Николай Иванович Новиков

Никола́й Ива́нович Новико́в (27 апреля [8 мая] 1744 — 31 июля [12 августа] 1818) — российский журналист, издатель, критик, общественный деятель и просветитель.

Цитаты

Портрет кисти Д. Левицкого около 1797 г. Кофегадательница есть такая тварь, которая честным образом более уже пропитания сыскать не знает или не хочет честно кормиться. Иная кофегадательница не имеет на теле цельного платья, ходит в раздранных лоскутьях, а вся таких старух шайка есть сборище побродяг, которых почитать должно извергами человеческого рода. Такие кофегадательницы, не имея довольно смелости что-либо похищать, дабы им не быть при старости истязанными и не умереть с голоду в остроге, выдумали хитрое искусство обирать деньги у простосердечных людей, не будучи обвиняемы от градоначальства каким-либо похищением. Они обманывают людей, не умеющих мыслить, что могут предсказать всё из кофейных чашек. Когда такую Кивиллу приказывают позвать, то предлагают ей вопросы, например: Скупягина вопрошает, кто украл серебряную ложку? Бесплодова, будет ли она иметь детей? Страстолюбова, верно ли любит её полюбовник? Щеголихина, скоро ли умрёт её муж картёжник: и так далее. <…> Наконец открывает она рот свой и предсказует, например: вор, похитивший ложку, имеет чёрные волосы. Вопрошающая отвечает: так, это правда. Я знала уж давно, что Ванька вор. Чашкогадательница получает полтину, иногда рубль и более, смотря по важности отгадываемой вещи, и потом уходит домой. По выходе гадательницы вопрошавшая призывает Ваньку, приказывает принести плети или батожье; спрашивает его, куда он девал ложку, и приказывает, чтобы он немедленно признался. Ванька божится, клянется и уверяет её, что он ложки не крадывал; но божбам его не верят. Боярыня его ругает; и лицо его, кажется ей, изобличает его в покраже. Ваньку секут без пощады; долго он терпит напрасное мучение и говорит правду, но наконец начинает лгать. Он признаётся в покраже ложки, сказывает, что её продал и пропил. — С кем? — спрашивает боярыня. — С Андреем, соседским слугою. — Так, — кричит госпожа Скупягина, — я никогда не ошибаюсь: вы оба давно казались мне ворами. Скупягина посылает к соседке, просит её, чтобы и она также наказала своего слугу. Андрей также говорил правду, но наконец побоями и его принудили лгать. Скупягина Ваньку своего ещё наказывает отнятием жалованья и кормовых денег, чтобы возвратить свою пропажу и то, что заплачено кофегадательнице. Ванька из доброго человека по нужде становится вором, окрадывает свою госпожу, уходит, проматывает, попадается; его отдают в приказ: покраденное пропадает, а Ваньку, яко вора, посылают на каторгу. Скупягина, лишася ложки, лишается и Ваньки. <…> Вопрошающие особы болтливы и для того объявляют такой кощунье наперёд все свои чаяния; а она располагает свои ответы всегда по сим мнениям и лишь только объявит общественный ответ, который стократным образом толковать можно, то и выводят они его по своему чаянию, удивляясь пророчествующему дару сея ворожеи. И так весьма легкий способ есть посрамить такую женщину: представь ей вопрос и ничего более с нею не говори, ни прежде, ни после, так увидишь тотчас глупую её ложь. <…> Ежели бы кофейницы не делали иного вреда, кроме выманивания лжами своими денег, так можно бы подумать, что свет хочет быть обманут, и так да будет он обманут. Но она есть более сего сатана, более сего несчастию заводчица в человеческом роде, нежели как думают. Сия проклятая тварь причиною, что невинные люди приходят в подозрение; она восставляет недоверие, ссоры и несогласия. <…> Тщетно бы было чрез основание здравого ума тех, кои верят кофегадательницам, приводить к разуму человеческому: ибо они свой собственный потеряли. Однако надлежит таким людям помыслить, что христианину весьма неприлично производить такие чародейства.

— [«О кофегадательницах»], 1772 (2-я редакция)

Полемика с Екатериной II в 1769

Господин Трутень! <…> Я <…> никогда того не подумаю, чтоб на сей раз не покривила своею мыслию и душою госпожа ваша прабабка. <…> Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием; следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан; но таких людей человеколюбие приличнее назвать пороколюбием. По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, который оным снисходит или (сказать по-русски) потакает;.. — ответ на слова Екатерины в заметке «Всякой всячины» 1 мая: «…нам кажется, что любовь его ко ближнему более простирается на исправление, нежели на снисхождение и человеколюбие; а кто только видит пороки, не имев любви, тот неспособен подавать наставления другому»

— Правдулюбов, письмо в «Трутень», лист V, 9 мая

Госпожа Всякая всячина написала, что пятый лист «Трутня» уничтожает. И это как-то сказано не по-русски; уничтожить, то есть в ничто превратить, есть слово, самовластию свойственное; а таким безделицам, как её листки, никакая власть не прилична; уничтожает верхняя власть какое-нибудь право другим. Но с госпожи Всякой всячины довольно бы было написать, что презирает, а не уничтожает мою критику. Сих же листков множество носится по рукам, и так их всех ей уничтожить не можно. <…> Она, сказав, что на пятый лист «Трутня» ответствовать не хочет, отвечала на оный всем своим сердцем и умом, и вся её желчь в оном письме сделалась видна. Когда ж она забывается и так мокротлива, что часто не туда плюёт, куда надлежит, то, кажется, для очищения её мыслей и внутренности не бесполезно ей и полечиться.

— Правдулюбов («Трутень», лист VIII, 6 июня)

Я слыхал следующие рассуждения: в положительном степене, или в маленьком человеке воровство есть преступление противу законов; в увеличивающем, то есть среднем степене, или средостепенном человеке воровство есть порок; а в превосходительном степене, или человеке по вернейшим математическим новым исчислениям воровство не что иное, как слабость. Хотя бы и не так надлежало: ибо кто имеет превосходительный чин, тот должен иметь и превосходительный ум, и превосходительные знания, и превосходительное просвещение: следовательно, и преступление такого человека должно быть превосходительное, а превосходительные по своим делам и награждение и наказание должны получать превосходительное.

— Чистосердов, там же

Некогда читал некто следующую повесть: у некоторых моих сограждан, говорит сочинитель, нет ни одной такой склонности, коя бы более притягала моё удивление, как неограниченное их самолюбие. Обыкновенный к тому повод бывает невежество и ласкательство. Если бы сие самолюбие было ограничено и хорошо управляемо, оно бы могло быть очень полезно для тех, кои теперь оным обеспокоены. Для чего человек, который заражён самолюбием? для чего, говорит сочинитель, не берёт он книги в руки? Он бы тут много увидел, чего ласкатели никогда ему не говорят. Все самолюбивые много раз и многими были во книгах осмеяны <…>. Такий самолюбивый угнетает разум и обезнадёживает всех, чем-нибудь быть надеющихся. Его умоначертание наполнено самим только собою: он не видит ни в ком ни дарований, ни способностей. Он хочет, чтобы все его хвалили и делали бы только то, что он повелевает; другим похвалу терпеть он не может, думая, что сие от него неправедно отъемлется, и для того требует, чтобы все были ласкатели и, таскался из дома в дом, ему похвалы возглашали, что, однако, есть грех.

— «Трутень», лист XX, 8 сентября

Опыт исторического словаря о российских писателях (1772)

Сей муж был великого разума, высокого духа и глубокого учения. Сколь отменна была его охота к наукам и ко всем человечеству полезным знаниям, столь мужественно и вступил он в путь к достижению желаемого им предмета. <…> Бодрость и твёрдость его духа оказывались во всех его предприятиях <…>. Слог его был великолепен, чист, твёрд, громок и приятен. Предприимчивость сколь часто бывает в других пороком, столь многократно ему приобретала похвалу. <…> Нрав имел он весёлый, говорил коротко и остроумно и любил в разговорах употреблять острые шутки; к отечеству и друзьям своим был верен, покровительствовал упражняющихся во словесных науках и ободрял их; во обхождении был по большей части ласков, к искателям его милости щедр, но при всём том был горяч и вспыльчив.

— Ломоносов Михайло Васильевич

	Вообще о сочинениях его сказать можно, что он напрягается идти по следам российского лирика; и хотя некоторые и называют уже его вторым Ломоносовым, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-нибудь сочинения и после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов или останется только Петровым и будет иметь честь слыть подражателем Ломоносова.
	— Петров Василий

… был человек острый, учёный и совершенно искусный в стихотворстве. <…> «Опыт о человеке» — славного в учёном свете Попия перевёл он с французского языка на российский, с таким искусством, что, по мнению знающих людей, гораздо ближе подошёл к подлиннику и не знав английского языка, что доказывает как его учёность, так и проницание в мысли авторские. Содержание сей книги столь важно, что и прозою исправно перевести её трудно; но он перевёл <…> в стихи, и перевёл с совершенным искусством, как философ и стихотворец;..

— Поповский Николай Никитич

Различных родов стихотворными и прозаическими сочинениями приобрёл он себе великую и бессмертную славу не только от россиян, но и от чужестранных академий и славнейших европейских писателей. И хоть первый он из россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел во оных, что заслужил название северного Расина. Его эклоги равняются знающими людьми с виргилиевыми и поднесь ещё остались неподражаемы; а притчи его почитаются сокровищем российского Парнаса; и в сём роде стихотворения далеко превосходит он Федра и де ла Фонтена, славнейших в сём роде. Впрочем, все его сочинения любителями российского стихотворства весьма много почитаются.

— Сумароков Александр Петрович

… был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, французском, италиянском и в своём природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрёл себе бессмертную славу и первый в России сочинил правилы нового российского стихосложения, много сочинил книг, а перевёл и того больше, да и столь много, что кажется невозможным, чтоб у одного человека достало к тому столько сил <…>. При том, <…> он первый открыл в России путь к словесным наукам…

— Тредияковский Василий Кириллович

	Стихотворство его чисто и приятно, слог текущ и твёрд, изображении сильны и свободны; его оды наполнены стихотворческого огня, сатирические сочинения остроты и приятных замыслов, а «Нума Помпилий» философических рассуждений; и он по справедливости почитается в числе лучших наших стихотворцев…
	— Херасков Михайло Матвеевич

О Новикове

… Я шлюсь на Словаря, В нём имя ты моё найдёшь без фонаря; Смотри-тко, тамо я как солнышко блистаю, На самой маковке Парнасса превитаю! То правда, косна желвь там сделана орлом, Кукушка лебедем, ворона соколом; Там монастырские запечны лежебоки Пожалованы все в искусники глубоки; Коль верить Словарю, то сколько есть дворов, Столь много на Руси великих авторов; Там подлой наряду с писцом стоит алырщик, <…> С баклагой сбитенщик и водолив с бадьёй; А всё то авторы, всё мужи имениты, Да были до сих пор оплошностью забыты: Теперь свет умному обязан молодцу, Что полну их имён составил памятцу <…>. Словарник знает всё, в ком ум глубок, в ком мелок, Рассудков и доброт он верный есть оселок, Кто с ним ватажился, был друг ему и брат, Во святцах тот его не меньше как Сократ. <…> Когда ж возлюбленный всеросский наш Словарь Плох разумом судья, плох наших хвал звонарь: Кто ж будет ценовщик сложений стихотворных, Кто силен различить хорошие от вздорных?

— Василий Петров, «К… из Лондона», 1772

	… Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешёл из рук Шешковского (домашний палач кроткой Екатерины) в темницу, где и находился до самой её смерти.
	— Александр Пушкин, «Заметки по русской истории XVIII века», 1822

… подивимся странностям судьбы человеческой. Тот, кому просвещение наше обязано столь быстрыми успехами, кто подвинул на полвека образованность нашего народа, кто всю жизнь употребил во благо отечества и уже видел плоды своего влияния на всех концах русского царства, человек, которому Россия обязана стольким, — он умер недавно, почти всеми забытый, близ той Москвы, которая была свидетельницею и средоточием его блестящей деятельности. Имя его едва известно теперь большей части наших современников; и если бы Карамзин не говорил об нём, то, может быть, многие, читая эту статью, в первый раз услышали бы о делах Новиков и его товарищей и усомнились бы в достоверности столь близких к нам событий. Память об нём почти исчезла; участники его трудов разошлись, утонули в тёмных заботах частной деятельности; многих уже нет; но дело, ими совершенное, осталось: оно живёт, оно приносит плоды и ищет благодарности потомства. Новиков не распространил, а создал у нас любовь к наукам и охоту к чтению. <…> не только вся европейская Россия, но и Сибирь начала читать. Тогда отечество наше было, хотя не надолго, свидетелем события, почти единственного в летописях нашего просвещения: рождения общего мнения. Так действовал типографщик Новиков. Замечательно, что почти в то же время другой типографщик, более славный, более счастливый, типографщик Франклин, действовал почти таким же образом на противоположном конце земного шара; но последствия их деятельности были столь же различны, сколько Россия отлична от Соединённых Штатов.

— Иван Киреевский, «Обозрение русской словесности 1829 года», январь 1830

Около конца осьмнадцатого столетия <…> начал образовываться у нас класс средних между барином и мужиком существ, то есть тех людей, которые везде составляют истинную, прочную основу государств. Из среды сего-то класса вышел Новиков, о котором г. Киреевский говорит с должным уважением, но не совсем справедливо. Не Новиков, а целое общество людей благонамеренных при подкреплении некоторых вельмож действовало на пользу нас, их потомков, распространяя просвещение: Новиков был только гласным действующим лицом. <…> Главную заслугу Новикова полагаем мы <…> в [том, что] он первый создал отдельный от светского круг образованных молодых людей среднего состояния…

— Ксенофонт Полевой, «Взгляд на два обозрения русской словесности 1829 года…», февраль 1830

	Кому не известно, хотя понаслышке, имя Новикова? Как жаль, что мы так мало имеем сведений об этом необыкновенном и, смею сказать, великом человеке! У нас всегда так: кричат без умолку о каком-нибудь Сумарокове, бездарном писателе, и забывают о благодетельных подвигах человека, которого вся жизнь, вся деятельность была направлена к общей пользе!..
	— Виссарион Белинский, «Литературные мечтания», декабрь 1834