Старушки светские сидят
И на блестящий вихорь зала
С тупым вниманием глядят.
В движеньи всё. Горя добиться
Вниманья лестного красы,
Гусар крутит свои усы,
Писатель чопорно острится,
И оба правы: говорят,
Что в то же время можно дамам,
Меняя слева взгляд на взгляд,
Смеяться справа эпиграммам.
В часы томительные ночи,
Утех естественных чужда,
Так чародейка иногда
Себе волшебством тешит очи:
Над ней слились из облаков
Великолепные чертоги;
Она на троне из цветов,
Ей угождают полубоги.
Неодолимо, как судьбина
Не знаю что, в игре лица,
В движеньи каждом пришлеца,
К нему влекло тебя, о Нина! <…>
Мои любовники дышали
Согласным счастьем два, три дни;
Чрез день, другой потом, они
Несходство в чувствах показали.
Ещё на крыльях торопливых
Промчалось несколько недель
В размолвках бурных, как досель,
И в примиреньях несчастливых.
Но что же, что же напослед?
Сегодня друга нет у Нины
И завтра, после завтра нет!
Напрасно, полная кручины
Она с дверей не сводит глаз
И мнит: он будет через час. <…>
«Что медлить», к ней писал Арсений, <…>
«Едва владею я пером,
Ищу напрасно выражений.
О Нина! <…>
По старине
Я верен Ольге, верной мне.
Прости! твоё воспоминанье
Я сохраню до поздних дней:
В нём понесу я наказанье
Ошибок юности моей».
Она явилася на бале.
Что ж возмутило душу ей?
Толпы ли ветреных гостей
В ярко-блестящей, пышной зале
Беспечный лепет, мирный смех?
Порывы ль музыки весёлой,
И словом, этот вихрь утех,
Больным душою столь тяжёлой?
Или двусмысленно взглянуть
Посмел на Нину кто-нибудь?
Иль лишним счастием блистало
Лице у Ольги молодой?
Чтоб ни было, ей дурно стало,
Она уехала домой.
Княгини мамушка седая,
<…> Вздыхая
К руке княгининой она
Устами ветхими прильнула:
Рука ледяно-холодна.
В лицо ей с трепетом взглянула:
На нём поспешный смерти ход;
Глаза стоят и в пене рот…
Судьбина Нины совершилась,
Нет Нины! ну так что же? Нет!
Как видно, ядом отравилась,
Сдержала страшный свой обет!
Богатый гроб несчастной Нины,
Священством пышным окружен,
Был в землю мирно опущен <…>.
Поэт, который завсегда
По четвергам у них обедал,
Никак с желудочной тоски
Скропал на смерть её стишки.
Обильна слухами столица;
Молва какая-то была,
Что их законная страница
В журнале дамском приняла. — конец
Сие блестящее произведение исполнено оригинальных красот и прелести необыкновенной — поэт с удивительным искусством соединил в быстром рассказе тон шутливый и страстный, метафизику и поэзию. <…>
Характер Нины новый развит con amore, широко и с удивительным искусством, для него поэт наш создал совершенно свободный язык и выразил на нём все оттенки своей метафизики — для неё расточил он всю элегическую негу, всю прелесть своей поэзии.[1]
Новая поэма его доказывает, что с той степени, на которой он был доныне в современной литературе, сделан им шаг и весьма значительный. <…>
Бешенство страстей, которые тревожат от времени до времени стоячие воды тихого и огромного озера, называемого большим светом, дало поэту нашему основание его творения, а пестрота подробностей, однообразие главных форм, противоречия светской жизни с природою дали ему краски блестящие, поразительные. <…>
Огонь поэзии освежает тёмную лампу светской жизни и ярко отражает изображения на оной.
В «Бальном вечере» <…> стройность и гармония частей не оставляют ничего желать в художественном отношении. <…> Но господствующее чувство проистекает из них не довольно ясно и звучно…
Гораздо глубже «Эды», по характеру героини <…>. И этот демонический характер в женском образе, эта страшная жрица страстей, наконец, должна расплатиться за все грехи свои <…>.
В «посланнике рока» должно предполагать могучую натуру, сильный характер, — и в самом деле портрет его, слегка, но резко очерченный поэтом, возбуждает в читателе большой интерес.
<…> узел трагедии завязался. Любопытно, <…> как оправдает поэт в действии портрет своего героя Увы! всё это можно рассказать в коротких словах: Арсений любил подругу своего детства и приревновал её к своему приятелю; на упрёки его Ольга отвечала детским смехом, и он, как обиженный ребёнок, не понимая её сердца, покинул её с презрением… Воля ваша, а портрет неверен!.. <…>
Несмотря на трагическую смерть Нины, которая отравилась ядом, такая развязка такой завязки похожа на водевиль, вместо пятого акта приделанный к четырём актам трагедии… Поэт, очевидно, не смог овладеть своим предметом… А сколько поэзии в его поэме, какими чудными стихами наполнена она, сколько в ней превосходных частностей!..
Он искал романтической популярности, он «стучался в сердца» широкой романтической публики, он надеялся завоевать её популярной романтикой страстей. Но здесь-то раньше всего и сказалась «романтическая импотенция» Баратынского, отсутствие у него того воображения, которое одно могло дать содержание романтической поэзии. Вместо того чтобы дать ему новую популярность, его «ультраромантические» поэмы «Бал» и «Наложница» (1831) оказались сигналом к окончательной потере старой.
<…> задачей его было соединить лирическую напряжённость байронической поэмы с бытовым реализмом «Онегина», дать онегинский реализм без онегинской атмосферы. <…> в «Бале» эта лирическая напряжённость была отчасти достигнута…
↑ 12Купреянова Е., Медведева И. Комментарии к поэмам // Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений в 2 т. Т. 2. — Л.: Советский писатель, 1936. — С. 313-7.
