Пьер Корнель и Жан Расин

Здесь приведены цитаты, сопоставляющие французских драматургов XVIII века Пьера Корнеля и Жана Расина.

Цитаты

	Трагедии Расина, пожалуй, отмечены большим сходством, большей общностью основных идей, [чем Корнеля]; зато Расин ровнее, сдержаннее и никогда не изменяет себе — ни в замысле, ни в развитии пьес, всегда правильных, соразмерных, не отступающих от здравого смысла и правды; он отлично владеет стихом, точным, богатым по рифме, изящным, гибким и гармоничным. Словом, Расин во всём следует античным образцам, у которых он полностью заимствовал чёткость и простоту интриги. При этом Расин умеет быть величавым и потрясающим, точно так же как Корнель — трогательным и патетичным. <…> Корнель подчиняет нас мыслям и характерам своих героев. Расин приноравливается к нам. Один рисует людей, какими они должны были бы быть, другой — такими, как они есть; героями первого мы восхищаемся и находим их достойными подражания; в героях второго обнаруживаем свойства, известные нам по нашим собственным наблюдениям, чувства, пережитые нами самими. Один возвышает нас, повергает в изумление, учит, властвует над нами; другой нравится, волнует, трогает, проникает в душу. Первый писал о том, что всего прекраснее, благороднее и сильнее в человеческом разуме, второй — о том, что всего неотразимее и утончённее в человеческих страстях. <…> Корнель требовательнее к людям, Расин их лучше знает. Один, пожалуй, идёт по стопам Софокла, другой скорее следует Еврипиду.
	Il semble qu'il y ait plus de ressemblance dans ceux de Racine, et qui tendent un peu plus à une même chose; mais il est égal, soutenu, toujours le même partout, soit pour le dessein et la conduite de ses pièces, qui sont justes, régulières, prises dans le bon sens et dans la nature, soit pour la versification, qui est correcte, riche dans ses rimes, élégante, nombreuse, harmonieuse: exact imitateur des anciens, dont il a suivi scrupuleusement la netteté et la simplicité de l'action; à qui le grand et le merveilleux n'ont pas même manqué, ainsi qu'à Corneille, ni le touchant ni le pathétique. <…> Corneille nous assujettit à ses caractères et à ses idées, Racine se conforme aux nôtres; celui-là peint les hommes comme ils devraient être, celui-ci les peint tels qu'ils sont. Il y a plus dans le premier de ce que l'on admire, et de ce que l'on doit même imiter; il y a plus dans le second de ce que l'on reconnaît dans les autres, ou de ce que l'on éprouve dans soi-même. L'un élève, étonne, maîtrise, instruit; l'autre plaît, remue, touche, pénètre. Ce qu'il y a de plus beau, de plus noble et de plus impérieux dans la raison, est manié par le premier; et par l'autre, ce qu'il y a de plus flatteur et de plus délicat dans la passion. <…> Corneille est plus moral, Racine plus naturel. Il semble que l'un imite Sophocle, et que l'autre doit plus à Euripide.
	— Жан де Лабрюйер, «Характеры, или Нравы нынешнего века» (I, 54), 1688

	В XVII веке поклонники Расина, на манер ревнивых любовников, стремились изгнать из сознания своих возлюбленных самое воспоминание о Корнеле;..
	— Андре Моруа, «Искусство Тургенева», около 1960

XVIII век

	Излишне говорить о том, кто был соперником [Корнеля] и стал победителем, когда этот великий человек начал дряхлеть.
	— Вольтер, «Обращение ко всем нациям Европы», 1761

	… Расин <…> был единственным, кто трактовал любовь в трагическом духе, ибо у его предшественника Корнеля эта страсть была хорошо выражена только в «Сиде», а «Сид» принадлежит не ему. Почти во всех его остальных пьесах любовь смешна или пошла.
	… Racine <…> est le seul qui ait traité l’amour tragiquement : car, avant lui. Corneille n’avait fait bien parler cette passion que dans le Cid, et le Cid n’est pas de lui. L’amour est ridicule ou insipide dans presque toutes ses autres pièces.
	— Вольтер, письмо А. П. Сумарокову 26 февраля 1769

	Корнель, Расин и Вольтер изучают человека, но лишь в отношении впечатлений, которые производят на него величественные, нежные, сострадательные, безумные и т. д. поступки.
	— Клод Адриан Гельвеций, «О человеке», 1769

XIX век

Во Франции свободы не было, и драматургам пришлось создавать не картины прошедших времён, а пустые, далёкие от жизни пьесы для великосветских развлечений. Поэтому единственным достижением французской драмы можно считать изысканность языка, которая, однако, сковывала и обедняла его. И хотя мы не вправе отказать Корнелю или Расину в редком и своеобразном таланте изображения частного и второстепенного, в целом мы не признаём их великими поэтическими гениями, ибо те всегда наделены замечательной силой и мужеством.

— Адам Эленшлегер, предисловие к «Северным поэмам» (Nordiske Digte), 1807

Франция понимает (созерцает) жизнь как развитие общественности <…>. И вот причина, почему литература французская имеет такое огромное влияние на все образованные народы; <…> вот почему они так и недолговечны, так эфемерны. <…> Что такое Корнель и Расин, как не поэты придворного этикета, придворной утончённости жизни? И что герои и героини их так называемых трагедий, эти пудренные греки и римляне, эти гречанки и римлянки, с фижмами и мушками, как не представители выродившейся рыцарственности, любезные кавалеры и дамы блестящего двора Лудовика XIV?.. Отцвела французская монархия, <…> — и гениальные трагедии пленяют только людей, чуждых эстетического вкуса.

— Виссарион Белинский, «Русская литература в 1840 году», декабрь

	Величие в великих делах у французов состоит в помпе, риторической шумихе и вычурной парадности — характерическая черта их народности, из которой прямо вытекли трагедии Корнеля и Расина!
	— Виссарион Белинский, «Краткая история Франции до Французской революции. Сочинение Мишле», 1838

	… ложь, которая стоит истины: так исполнена она поэзии, так обаятельно действует на ум и чувство! Сколько лжи в этом роде сказали Корнель и Расин, — и однакож просвещённейшая и образованнейшая нация в Европе до сих пор рукоплещет этой поэтической лжи! И не диво: в ней, в этой лжи относительно времени, места и нравов, есть истина относительно человеческого сердца, человеческой натуры.
	— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья десятая, 1845

	В сущности, и Расин и Корнель всего лишь переложили в стихи произведения других народов — греков, римлян, испанцев. Сами же они ничего не нашли, не выдумали, не создали. Кажется, мне первому принадлежит это открытие.
	— Эдмон Гонкур, «Дневник», 17 августа 1881

	Психологический театр Расина и Корнеля формально не устарел, однако под гнётом правления непросвещённого деспотизма, душившего все живые побеги, он лишился своей жизненной силы. <…> Театр, в особенности парижский, долго был по своей сути коммерческим предприятием, где капиталист являлся главной движущей силой.
	— Август Стриндберг, «О современной драме и современном театре», 1889