Юмористические рассказы. Книга вторая (Человекообразные)

«Юмористические рассказы. Книга вторая (Человекообразные)» — авторский сборник рассказов Тэффи 1911 года. Продолжение первой книги.

Цитаты

— Живодёры они! Брат мой пошёл зуб рвать, а дохтур ему говорит: «У тебя на этом зубе четыре корня, все переплелись и к глазу приросли. За этот зуб я меньше трёх рублей взять не могу». А где нам три рубля платить? Мы люди бедные! Вот брат подумал, да и говорит: «Денег таких у меня при себе нету, а вытяни ты мне этого зуба сегодня на полтора рубля. Через месяц расчёт от хозяина получу, тогда до конца дотянешь». Так ведь нет! Не согласился! Всё ему сразу подавай! <…> Дело было в глухом провинциальном городишке, где о дантистах и помину не было. У меня болел зуб, и направили меня к частному врачу, который, по слухам, кое-что в зубах понимал. Пришла. Врач был унылый, вислоухий и такой худой, что видно его было только в профиль. <…> — Неужели болит? Как странно! Такой прекрасный зуб! Так, значит, болит? Ну, это ужасно! Такой зуб! Прямо удивительный! Он деловым шагом подошёл к столу, разыскал какую-то длинную булавку, — верно, от жениной шляпки. — Откройте ротик! Он быстро нагнулся и ткнул меня булавкой в язык. Затем тщательно вытер булавку и осмотрел её, как ценный инструмент, который может ещё не раз пригодиться, так чтобы не попортился. <…> — Я, извините, не специалист! Делаю, что могу!..

— «Арабские сказки»

Из необычайно маленьких окошечек кареты торчала чья-то рука и совершенно стиснутый локтем этой руки большой сизый нос. С другой стороны не то козырек фуражки, не то чье-то оторванное ухо. На запятках, покрытые, словно ковром из солдатского сукна, густым слоем пыли, копошились какие-то живые существа. Вернее, полуживые. Лица их были плотно прижаты к кузову кареты, спины подпирались чемоданами. Чуть-чуть двигались только какие-то странные седые отростки, похожие на человеческие руки. В общем, существа эти напоминали жуков, приколотых булавкою к пробке. — Почтовый обнимусь, — пояснил ямщик, когда карета скорби промчалась мимо, обдав нас густым и тяжёлым облаком пыли. <…> Пассажиру первого класса — самого дорогого — приходится хуже всех. Он ничего не видит, ничего не слышит, совершенно лишён воздуха и, как Иона во чреве китовом, ждет сладостного момента, когда «обнимусь» изрыгнет его на какой-нибудь станции. Я потом видела этих несчастных на остановках. Они качались на ногах, испуганно щурились от света и все дышали, дышали, дышали… Они напоминали мне подводный корабль «Наутилус» Жюля Верна, который выплывал раз в месяц на поверхность моря и, причалив к «туземным» островам, запасался свежим воздухом. Рекомендую путешествие в омнибусе для особ, ненавидящих природу и не желающих бросить на неё ни одного, даже равнодушного, даже негодующего взгляда.

— «Горы»

Вы думаете, господа, что американским миллионерам очень легко живётся? Вы, вероятно, представляете себе так: вот встал миллионер утром, позанимался сколько следует своими делами, отдохнул, вкусно позавтракал какими-нибудь маринованными африканскими муравьями в шампанском, покатался на своей яхте вместимостью в пятьсот тысяч тонн вдоль по Атлантическому океану туда и обратно. Потом обед из каких-нибудь семисот тридцати пяти блюд, затем поездка на автомобиле в сорок тысяч слоновых сил, потом бал, потом ужин в собственном салон-вагоне, который за ночь облетит всю Америку, черт его знает зачем. Ничего подобного. Истинный американский миллионер — мученик своего ремесла, во всяком случае первые годы, когда вылезет в богачи. Дело в том, что в Америке такая масса миллионеров, что каждый из них, кто только не желает потонуть в этом море ничтожной каплей, должен непременно чем-нибудь выдвинуться, прогреметь, прославиться или хоть проскандалиться. Кроме чистого честолюбия, немалую роль играет здесь и коммерческий расчёт. — Эге! — скажут. — Да это тот самый знаменитый миллионер, который верхом на козе проехался из Нью-Йорка в Филадельфию. Очень известная фирма. Алло! Алло!

— «Два Вилли (Американский рассказ)»

— Да, главное — осторожность. В этом-то и есть культурность. Во-первых, вывезти крыс из Одессы. То есть заняться серьёзной дератизацией на научной ноге. Крыса — главный рассадник. Понимаете? Крыса в Азии залучает к себе блоху с чумного человека <…> и везёт её в Европу. Там эта блоха, сближаясь с блохой, населяющей европейскую крысу, переносит на неё свою заразу. Но эта крысиная блоха человеку ещё не опасна. Крысиная блоха, надо вам заметить, человека ни за какие деньги кусать не станет. Но если она сблизится с человеческой блохой и передаст ей свою заразу, — тогда капут. Поэтому надо заняться научным разделением крысиных блох или, куда ни шло, уничтожить их совершенно. Деблохизация крыс — вот лозунг борьбы с чумой. <…> Насчёт холеры должен я вам сказать, что бороться с ней поздно, потому что она поселилась у нас уже навсегда. Вот мы едим арбуз, но мы осторожны. Осторожность эта заключается в том, что мы, ну да… то есть мы вообще осторожны. А на будущий год, если правительство не предпримет никакой демухизации, мы бросим и осторожность. Муха на каждом суставе своей лапы несёт миллиарды бацилл всех сортов и систем. А мы что делаем? Мы вытащим муху из молока да ещё обсосём её, вместо того чтобы сделать полную дезинфекцию этого молока.

— «„Де“»

Околоточный блаженствовал [в трактире]. Закинув голову вверх, он смотрел крошечными свиными глазками на розовый цветок электрической лампочки и мечтал вслух. <…> — В Питере, слышно, аэроштаты строят, — сказал лавочник <…>. — Благода-ать! Только надо дело говорить, — и забот прибавится. Скажем, насчёт паспортов. Мужику, скажем, волость не выдаёт вида, а он сел на шар да и фыррть куда хочет. Это никак нельзя. Придётся воздушные участки строить. Как внизу, так и наверху. Пристав — внизу, пристав — наверху. Городовой — внизу, городовой — наверху. Околоточный — внизу, околоточный — наверху. Чтобы, значит, как звёзды в воде отражались! Кр-расота! <…> Боюсь, что жид полетит! Ну, что тогда делать? Ему оседлость дана в Могилёвской губернии, а он будет над Москвой парить. И все свои дела сверху обделает. — Ну! Сверху нельзя. — Нельзя! Это нам с тобой нельзя, а жид станет этак как-нибудь пальцами вертеть — они это умеют, — ну, а снизу ему свои будут знаки подавать. Вот и готово! Вот и закон обойдён! Придётся проволочные решётки делать. Высокие. Сажен на пятьсот. Выше-то он не залетит. Ему не расчёт выше-то лететь. — Дорого будет стоить этакая решётка, — прикинул пальцами лавочник. — И не дёшево, да не нам платить. Государственная безопасность требует расходов. Во имя кр-расоты! — Сверху тоже решёткой забрать придётся. Они на машине легко перескакнуть смогут. Нужно солидно делать.

— «Завоевание воздуха»

Выйдет девица из института, сунется в одну контору — полно. В другую — полно. В третьей — запишут кандидаткой. — Нет, — скажут, — сударыня. Вам не особенно долго ждать придётся. Лет через восемь получите место младшей подбарышни, сразу на одиннадцать рублей. Счастливо попали. <…> Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий. Тут судьба её определяется раз навсегда. Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь… Скорей! Скорей! Главное достоинство перевода, по убеждению издателей, — скорость выполнения. Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености.

— «Переводчица»

	Музыка скверная, развратная, как перигорский трюфель, взращенный на перегное…
	— «Прачечная»

— Вы проживёте до девяноста… да, совершенно верно, до девяноста трёх лет и умрёте от самой пустой и безопасной болезни… от отравления карболовой кислотой. Остерегайтесь пить карболовую кислоту в преклонных летах! <…> смерть вашего мужа не обозначена на ваших суставах. Он доживёт до девяноста двух лет и умрёт от такого пустяка, что вы даже и не заметите. Но для вашего мужа очень опасны пожары. В огне он очень легко загорается…

— «Предсказатель прошлого»

	… сельцо «Лисьи ноги».
	— «Причины и следствия», 1910

	Почти каждый день найдёте вы в газетах известие о том, что кто-нибудь совершил убийство из ревности. <…> Да и не одно убийство! Самые разнообразные преступления и проступки объясняются ревностью. <…> «Мещанин К. убил лавочника и ограбил выручку. Преступление своё объясняет ревностью».
	— «Ревность»

Обратили ли вы внимание, как составляются новые рекламы? С каждым днём их тон делается серьёзнее и внушительнее. Где прежде предлагалось, там теперь требуется. Где прежде советовалось, там теперь внушается. Писали так: «Обращаем внимание почтеннейших покупателей на нашу сельдь нежного засола». Теперь: «Всегда и всюду требуйте нашу нежную селёдку!» И чувствуется, что завтра будет: «Эй ты! Каждое утро, как глаза продрал, беги за нашей селёдкой». <…> «Купите! Купите! Купите! Не теряя ни минуты, кирпичи братьев Сигаевых!» Вам не нужно кирпичей. И что вам с ними делать в маленькой, тесной квартирке? Вас выгонят на улицу, если вы натащите в комнаты всякой дряни. Всё это вы понимаете, но приказ получен, и сколько душевной силы нужно потратить на то, чтобы не вскочить с постели и не ринуться за окаянным кирпичом! <…> «Прежде чем жить дальше, испробуйте наш цветочный одеколон, двенадцать тысяч запахов». «Двенадцать тысяч запахов! — ужасается ваш утомлённый рассудок. — Сколько на это потребуется времени! Придётся бросить все дела и подать в отставку».

— «Рекламы», 1910

Аэродром

На аэродроме веселятся как умеют: ругают буфет, ругают ветер, ругают солнце, ругают дождь, облака, холод, жару, воздух — ругают всю природу во всех её атмосферических проявлениях и уныло смотрят на дощатые ангары, около которых суетятся тонконогие французы и избранная аэроклубом публика. Выдвинут из ангара длинную зыбкую машину, похожую не то на сеялку, не то на веялку, потрещат винтом, поссорятся и снова тащат на место. <…> За границей, если полёт отменяется, выкидывают красный. У нас — полиция запретила. — Это ещё что за марсельеза! Чёрный — тоже нельзя. — Террориста радовать? А? И жёлтый неудобно: — Кто его знает, что он там значит! Решили остановиться на цвете bleu gendarme. Успокоительный цвет. Состоится полёт, выкидывают bleu gendarme посветлее. Не состоится — потемнее. Смотрит публика и ничего не понимает. Пойди растолкуй им разницу между голубым и синим.

Русские вообще как-то слащаво жентильничают с иностранцами, в особенности если говорят на чужом языке, и непременно скажут «pardon» там, где по-русски привычно и верно звучит: «О, чтоб тебя!»

Когда рак свистнул. Рождественский ужас

Стал Петя расти, стал больше задумываться. — Почему-нибудь да говорят же, что коли свистнет, так все и исполнится, чего хочешь. Если бы рачий свист был только символ невозможности, то почему же не говорят: «когда слон полетит» или «когда корова зачирикает». Нет! Здесь чувствуется глубокая народная мудрость. Этого дела так оставить нельзя. Рак свистнуть не может, потому что у него и лёгких-то нету. Пусть так! Но неужели же не может наука воздействовать на рачий организм и путём подбора и различных влияний заставить его обзавестись лёгкими. Всю свою жизнь посвятил он этому вопросу. Занимался оккультизмом, чтобы уяснить себе мистическую связь между рачьим свистом и человеческим счастьем. Изучал строение рака, его жизнь, нравы, происхождение и возможности. Женился, но счастлив не был. Он ненавидел жену за то, что та дышала лёгкими, которых у рака не было. Развёлся с женой и всю остальную жизнь служил идее. Умирая, сказал сыну: — Сын мой! Слушайся моего завета. Работай для счастья ближних твоих. Изучай рачье телосложение, следи за раком, заставь его, мерзавца, изменить свою натуру. Оккультные науки открыли мне, что с каждым рачьим свистом будет исполняться одно из самых горячих и искренних человеческих желаний. Можешь ли ты теперь думать о чем-либо, кроме этого свиста, если ты не подлец? Близорукие людишки строят больницы и думают, что облагодетельствовали ближних. Конечно, это легче, чем изменить натуру рака. Но мы, мы — Жаботыкины, из поколения в поколение будем работать и добьёмся своего! <…> Над этим же работал и правнук его, а праправнук, находя, что в России трудно заниматься серьёзной научной работой, переехал в Америку. Американцы не любят длинных имён и скоро перекрестили Жаботыкина в мистера Джеба…

Стало появляться в газетах странное воззвание: «Люди! Готовьтесь! Труды многих поколений движутся к концу! Акционерное общество „Мистер Джеб энд компани“ объявляет, что 25 декабря сего года в первый раз свистнет рак, и исполнится самое горячее желание каждого из ста человек (1 %). Готовьтесь!» <…> Никто не спал. Вспоминали собственные черные желания и ждали исполнения над собою чужих желаний. Люди гибли как мухи. В целом свете только одна какая-то девчонка в Северной Гвинее выиграла от рачьего свиста: у неё прошёл насморк по желанию тетки, которой она надоела беспрерывным чиханьем. Все остальные добрые желания (если только они были) оказались слишком вялыми и холодными, чтобы рак мог насвистать их исполнение. Человечество быстрыми шагами шло к гибели. И погибло бы окончательно, если бы не жадность «Мистера Джеба энд компани», которые, желая ещё более вздуть свои акции, переутомили рака, понуждая его к непосильному свисту электрическим раздражением и специальными пилюлями. Рак сдох. На могильном памятнике его (работы знаменитого скульптора по премированной модели) напечатана надпись: «Здесь покоится свистнувший экземпляр рака — собственность „Мистера Джеба энд компани“, утоливший души человеческие и насытивший пламеннейшие их желания. — Не просыпайся!»

Предпраздничное

— Вам для прислуги? — спрашивает приказчик. И, получив утвердительный ответ, справляется о подробностях: — Они кухарка? Для кухарок предпочтительнее всего коричневое бордо с желтой горошиной. Клетка для кухарки тоже хороша. Особливо с красным. Потому цвет лица у кухарок пылкий и требует оживления в кофтах. — Для нянюшки? Для нянюшки солидное с мелким цветком, кардинал-эстрагон, лиловое с мильфлером… — Для горнишен весёленькое под шёлк, с ажурчиком под брокар…

В большом ходу также переводные немецкие [детские] книжки. На русских детей они действуют несколько двусмысленно. Есть, например, рассказ про маленького Фрица, сделавшего тысячи добрых дел, которые были бы не под силу самому всесовершенному Будде. В конце рассказа маленький Фриц идёт по улице, и все прохожие, смотря на него, говорят: «Вот идёт наш добрый маленький Фриц». Только и всего! Прочтя этот рассказ, русские дети убеждаются, что добрые дела вознаграждаются очень плохо, и стараются впредь сдерживать свои сердечные порывы. Есть ещё очень поучительный рассказ про маленького Генриха, который вёл себя очень скверно и был в наказание оставлен без обеда. И «в то время как сёстры и братья его ели вкусные говяжьи соусы, он принужден был довольствоваться печеным яблоком и чашкой шоколада!!» Книга эта производит на русских детей самое развращающее действие. Я знаю двоих, которые прямо взбесились, добиваясь счастья есть печёные яблоки и пить шоколад вместо скверных говяжьих соусов.

Человекообразные

Фельетон 1908 года, предпосланный данному сборнику.

«Сказал Бог: сотворю человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (Бытие I, 26). <…> Коловратки наполнили моря и реки, всю воду земную, и стали искать, как им овладеть жизнью и укрепиться в ней. Они обратились в аннелид, в кольчатых червей, в девятиглазых с дрожащими чуткими усиками, осязающими малейшее дыхание смерти. Они обратились в гадов, амфибий, и выползали на берег, и жадно ощупывали землю перепончатыми лапами, и припадали к ней чешуйчатой грудью. И снова искали жизнь, и овладевали ею. <…> И вот, после многовековой работы, первый усовершенствовавшийся гад принял вид существа человекообразного. Он пошёл к людям и стал жить с ними. Он учуял, что без человека ему больше жить нельзя, что человек поведет его за собой в царство духа, куда человекообразному доступа не было. Это было выгодно и давало жизнь. У человекообразных не было прежних чутких усиков, но чутьё осталось.

… человекообразное сохранило свою быстроразмножаемость ещё со времени кольчатого девятиглазного периода. Оно и теперь овладевает жизнью посредством количества и интенсивности своего жизнежелания.

Человекообразные разделяются на две категории: человекообразные высшего порядка и человекообразные низшего порядка. Первые до того приспособились к духовной жизни, так хорошо имитируют различные проявления человеческого разума, что для многих поверхностных наблюдателей могут сойти за умных и талантливых людей.

Человекообразные низшего порядка менее восприимчивы. Они все ещё ощупывают землю и множатся, своим количеством овладевая жизнью. Они любят приобретать вещи, всякие осязаемые твёрдые куски, деньги. Деньги они копят не сознательно, как человек, желающий власти, а упрямо и тупо, по инстинкту завладевания предметами. Они очень много едят и очень серьёзно относятся ко всяким жизненным процессам. Если вы вечером где-нибудь в обществе скажете: «Я сегодня ещё не обедал», — вы увидите, как все человекообразные повернут к вам головы.

Человекообразное любит труд. Труд это его инстинкт. Только трудом может оно добиться существования человеческого, и оно трудится само и заставляет других трудиться в помощь себе. Одна мгновенная творческая мысль гения перекидывает человечество на несколько веков вперёд по той гигантской дороге, по которой должно пробраться человекообразное при помощи перепончатых лап, тяжёлых крыл, кольчатых извивов и труда бесконечного. Но оно идёт всегда по той же дороге, вслед за человеком, и всё, что брошено гением во внешнюю земную жизнь, — делается достоянием человекообразного.

Там, где человек принимает и выбирает, — человекообразное трудится и приспособляется.

Человекообразное не понимает смеха. Оно ненавидит смех, как печать Бога на лице души человеческой. В оправдание себе оно оклеветало смех, назвало его пошлостью и указывает на то, что смеются даже двухмесячные младенцы. Человекообразное не понимает, что есть гримаса смеха, мускульное бессознательное сокращение, встречающееся даже у собак, и есть истинный, сознательный и не всем доступный духовный смех, порождаемый неуловимо-сложными и глубокими процессами.

Человекообразное не знает любви.

Они притворяются теперь великолепно, усвоили себе все ухватки настоящего человека. <…> Они стали выдумывать оригинальности. Они крепнут всё более и более и скоро задавят людей, завладеют землёй. Уже много раз приходилось человеку преклоняться перед их волей, и теперь уже можно думать, что они сговорились и не повернут больше за человеком, а будут стоять на месте и его остановят. А может быть, прикончат с ним и пойдут назад отдыхать. Многие из них уже мечтают и поговаривают о хвостах и лапах…

Отдельные статьи

• Письма издалека
• Французский роман

О сборнике

Избрав трудное и мало использованное в русской литературе амплуа юмориста, Н. А. Тэффи совершенно обособилась от общего типа нынешних юмористов, выдумывающих смешные положения, лишь бы получить то комическое, что скрыто в жизни и таится от непосвящённого глаза в каждой линии жизни, в каждом столкновении людей — «Человекообразных».

	В рассказах действуют вроде бы обыкновенные люди, да и ситуации, в которые они попадают, ничем не удивительны. Но всё же постоянно чувствуется, что чем-то герои Тэффи отличаются, что-то в них «не так». Они совсем «как люди», и, чтобы стать людьми, им не хватает лишь одного, но самого главного — «искры Божьей». Об этом и говорится в предисловии…
	— Дмитрий Николаев, «Жемчужина русского юмора»