to the Azores and I discover that the reason my wife isn’t talking to me is that she is now in fact married to someone else.
	— предисловие к 10-му изданию «Оригинальных автостоповских радиосценариев» (The Original Hitchhiker [Radio] Scripts), май 1995

	Меня часто спрашивают, откуда я беру идеи для моих книг, иногда по восемьдесят семь раз в день. Это таит для писателей огромную опасность, и правильный ответ на вопрос таков: сначала надо сделать глубокий вдох, успокоить сердцебиение, наполнить разум мирными успокаивающими образами, <…> затем пролепетать что-то вроде: «Вообще-то вы задали очень интересный вопрос…» — после чего впасть в истерику и трагически разрыдаться.
	People often ask me where I get my ideas from, sometimes as often as eighty-seven times a day. This is a well-known hazard for writers, and the correct response to the question is first to breathe deeply, steady your heartbeat, fill your mind with peaceful, calming images, <…> and then try to say, “Well, it’s very interesting you ask that . . .” before breaking down and starting to whimper uncontrollably.
	— Предисловие к книге комиксов № 1 (Intro for Comic books #1), май 1997

	Плотины никогда не выполняют своего предназначения, зато приводят к самым невообразимым разрушениям и бедствиям. Но тем не менее мы продолжаем их возводить, чему я не перестаю удивляться. Я убеждён, что если копнуть глубже в историю человечества, то обнаружится, что в гены человеческих особей каким-то образом затесались гены бобра.
	Dams almost never do what they were intended to do, but create devastation beyond belief. And yet we keep on building them, and I can’t help but wonder why. I’m convinced that if we go back far enough in the history of the human species, we will find some beaver genes creeping in there somewhere.
	— интервью Virgin.net, 22 сентября 1999

	Австралия напоминает Джека Николсона. Подойдя к вам вплотную, она начинает дерзко и устрашающе смеяться вам в лицо. В действительности это не столько страна, сколько некое подобие тонкого слоя полубезумной цивилизации, вымеченного вокруг огромной нетронутой пустыни <…>. Скажите как можно большему числу австралийцев, что вам нравится их страна, и они в ответ сухо рассмеются и ответят: «Да, больше ничего уже и не осталось». <…> Трудно понять, что кроется за загадочной фразой, что говорящий имеет в виду. Но вы подозреваете, что у него есть на то все основания.
	Australia is like Jack Nicholson. It comes right up to you and laughs very hard in your face in a highly threatening and engaging manner. In fact it’s not so much a country as such, more a sort of thin crust of semi-demented civilisation caked around the edge of a vast, raw wilderness <…>. Tell most Australians that you like their country and they will give a dry laugh and say, “Well, it’s the last place left now, isn’t it?” <…>. You don’t quite know what they mean but it worries you in case they’re right.
	— «Верхом на скатах» (Riding the Rays), 1992

	Точность, с которой [Вудхаус] одновременно обыгрывает каждый аспект бытия — значение, тембр, ритм, диапазон идиоматических связей и метафор, — заставила бы Китса присвистнуть.
	The precision with which he plays upon every aspect of a word’s character simultaneously—its meaning, timbre, rhythm, the range of its idiomatic connections and flavours, would make Keats whistle.
	— предисловие к «Закату в Блэндингсе», 2001

	… есть нечто странное в подобных пеших экспедициях. Они всегда предпринимаются ради благих целей: исследований в области борьбы с раком, спасения голодающих, охраны природы и тому подобного, однако суть их сводится примерно к следующему: «Ну, хорошо. Вы пытаетесь собрать деньги для этого весьма благородного начинания, кроме того, я понимаю, что оно очень важно для всего человечества, что жизни отдельных особей и даже отдельных видов находятся под угрозой исчезновения, и ради этого необходимо что-то срочно предпринять, но, видите ли… я не знаю… Вот что вам скажу — сделайте что-нибудь действительно бессмысленное, дурацкое и даже чуть-чуть опасное, и тогда я отвалю вам немного денег».
	… there is something very odd about this sponsored walking business. It’s always undertaken for good causes: cancer research, famine relief, wildlife conservation, and so on, but the deal seems to be this: “Okay, you are trying to raise funds for this very worthwhile cause, and I can see that it’s an important and crucial matter and that lives or indeed whole species are at stake and something needs to be done as a matter of urgency, but well . . . I don’t know . . . Tell you what—do something really pointless and stupid and maybe a bit dangerous, then I’ll give you some money.”
	— «Восхождение носорога» (The Rhino Climb), март 1995

	Большинство слов, которые мы часто произносим, <…> очень просто выговорить. Слово «перелётный» мы употребляем в речи гораздо реже, и поэтому при его произнесении язык во рту порой цепляется за зубы. Если бы птицы назывались «пернатыми путешественниками», а не «птицами», мы, пожалуй, не разговаривали бы о них с такой лёгкостью, как сейчас. <…> если мимо нас пролетит перелётная птица, то скорее всего мы произнесём что-то вроде «А не пора ли выпить чаю?», а про саму птицу ничего не скажем, как бы эта птица ни выглядела.
	Most of the words we use often <…> are easy to say. Migratory is a word we don’t use nearly so much, and saying it can sometimes make you feel as if your teeth are stuck together with toffee. If birds were called “migratories” rather than “birds,” we probably wouldn’t talk about them nearly so much. <…> if a migratory went by, we’d probably just say, “Is it teatime yet?” and not even mention it, however nifty it looked.
	— «Только для детей» (For Children Only)

	В какие бы глубины и дали ни завели нас наши открытия, оказывается, что там до нас уже побывал Бах. Стоит нам узреть гротескные образы математических химер, затаившиеся в глубинах сердца нашего мира, — созданные дробями ландшафты, бесконечные завихрения спиралей Мандельброта, ряды Фибоначчи, с помощью которых можно вычислить порядок листьев на стебле растения, Странные аттракторы, что бьются в сердце самого хаоса, — как тотчас приходят на ум головокружительные пассажи Баха. Порой можно услышать, будто математическая сложность убивает в произведениях Баха эмоции. По-моему, верно противоположное. Когда я слушаю переплетение партий баховской полифонии, каждая такая музыкальная нить создает у меня в голове свое собственное настроение; вместе же они то резко скользят вниз, то столь же резко взмывают ввысь по американским горкам настроения. Одна партия может что-то тихо напевать себе под нос, другая — неистовствовать от прилива энергии, третья — рыдать в углу, четвёртая — кружиться в танце. Они то и дело спорят между собой, хохочут, негодуют. То вдруг восстановят мир и согласие. Партии могут быть совершенно непохожи одна на другую, и в то же время их нельзя разъединить. Они как члены семьи — то ссорятся, то мирятся, разные по характеру и одновременно части неделимого целого. <…> Когда слушаешь Пятый Бранденбургский, не надо быть музыковедом, чтобы понять, что происходит нечто доселе неслыханное. <…> Когда слушаешь первые такты, понимаешь, что рождается нечто новое, непривычное и пугающее. Или, может, это проснулся некий гигантский мотор, или это исполинский конь, которого готовят к исполнению великого подвига (когда пишешь о подобных вещах, невольно нагромождаешь метафоры, чтобы поспеть за вечно ускользающей мелодией) в окружении целой когорты суетящихся вокруг конюхов. Слышишь, как он перебирает ногами, побрякивает, поскакивает туда-сюда, как позволяет себе посвоевольничать, а затем, подбадриваемый конюхами, пускается в галоп, как несётся вперёд, как надрывно дышит. Как возвращается назад, и всё повторяется ещё раз и… тогда другие инструменты умолкают.
	Whatever new extremities of discovery or understanding we reach, we always seem to find the footsteps of Bach there already. When we see images of the strange mathematical beasts lurking at the heart of the natural world—fractal landscapes, the infinitely unfolding paisley whorls of the Mandelbrot Set, the Fibonacci series, which describes the pattern of leaves growing on the stem of a plant, the Strange Attractors that beat at the heart of chaos—it is always the dizzying, complex spirals of Bach that come to mind. Some people say that the mathematical complexity of Bach renders it unemotional. I think the opposite is true. As I listen to the interplay of parts in a piece of Bach polyphony, each individual strand of music gathers hold of a different feeling in my mind, and takes them on simultaneous interweaving roller coasters of emotion. One part may be quietly singing to itself, another on an exhilarating rampage, another is sobbing in the corner, another dancing. Arguments break out, laughter, rage. Peace is restored. The parts can be utterly different, yet all belong indivisibly together. It’s as emotionally complex as a family. <…> When you listen to the Fifth Brandenburg Concerto, you don’t need a musicologist to tell you that something new and different is happening. <…> As you listen to the first movement, you hear something strange, new, and terrifying giving birth to itself. Or maybe it’s a giant engine, or even a great horse being prepared for a Herculean task, surrounded by (you can’t help jumbling metaphors when language tries to keep up with music) a flotilla of helpers fussing around it. You hear it ticking over, trotting, having a little canter here and there, getting a bit frisky, and then taking a trial run as its helpers encourage it onward, keening with bated breath. It hauls itself back in again, does another quick circuit . . . and then the other instruments fall silent.
	— «Бранденбургский концерт № 5» (Brandenburg 5), 1999

Вселенная

	Первые «Маки» являли собой техническое воплощение идеи удобства и простоты (дайте им такую маленькую память, чтобы они вообще ничего не могли делать)…
	The Mac started out as a wonderfully simple and elegant idea (give them so little memory that they won’t be able to do anything anyway)…
	— «Вандал Фрэнк» (Frank the Vandal), 1989

	… World Wide Web (или WWW — единственная аббревиатура, насколько мне известно, произнести которую занимает в три раза больше времени, чем сами слова, её составляющие)…
	… World Wide Web (the only thing I know of whose shortened form—www—takes three time longer to say than what it’s short for)…
	— «Создайте его, и мы придём» (Build It and We Will Come), ноябрь 1999

	… закономерность, с которой мы реагируем на технологии: 1. Всё, что существует в мире на момент вашего рождения, — нормально и обычно, в порядке вещей и является частью мироздания. 2. Всё, что изобретено в промежуток времени от ваших пятнадцати до тридцати пяти лет, — удивительно, способно перевернуть мир, и в этой области стоит сделать карьеру. 3. Всё, что изобретено после того, как вам стукнуло тридцать пять, — от лукавого, ненужно и противоестественно.
	… rules that describe our reactions to technologies: 1. Anything that is in the world when you’re born is normal and ordinary and is just a natural part of the way the world works. 2. Anything that’s invented between when you’re fifteen and thirty-five is new and exciting and revolutionary and you can probably get a career in it. 3. Anything invented after you’re thirty-five is against the natural order of things.
	— там же

	Интересно было бы вести журнал предсказаний и посмотреть, найдутся ли среди них заранее обречённые <…>. Одно такое я недавно заметил. Это было заявление, сделанное в феврале неким мистером Вейном Люком, вице-президентом американской телефонной компании «USWest». Выступая против развёртывания высокоскоростных беспроводных соединений, он сказал: «Безусловно, их можно использовать в вашей машине, едущей со скоростью 60 миль в час, однако сомневаюсь, что это кому-либо понадобится». Но погодите. Это утверждение ещё долго будет преследовать его, как кошмарный сон. Спутниковая навигация. Беспроводной Интернет. Как только мы прочно свяжем наше положение в пространстве физическом с общим информационным пространством, я гарантирую вам очередной рывок в области применения Интернета.
	It would be interesting to keep a running log of predictions and see if we can spot the absolute corkers <…>. One such that I spotted recently was a statement made in February by a Mr. Wayne Leuck, vice-president of engineering at USWest, the American phone company. Arguing against the deployment of high-speed wireless data connections, he said, “Granted, you could use it in your car going sixty miles an hour, but I don’t think too many people are going to be doing that.” Just watch. That’s a statement that will come back to haunt him. Satellite navigation. Wireless Internet. As soon as we start mapping physical location back into shared information space, we will trigger yet another explosive growth in Internet applications.
	— «Предсказывая будущее» (Predicting the Future), ноябрь 1999

	… мой «PowerBook» разряжен (подумайте только — назвать вещь в честь её главного недостатка; это из той же оперы, что и Гренландия).
	… my PowerBook is fresh out of power (funny notion, to name the thing after its only major shortcoming; it’s rather like Greenland in that respect).
	— «Малыш, которому многое по плечу» (The Little Computer that Could), 199

	… первое, что приходится делать, покупая журнал, — это энергично потрясти его над мусорной урной, чтобы из него вылетели все эти навязчивые купоны, пакетики, компакт-диски и бесплатные щенки-лабрадоры, от которых сам журнал нещадным образом раздувается и делается похож на амбарную книгу вашей бабушки. — возможно, неоригинально
	… the first thing you have to do when you buy a new magazine is shake it over a bin in order to shed all the coupons, sachets, packets, CDs and free labrador puppies which make them as fat an unwieldy as a grandmother’s scrapbook.
	— «Что нам терять?» (What Have We Got to Lose?), январь 1995

	Сегодня каждый в своём роде комик, даже девушки, объявляющие прогноз погоды, или дикторы — ведущие передачу. У нас всё вызывает смех. Мы теперь смеёмся неумно, без внезапного шока, удивления или откровения, а просто безжалостно и бессмысленно. Нет больше ливней в пустыне, только грязь и моросящий дождик, иногда перемежаемый вспышками камер папарацци.
	Nowadays everybody’s a comedian, even the weather girls and continuity announcers. We laugh at everything. Not intelligently anymore, not with sudden shock, astonishment, or revelation, just relentlessly and meaninglessly. No more rain showers in the desert, just mud and drizzle everywhere, occasionally illuminated by the flash of paparazzi.
	— «Предатель» (Turncoat), октябрь 2000

	Есть кое-какие несуразности в том, под каким углом мы смотрим на мир. То, что мы с вами обитаем на дне гравитационного колодца, на поверхности укутанной газом планеты, которая вращается вокруг термоядерной печки, расположенной от неё всего в девяноста миллионах миль, и считаем это в порядке вещей, указывает на то, что угол нашего зрения какой-то кривой. Правда, следует признать, что в ходе развития человеческой мысли мы всё-таки кое-что сделали, чтобы угол этот исправить. Как ни странно, многим из этого мы обязаны песку, так что давайте поговорим о четырёх столетиях песка. Из песка мы делаем стекло, из стекла — линзы, и из линз строим телескопы. <…> макроскопический взгляд на вселенную, который возник в первую эру песка. Следующей эре песка мы обязаны микроскопическим взглядом. <…> В течение третьей эры мы научились получать из песка ещё кое-что — кремний. Мы сотворили кремниевый чип — и нам мгновенно открылось, что вселенная состоит не только из частиц и сил. Нам открылось то, чего раньше недоставало, что объяснило бы принцип их устройства. Кремниевый чип открыл нам процесс. Он позволяет нам <…> моделировать те самые что ни на есть простейшие процессы, которые — как оказалось — аналогичны жизни в своей простоте: повторение, ответвление, замыкание на самом себе, петля обратной связи — всё то, что лежит в основании всего, что происходит в процессе эволюции. Иными словами, все, что является выводом информации в одном поколении, становится её вводом в поколении следующем. — импровизированная речь на конференции по цифровым технологиям в Кембридже
	There are some oddities in the perspective with which see the world. The fact that we live at the bottom of a deep gravity well, on the surface of a gas-covered planet going around a nuclear fireball 90 million miles away, and think this to be normal, is obviously some indication of how skewed our perspective tends to be, but we have done various things over intellectual history to slowly correct some of our misapprehensions. Curiously enough, quite a lot of these have come from sand, so let’s talk about the four ages of sand. From sand we make glass, from glass we make lenses, and from lenses we make telescopes. <…> macroscopic view of the universe, which came from the first age of sand. The next age of sand is the microscopic one. <…> In the third age of sand we discover something else we can make out of sand—silicon. We make the silicon chip—and suddenly what opens up to us is a universe not of fundamental particles and fundamental forces, but of the things that were missing in that picture that told us how they work; what the silicon chip revealed to us was the process. The silicon chip enables us <…> to model the—as it turns out—very, very simple processes that are analogous to life in terms of their simplicity; iteration, looping, branching, the feedback loop that lies at the heart of everything you do on a computer and at the heart of everything that happens in evolution—that is, the output stage of one generation becomes the input stage of the next.
	— «Существует ли искусственный Бог?» (Is There an Artificial God?), сентябрь 1998

	… определение жизни <…>. Решив, что таковое существует, я заглянул в Интернет и был ошеломлён тем количеством определений, которые там обнаружил, причём самых разных! И как все они вдавались в мельчайшие подробности, дабы обязательно упомянуть «это», но не дай бог включить «то».
	… a definition of life <…>. Assuming there was a simple one and looking around the Internet, I was astonished at how diverse the definitions were and how very, very detailed each one had to be in order to include “this” but not include “that.”
	— там же

Частная жизнь Чингисхана (1986)

The Private Life of Genghis Khan — на основе наброска Грэма Чэпмена (1975). В сборнике помещено в раздел «И всё остальное».

	Горела их деревня — несколько часов назад она официально вошла в состав монгольской империи.
	The flickering light by which they searched was that of their burning village, which had that afternoon officially become part of the Mongol Empire.

— Я… я сделаю для тебя что угодно, — выдавила из себя женщина, — только пощади моих детей. — Тогда начинай, — тихо ответил хан. Он опустил глаза и задумчиво посмотрел в огонь. Женщина же, трясясь от страха, в нерешительности шагнула вперёд и положила холодную ладонь на руку хану. Воин грубо убрал её руку. — Не это, — рявкнул он. <…> — Давай, пошевеливайся, — подгонял её солдат, — расспроси хана, как прошёл у него день.

"I… I'll do anything for you, O Khan," stammered the woman, "but spare my children!" Khan said quietly, "Then begin." His eyes dropped and he gazed distantly into the fire. Nervously, shaking with fear the woman stepped forward and laid a tentative pale hand on Khan's arm. The soldier smacked her hand away. "Not that!" he barked. <…> "Come on " snapped the soldier, "ask him what kind of day he's had."

— Послушай, — тихо сказал Угэдэй наконец, — а в пятницу ты будешь готов к завоеванию мира? Хан вздохнул. — В пятницу по утрам приходит секретарша. — Правда? — Отвечать на письма. Ты просто не представляешь, как много внимания люди требуют от меня к своим делам. — Чингисхан устало привалился к лошади. — Подпишу ли я то, появлюсь ли я там. Устрою ли благотворительную битву. Эти дела продлятся как минимум часов до трёх. А затем мне хотелось бы пораньше начать уикэнд. Так… понедельник, понедельник… Он снова заглянул в свиток. — Боюсь, что и в понедельник не выйдет. Отдых и восстановление сил — я просто настаиваю на этом. Может, вторник?

"Look," [Ogdai] said quietly, "will you be ready to conquer the world… on Friday?" Khan sighed. "Well the secretary comes in on Friday mornings." "Does she." "All those letters to answer. You'ld be astonished at the demands people try to make on my time you know." He slouched moodily against his horse. "Would I sign this, would I appear there. Would I please do a sponsored massacre for charity. So that usually takes till at least three, then I had hoped to get away early for a long weekend. Now Monday, Monday…" He consulted his scroll again. "Monday's out, I'm afraid. Rest and recuperation, that's one thing I do insist upon. Now how about Tuesday?"

Перевод

А. В. Бушуев, Т. С. Бушуева, 2003 («Лосось сомнений») — с незначительными уточнениями

Отдельные статьи

• «Лосось сомнения» (1990-е) с интервью М. Ньюсому (1998)
• Интервью клубу «Onion A.V.» (1998)
• Интервью журналу «Американские атеисты» (2001)