Цитаты о Викторе Цое

Здесь представлены цитаты других людей о рок-музыканте Викторе Цое (1962—1990).

О творчестве

На засаленной куртке у Байкала виднелся значок ЦОЙ ЖИВ! с лицом кудрявого азиата. <…> — Это вдохновляющий символ для всех дезактивированных зомби. Советский рокер. Погиб, но потом появлялся в разных местах. — Думают, что зомби? — Может быть… <…> Бармен принёс зомби стакан молока. — Поставить твоё? — спросил он с улыбкой. <…> Услышав первые аккорды, зомби стал ритмично подёргиваться, замотал своей земляной головой в такт. <…> глухо загудел песню, повторяя за поющим что-то про сердца, вены, глаза и перемены. Гарин прислушался к звучащей в баре песне: — Действительно очень похоже на голос зомби.

— Владимир Сорокин, «Доктор Гарин», 2021

1980-е

	Мне кажется, что на сцене он больше Цой, чем в жизни. <…> Когда я видел «Кино» — я видел героев, я видел живую легенду…
	— Борис Гребенщиков, интервью, 9 апреля 1985

	По тонкости я ничего равного песням Цоя не знаю.
	— Борис Гребенщиков

	… в отличие от других наших лидеров, за Цоем не стоит никакой монументальной тени той эпохи типа Дилана, Марка Болана или Дэвида Боуи. Корни творчества Цоя покоятся именно в нашем образе жизни.
	— Александр Старцев

«Кино» убедительно доказало, что суть живой рок-музыки — в обмене энергией с сидящими в зале. Это был лучший концерт «Кино», который я видел и слышал. То, что Цой делал на сцене — было какое-то языческое волхвование, рок-колдовство. Многие из его приёмов — повторение одной и той же фразы под мерный и достаточно простой ритм, все его распевки — «а-а-а-а-а», «у-у-у-у-у» — классическое шаманство. — о третьем ленинградском рок-фестивале

— Александр Старцев (Алек Зандер), «Мартовские ИДы-85»

Кто-то хорошо сказал: «Цой всё время поёт одну и ту же песню, но зато какую!» В самом деле, в особой изобретательности Цоя не упрекнёшь, особенно теперь, когда с помощью модного саунда простая музыка «Кино» звучит устрашающе однообразно. Витя всегда был неплохим шоуменом и умел покорять зал, не делая ничего особенного. Теперь он изменил манеру сценического поведения и лихо пляшет в течение всего концерта <…>. Нам хорошо знакома его нелёгкая жизнь героя цоевских песен, мы знаем о ней почти всё, вплоть до мелочей. <…> Сумбурность поступков, склонность к рефлексии, самосозерцанию, неуверенность в завтрашнем дне позволяет назвать его романтиком и мечтателем, не очень уверенно чувствующем себя в хаосе городской жизни, поэтому он, как и положено романтикам, предпочитает ночную пору, когда можно быть спокойным от суеты, отупляющего быта. Совсем как у Достоевского, только троллейбусов тогда не было. Когда я думаю о «Кино», первая ассоциация, которая у меня возникает — огромный вопросительный знак. Я уважаю навязчивую, мучительную, почти маниакальную потребность Цоя задавать вопросы самому себе, для этого нужен талант души и мужество. <…> Но нельзя же вечно находиться под знаком вопроса — должно прийти время ответов. — о том же

— Анатолий Гуницкий (Старый Рокер), «Питер ин рок»

Вообще, слушая Цоя, я почему-то вспоминаю Аманду Лир. Именно с этой бывшей манекенщицей, певицей, поэтессой и художницей схож ленинградский музыкант. Многим. Прохладностью загадочно-кошачьей пластики, чарующей отстранённостью мимики, подчеркнуто-бесстрастным вокалом. В прижатости которого угадывается такое буйство крови, такая мучительная неудовлетворённость, такое бессонное желание выплеснуть себя, что не поверить этому странному голосу можно, только внушив себе — это категоричное, отмеренное ритмичным ходом гитары предложение неминуемого выбора «с нами или против нас» всего лишь померещилось в металлических и мягких, словно фольга, гармониях. <…> Цой работает с «открытым забралом», просто стоит, развернувшись чуть в сторону. Зато он наиболее адекватно отражает интересы и чаяния совсем юных меломанов. Потому что естественен, ему нет нужды подстраиваться под них <…>. По-моему, Цой всё-таки из тех музыкантов, которым всерьёз угрожает перспектива «звёздной болезни». <…> Он может, пусть даже завоевав большую аудиторию, потерять себя. Ведь плохие мальчики с классных «камчаток» никогда не получают — вдруг! почётные грамоты от учителей. Отгородившись на этой своей территории, они независимо хозяйничают на «камчатках». И придуманную для них резервацию на задних партах некоторые умеют превращать в обетованную землю.

— Евгений Додолев, «Начальник „Камчатки“»

	На мой взгляд, он сейчас — один из самых лучших поэтов в роке. Магия недосказанности, находящей продолжение в музыке и из музыки же рождающейся. Афористические формулировки. Ясное мышление и глубина чувства.
	— Александр Житинский, рецензия на «Группу крови»

	Как бы ни были зажигательны слова, Цой бесстрастно, почти меланхолически транслирует их в зал, чуть сдавленно протягивая гласные. Он движется по сцене с сумрачным, нелёгким изяществом, словно преодолевает сопротивление среды: так рыба плавала бы в киселе. В голосе Цоя больше металла, чем во всём «хэви метал», вместе взятом: он знает, что лезвие опасней, чем кузнечный молот.
	— Марина Тимашева, декабрь 1988

	Цой вышел из андеграунда, но он не радикал в своём творчестве. Он предпочитает призывам и революционным лозунгам философские рассуждения, что очень соответствует его флегматичному характеру. С другой стороны, его философия — вполне конкретная политика, далёкая от абстрактного миросозерцания.
	— Артур Гаспарян, «Он не ищет славы»

1990-е

[Одна из] версий гласит, что Цой нарочито упрощает свои тексты, низведя их до набора слов-символов, складывающихся в нарочито интимные монологи, а это также — тяжкое наследие эстрады. <…> [Но] простота Цоя куда ближе к народной былинности либо к бардовской балладности, чем к тому, что принято называть сов. эстр. песней. Не случайно же в альбоме «Звезда по имени Солнце» вдруг обрели реальность чисто русские мотивы и в мелодике, и в текстах — фольклор древний и самый современный логично сомкнулись.

— Михаил Садчиков, «Звезда по имени „Кино“»

	Тихо уйду, отгрызу приводную цепь. Ржавою миной залягу в немую степь. Перемещусь контрабандой неясного груза. У-y, дожить до весны. — описание чувств после гибели Цоя
	— Евгений Титов, «Доживём до весны» (посвящение В. Цою), август 1990

Есть одно качество, которое возбуждает интерес больше, чем непосредственно поэтический и музыкальный талант, чем достоинство текстов или музыки. Это — способность вызывать любовь. И в особенности, когда эта любовь принимает гигантские размеры, а личность, вызывающая такую огромную любовь публики, казалось бы, не прикладывает к этому ровно никаких усилий. Виктора Цоя любили именно такой любовью. Я рискну утверждать, что это была именно любовь, а не так называемая популярность, чаще всего основанная на моде. Популярность — понятие коммерческое, тогда как любовь — духовное. Многие из тех, кто упрекал Цоя в том, что он «ударился» в поп-музыку, не чувствовали природы этой любви. <…> Конечно, среди поклонников и, в особенности, поклонниц Цоя немало таких, кто «тащился» на внешнем <…>. Но даже они, я думаю, нутром ощущали, что есть нечто в их кумире, что отличает его от сонма эстрадных звёзд. И даже когда он сам, казалось бы, смешивал себя с ними, выходя на площадку вслед за попсовыми певцами на сборных концертах и фестивалях последних двух лет, первые же звуки его голоса убеждали в обратном. Там он был чужим, своим он навечно остался среди тех, из кого вышел, — рок-музыкантов. Впрочем, любили его не только поклонники рока. Он сумел выйти за жанровые рамки и стать просто Цоем, занять своё, принадлежащее только ему место в музыкальном мире, как это и происходит с каждым большим артистом. <…> Под [его] слова и мотивы легко шагать, легко размышлять и, я сказал бы даже, легко жить. Не потому, что в песнях Цоя полно оптимизма. Они достаточно печальны, если говорить о них в целом. Но есть там лёгкость и простота дыхания, есть приятие жизни такой, какова она есть, — не придуманной кем-то, не вычитанной из книг, а со всеми её неправильностями, случайностями и изломами. <…> В тот сложный период нашей истории, когда на арену её стали выходить свободные и независимые личности, Цой лучше других соответствовал идеалу свободы и независимости. Он был суверенен — это слово стало модным уже после того, как Цой явочным порядком утвердил свой суверенитет в этой жизни. Он был независим не только от властей, но и от обстоятельств жизни, от денег, от самой своей популярности. <…> Его принцип независимости, который не декларируется, а находит чисто образное воплощение в песнях, не имеет ничего общего с принципом самоутверждения через подавление других. Его сила — в духе, а не в кулаках. Может быть, здесь с наибольшей силой выразились его восточные корни, ведь чудеса кун-фу или у-шу невозможны без тренировки в первую очередь духа, а потом уже мышц.

— Александр Житинский, «Послесловие к жизни»

Его лучи всегда проникали сквозь чёрную маску группы «Кино», освещали исподволь и нашу жизнь. <…> Выносливость — обязательный признак суперталанта, и не скрою, я завидовал неизменной бодрости Виктора. <…> Думается, восточная мудрость Виктора позволяла ему быть очень осмотрительным при выборе изобразительных средств, как в концертах, так и на записи. С близкими друзьями он мог себе позволить отвязаться и дать настоящую психоделию, но на публику работал очень продуманно. <…> Я очень надеюсь на тех, кому сегодня восемнадцать. Среди них миллионы выросших на песнях Виктора Цоя, — а он как никто мог поднять человека с колен.

— Александр Липницкий «Он как никто мог поднять человека с колен…», 7 июня 1991

В 1989 году он снова приехал [в Лос-Анджелес], <…> на следующий день мы все вместе с Рашидом поехали на фестиваль американского кино на премьеру его фильма «Игла» <…>. После просмотра Виктор сыграл с Юрием короткий концерт. Зал был заполнен до отказа голливудскими знаменитостями, и, хотя они не понимали ни слова, энергия Виктора, страсть его песен их захватила. <…> Все, с кем Виктор встречался в Америке, даже мельком, остались к нему неравнодушными.

— Джоанна Стингрей, «У меня был друг, его звали Виктор…»

	Пусть поклонников будет меньше. Останутся люди, которых не модой захлестнуло — у кого всё от сердца. Сейчас моды слишком много… Всё будет зависеть от того, как мы воспитаем собственных детей.
	— Марианна Цой, интервью

	Он был человек осторожный и ходил по жизни на мягких кошачьих лапах.
	— Марианна Цой, интервью

	Я считаю, что Виктор Цой, в первую очередь, это поэт, причём поэт фантастический по точности, по попаданию в дух времени.
	— Алексей Кортнев

	Помню разные акустические концерты. Такое ощущение, что Цой, выходя играть, был очень в себе, точно ловил сигналы из космоса, напрямую с небес. Самая длинная реплика, которую он сказал: «Ну что, вам новые песни сыграть или старые?» Все закричали: «Старые!»
	— Александр Кушнир

2000-е

	Из всех королей русской рок-музыки <…> Виктор Цой меньше всего поэт. И потому лучший мастер рок-текста. Слова в его песнях никогда не отвлекают от мелодии, и смысл песен доходит на подсознательном уровне, как и должно быть в рок-н-ролле. Именно в этом умении залог безусловного первенства Виктора Цоя в отечественной рок-музыке.
	— Александр Липницкий

Прежде чем представить новую вещь, Витька долго над ней работал, проигрывал сто раз на гитаре. К каждой своей песне он относился очень ответственно, стеснялся нам её показывать в первый раз, боялся, что она не произведёт должного впечатления. Если мы сразу не воспринимали новую песню, он не настаивал. Потом при случае просил послушать ещё раз. Странно, недоумевали мы, как она вообще не пошла вначале? В процессе рождения песни мы все принимали участие. Виктор готовил «болванку» — текст и мелодию, а мы сообща её отшлифовывали: где надо гармонию поменять, где акценты сместить. Работенка была дай боже: у Витьки не расслабишься, пока дело не сделаешь. Спасало лишь то, что было для всех нас одинаково любимым.

— Игорь Тихомиров

	Одна из знаменитых гипотез Виктора гласила, что в каждом альбоме должна быть «сопля», такая проходная, никакая песня.
	— Алексей Вишня, 2003

	Цой был настоящий поэт и маг; из всех, кого вообще можно воспринимать и кого я знала лично, магов только двое: он и Земфира.
	— Рената Литвинова

Цой, по сути своей, был человек целенаправленный. Мне хочется верить, что он создал бы свою индустрию, широкий такой проект, в котором бы участвовало много людей, <…> потому что он обладал способностью притягивания к себе людей и в то же время их отсеивания. Мне кажется, что <…> мог бы сделать прекрасные вещи международного масштаба. <…> «Место для шага вперёд» — это было для него очень важно, и оно у него было, безусловно. Мне хочется верить, что была бы собрана реально очень сильная команда, которая бы делала самые разнообразные проекты не только в музыке, но и в кино, да и вообще в целом в шоу-бизнесе. <…> У Виктора был потенциал для выхода на международную сцену, и я думаю, что это бы произошло. Даже при том, что он не стал бы петь на английском языке.

— Рашид Нугманов, интервью А. Житинскому, 2008

2010-е

Очень много говорилось и до сих пор говорится о том, что он погиб вовремя и, видимо, всё лучшее сделал. Убеждён, что это не так. Вдуматься — ему было двадцать восемь, а он успел так мощно поменяться несколько раз! Он непременно сделал бы что-то неведомое и сильное. Правда, также я совершенно убеждён, что, проживи он ещё лет пять, те же самые люди, которые писали на всех заборах, что он жив, говорили бы, а то и орали, что он исписался, продался, ожирел или что-нибудь в том же духе… Хотя сложно представить Виктора Цоя в сегодняшнем музыкальном контексте. Очень сложно!!! — вариант распространённой мысли

— Евгений Гришковец

Цой был мистиком. Это весьма магическая фигура, вне всякого сомнения, естественно. На мой взгляд, он ещё при жизни вошёл в число таких вот малых богов русского национального пантеона. Поскольку сверху нам всегда навязывались такие мрачные бородатые личности людоедского типа, портреты которых висели в школе, то Цой — это совсем иное было. Он стал в ряд таких людей, которые выдали идеальную версию русской культуры. Пушкин, Гагарин, Цой вот… Они выдали версии, которые остались… <…> Цой выдал гармоничную российскую версию такую, идеальную, ориентированную и направленную не на какого-то религиозного деятеля, какого-то начальника или философа. Она ориентирована на поэта. На певца.

— Андрей Хлобыстин

	Цой — это простые слова, заезженные рифмы, но когда все вместе — они несут глубину и понимание всего мироздания, в котором вращаемся все мы, люди.
	— Константин Кинчев

Насколько я немножко знаю творческий процесс, иногда у него — раз! — и целиком появлялась песня. А иногда он от какого-то музыкального фрагмента начинал действовать. <…> У Виктора было очень много ироничных «песен про любовь», в так называемой «киношной» стилистике — замечательные песни, правда, не очень сочетавшиеся с пафосным героическим амплуа, в котором выступала группа, и потому не входящие в альбомы. По жизни Цой не был пафосным, он был весёлым и писал вот такую лирику. Но исполнять эти песни мы не могли. Никак. Конечно, под них можно было создать отдельный бойз-бенд, пошли такие мысли. Мы даже всерьёз это обсуждали. Но всё так и осталось на уровне разговоров. Поговорили, похихикали.

— Юрий Каспарян, 2012

	Цой был парнем, который слушал музыку на виниловых пластинках. Копировал то, что ему нравилось. И пытался писать песни в стиле «The Cure». Они у него как-то получались более-менее похоже, но качество записи не давало возможности им стать совсем копиями. Так и возник их саунд — от слабых возможностей наших студий.
	— Фёдор Лавров, 2012

«Романс» — <…> это наверняка стёб в стиле ассовской тусовки, мистификация. Кстати, когда Виктор впервые дал почитать мне «Романс», то тут же предложил возродить подпольный журнал о роке, который я когда-то выпускал с Евгением Бычковым под названием «Згга». Виктор горел идеей публиковать в нём разные мистификации и небылицы о рок-группах, включая «Кино», и странные рассказы типа «Романса» под видом фактов и репортажей с событий, которых никогда не случалось, или рецензии несуществующих альбомов, концертов и записей, чтобы фаны за ними гонялись впустую. Этот стиль — неотъемлемая черта раннего Цоя, когда правда и ирония могут тесно переплетаться.

— Рашид Нугманов, 2013

Биографические

Цоё ничем не запятнал своего строгого чёрного «прикида». Музыка «Кино» с годами крепчала, стилистически оставаясь в том же русле. <…> Откуда же взялась эта метафизическая непоколебимость Цоя? «Восточное» происхождение? «Панковская» закалка? Мне кажется, дело в другом. Если я правильно понимаю натуру Цоя, то могу сказать, что перед нами редкий тип прирождённого героя. Это человек, идущий по жизни не то чтобы победительно, но с полным ощущением себя персонажем приключенческого романа или кинобоевика. Он одинок, независим, благороден, причём это не поза, а норма жизни! Соответственно все жизненные блага, соблазны, конъюнктуру и т. п. он воспринимает спокойно и с лёгким презрением, как и подобает настоящему ковбою… Как-то мы с Цоем говорили о литературных и прочих кумирах <…>. Его персонаж — Брюс Ли, великий мастер кун-фу, неожиданно вставший в один ряд с легендами мирового кино. Он не был актёром, играл в фильмах самого себя, живя там своей жизнью и делая своё дело. Брюс Ли участвовал в сугубо безыскусных боевиках и не блистал артистизмом, но сама магия его присутствия по своей силе не уступала великолепному воздействию Орсона Уэллса и Марлона Брандо. Цой тоже не актёр. <…> Он «зацепил» публику чем-то другим. Может, именно тем, что в нём нет ни капли суеты или наигрыша, а есть надёжность, спокойствие и честность. Неудивительно, что в наши склонные к истерике времена многие видят в нём если не спасителя, то, во всяком случае, настоящего героя. Слава Богу, что Цой бесконечно далёк от политики.

— Артемий Троицкий, «Отвергая соблазны…»

1990-е

Это был удивительно пунктуальный человек. За двадцать лет работы с артистами я привык, что у всех них — дырка в голове. Сегодня сказал, пообещал, через пять минут забыл, а оправдывает всё это творческим процессом и прочими высокими материями. Цой помнил практически всё, многое записывал, <…> из него мог бы получиться приличный администратор. А внутренняя собранность этого человека была редкостной. Уезжаем мы в пять утра из Нижнего Тагила, захожу к нему в номер, он собран, гитара в чехле. И так всегда — не надо будить, искать по этажам. <…> Провести его на мякине, «макнуть» было очень трудно. <…> Он знал, сколько стоит его концерт и не шёл на коммерческие уступки, но и не старался зашибить шальные бабки, насосаться. Всегда интересовался: полон ли зал? Если бы узнал, что билеты идут неважно, ползала пустует, снял бы концерты. Если нам предлагали десять концертов, я и Витя урезали число до пяти, если просили четыре — мы давали два. Он категорически отказывался от «солянок», даже когда предлагали те же деньги, но за две песни. Пусть меньше, но сольники. Нам всё время говорили: «Давайте по три в день, можно под фонограмму, так все работают, а вы дурью маетесь». А щедрость? <…> плохого [в нём] было неизмеримо меньше, чем хорошего.

— Юрий Белишкин, интервью

	Я и любил его, и ненавидел иногда. Это сложно, когда столько лет вместе. Но я его уважал всегда, потому что он был боец настоящий.
	— Юрий Каспарян, «Боролись за одно — напоролись на другое…»

	Цой вообще очень умело использовал людей. Он всегда знал, как заводить нужные знакомства, и был весьма холоден и расчётлив в отношениях.
	— Майк Науменко, «Не был он ангелом, как не был и демоном…»

Особенно он не любил разговаривать с людьми много старше его, в возрасте родителей. Тут он сразу сжимался и замолкал. Видимо, ему нужно было знать заранее, что человек его понимает и он может говорить с ним на каком-то своём языке. Если он чувствовал, что этот язык ещё надо будет найти — для него это было сложно. Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника. Это было наше общее свойство — нам всем было очень скучно. Очень хотелось безумного перманентного праздника. <…> У меня иногда возникает такая парадоксальная мысль, что вот эта колея Витина, которая и привела его к искомому результату, возникла во многом благодаря тому, что он был очень ленивым человеком. В той нашей компании даже шутка такая была, что трудно найти кого-то ленивее Цоя. Может, это была какая-то внутренняя сосредоточенность, но он часами мог валяться на диване, очень долго не выходить из дома. У него совершенно отсутствовали пробивные качества. <…> Насколько я помню, сам он никогда не мог о чём-то договориться, куда-то себя продать, создать рекламу. Наверно, жизнь его потом изменила или так на него Марьяна повлияла, потому что когда я встречался с ним уже взрослым, в апогее славы, то, наоборот, у него было очень много уверенности в себе. Тут, что называется, «короля играют придворные». Человек поверил в себя, потому что в него поверили другие.

— Максим Пашков, «Если не он, то кто?..»

Чего никогда не было в Цое — так это позы. В нём было геройство, но геройство абсолютно естественное, органичное. Оно было так же натурально, как и каждое его движение. Кстати, поэтому не было случая, чтобы кто-то подошёл к Витьке после концерта и сказал: «Цой, у тебя шоу сегодня было хреновое». Всё, что он делал, было абсолютно органично. <…> Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, всё равно это было доверительное общение. Его уважали.

— Александр Титов, «Он искал современный язык…»

Земля — Небо. Между Землёй и Небом — война. Спев одну эту строчку, Виктор Цой мог уже больше ничего не петь. Он сказал всё. Просто и гениально. До сих пор мне непонятна смерть Цоя; предполагаю, что он был проводником Белых сил и явно не успел выполнить возложенную на него миссию. Он ушёл внезапно. Я думаю, что, на какое-то мгновение расслабившись, он потерял контроль над собой и открыл таким образом брешь в энергетическом поле защиты, причём сделал это так неожиданно, что Белые не успели среагировать, тогда как Чёрные среагировали мгновенно.

— Игорь Тальков, «Монолог», [1991]

Безгранично талантливый, он подсознательно наделял окружающих такими же качествами, ему хотелось, чтобы все могли то, что может он, и он удивлялся тому, что они не могут. Бесспорный лидер, он старался не раздражать окружающих своим талантом, не обижать их им. Это такая же редкость, как и сам талант, быть может, большая. Душевная щедрость — в наше время это звучит дико, правда? Каждому Моцарту — по Сальери. Не важно, что у Цоя не было своего конкретного, личного… «светлый» его образ он носил в душе. Имя ему — неуверенность. Как каждый рядовой гений, Цой не был уверен, что творения его действительно настолько хороши. <…> Он умер — и стал свободен окончательно. Издаются какие-то книжечки на потребу толпе. Юркие прихлебатели: газетчики, знакомые, незнакомые — все спешат урвать кусок и примазаться, притереться потным своим животом, и девочки, разинув рты, смотрят на них, а они, пощипывая девочек, цедят: «Помню, мы с Цоем…» Рок-н-ролл мёртв. <…> Цой думал, что он — рок-певец. Они, ещё уцелевшие, его постаревшие однополчане, знают, что это не так. Не совсем так. Он был просто Поэт, со смятой душой, сторонящийся окружающих, подсознательно ожидающий от них чего-нибудь ещё. Он мог бы в жизни не брать в руки гитару — голоса у него просто не было. Всё равно строчки истекали из него и оставались жить. Знаете, идёт босой человек по дороге, ноги изранены, и кровь сочится в пыль и скатывается в шарики. И по этим следам человека всегда найдут пущенные вослед собаки.

— Игорь Воеводин, «Человек из ниоткуда»

После той больницы он стал совершенно не таким человеком, каким я его знал. Более того, он стал полной противоположностью того Витьки, с которым вы писали «Сорок пять». И таким он сохранился до самой своей смерти. Но тем, кем он стал и каким он стал в жизни, он стал именно тогда. Может быть, это и не лекарства были, а осознание своего места, что ли. Именно тогда он стал тем ВИКТОРОМ ЦОЕМ, которого мы вот сейчас имеем. Со всех заглавных букв. У него была куча комплексов, это ни для кого не секрет. Каждый, кто его знал лично, это подтвердит. И, видимо, он решил разом от всех от них избавиться. И немножко перестарался в этом деле. Было иногда впечатление, что он просто сошёл с ума. <…> Густав просто одно время жил с Витькой в одной квартире, у них было какое-то единство душ, единство взглядов, может быть, даже больше, чем с Юрой. Они всё время были вместе. <…> Рядом с Густавом он превращался вот в этого «космического пришельца». И тысячекратно это усилилось, когда приехала в нашу страну Джоанна Стингрэй. Тогда он и стал ГЕРОЕМ.

— Алексей Вишня, 1998

	Можно с уверенностью сказать, что Цой был внутренне очень интеллигентен и обладал высоким уровнем внутренней культуры. <…> Людей такого плана даже в творческих и научных кругах нынче днём с огнём не сыскать. <…> Поэтому он по определению не мог руководствоваться в жизни мотивами, которые ему приписывают «друзья».
	— Ольга Лехтонен, рецензия на «Кино» с самого начала и до самого конца»

2000-е

	Ни слава, ни деньги, которые пришли к нему в последние два года, его никак не изменили. В моей памяти он навсегда остался добрым, честным и скромным парнем.
	— Юрий Айзеншпис, «Зажигающий звёзды. Записки и советы пионера шоу-бизнеса», 2005

	… [в начале 1980-х] Витя Цой жил праведнической, простой жизнью вечного подростка ленинградских неореалистичных кварталов, предпочтя жизнь грустного, задумчивого, приметливого шалопая и сибарита-котельщика накатанной карьеристской колее. Собственным выбором быта и бытия он возвещал свои идеалы.
	— Алексей Дидуров, воспоминания

Смерть тоже претендует на величие. Цой ушёл молодым. <…> Именно вокруг таких создаётся культ. А БГ или Маккартни, или меня могут лишь с почтением признавать за мудрецов… Группа «Кино» — типичный продукт перестройки. Такие герои появляются, когда возникает историческая необходимость. Уход Цоя оказался первым сигналом. Он свою миссию на земле выполнил. Кончилась эпоха. Цой и умер талантливо, на волне, как предчувствие скорого распада страны и кризиса в музыке.

— Владимир Рекшан

	Вообще Витька был золотым парнем. У меня не было ощущения, что я общаюсь со звездой. Он не выпендривался, не капризничал… Был просто КЛАССНЫМ парнем! Мы с ним дружили всего два года, но его смерть для меня стала большой трагедией.
	— Иосиф Пригожин

	Юрий Айзеншпис и <…> Наталья Разлогова <…> очень сильно повлияли на певца в последние два года его жизни. Виктор Цой сменил имидж фигуры из андерграунда, богемного обитателя питерской кочегарки «Камчатка» на образ глянцевого героя, загадочного рыцаря из девичьих грёз, фактически поп-звезды западного образца.
	— Борис Барабанов

В повседневной жизни он был неразговорчив, — не молчун, но изъяснялся всегда кратко, а иногда и веско, однако же, по большей части, без задней мысли и рассчитанных многоходовок. Даже шутил так: по-спартански, лапидарно, словно вырубал на камне слова и старался, чтобы их оказалось поменьше. Вершиной остроумия для такого человека, по всему, должна была бы стать шутка без слов: шутка-жест, шутка-акция. Свидетельствую: случались у Цоя и такие. — об этом говорили многие

— Павел Крусанов

Рыба несколько лет назад рявкнул в ответ на мои «А помнишь?..»: «Знаешь, что сказал Цой? Он сказал, что хочет забыть Питер и всю жизнь в Питере! Как тебе это?!» Да никак. Очень даже понятно. И вообще, я не думаю, что у Витьки была пресловутая «звёздная болезнь», просто слава, деньги, стадионы, новые возможности — всё это обрушилось на него одновременно, он не успел затоптаться. И контраст: пэтэушник в проходной комнате — кумир молодёжи. Сносит же голову. Это бы прошло обязательно… — жена Майка Науменко, близкая подруга Цоя в 1983

— Наталья Науменко, письмо А. Житинскому, 2008

	Цой был очень наблюдательным и никогда ничего не усложнял, наоборот, любую ситуацию он раскладывал по принципу «хорошо — плохо», и не от недостатка ума, а от желания, докопаться до сути происходящего. Выражаясь фигурально, он был гениальным фотографом — схватывал ситуацию, а потом показывал её песенный отпечаток, ничего не прибавляя и не отнимая.
	— Алексей Рыбин, воспоминания

2010-е

	Виктор казался необщительным только тем людям, с кем он не хотел общаться. <…> А в кругу близких людей он был мягчайшим и тёплым человеком. <…> С ним можно было промолчать весь день и при этом чувствовать себя вполне комфортно.
	— Александр Титов

«Виктор Цой» — молитва лихих времён, не осталось Богу иных имён. На заборах Родины вкривь и вкось нам чертить в отчаяньи довелось, утверждая новый высокий миф: «Цой — жив!» И в душе, наверно, решил любой, начиная с миром неравный бой за любовь, свободу или успех: «Виктор Цой, с тобой я сильнее всех». <…> Сколько раз нас вынудил воевать, сколько нервов вымотал век лжецов. Цой, спасибо, что воспитал бойцов. Неудачи делали нас сильней, и любая дрянь окаянных дней разбивалась, как о гранитный риф: «Цой — жив!»

— Наталия Максимец, поклонница

При жизни его искренне любило количество человек, которое можно пересчитать по пальцам двупалого существа. То есть никто не отрицал талантов и все любили продукт, но на финальном этапе близко к Виктору приблизиться было невозможно, и это сильно раздражало и проявлялось даже в быту. Ну, например, спросишь его о чём-то, а он отвечает в сторону, под углом 90 градусов к тебе, и только мельком посматривает, как ты реагируешь, в глаза не смотрит. <…> Он был чудовищный сноб и презирал простых людей.

— Алексей Вишня, 2011

	Каким он может быть снобом, если учился в ПТУ и в школе рабочей молодёжи? <…> А потом стал звездой — очень быстро. Ну, малость голову снесло, конечно. Но с «простыми» людьми тоже всё было в порядке.
	— Алексей Рыбин, 2011

До сих пор не могу охватить масштаб его личности, которая увеличивается пропорционально времени. Это был совершенно адекватный своему времени молодой человек, лишённый черт, которые ему дорисовала история. Безусловно, он был талантлив, в то же время он развивался в удивительно питательной среде, которая ни в коем случае не была «толпой». И героем его сделала система, когда он как раз вышел за пределы этой питательной среды.

— Всеволод Гаккель, 2012

	Цой не любил простых людей? Простых — это людей типа «Рыбы» и Вишни? Ну наверное, да, таких Цой терпеть не мог (улыбается). Вот видите, как Витя умел обидеть ловко, что люди не могут простить десятилетиями…
	— Юрий Каспарян, 2012

По 100 тысяч раз каждому из нас приходилось слышать «не сотвори себе кумира». <…> Ведь кумир — это каменный идол. Его не любят — ему кланяются. От него откалывают кусочки на сувениры. Идолом заполняют дыры в сердце, за его счёт решают свои проблемы. Идола не любят — им пользуются в корыстных целях. А для нас Цой — ЖИВОЙ! Это близкий, родной человек! И мы не поклоняемся Вите — мы доверяем ему. Мы впитываем его, дышим благодаря ему. Простите, но как из воздуха сделать идола? Воздухом можно только дышать…

— Ольга Лехтонен, 2012

Его всегда привлекал глэм <…>. Впоследствии, когда Витя уже вышел на большую сцену, он довёл этот глэм до совершенства, — собственно, он с самого начала в нём и существовал, — долго экспериментируя, вывел наконец этот «чёрный образ» — с идеальной причёской, залитой лаком, с профессионально и сильно тонированным лицом, с безупречным сценическим костюмом. Он уделял гриму и всему сценическому облику в целом очень много внимания — а тогда, в начале 80-х, уже репетировал перед зеркалом, оттачивая сценические позы, заимствованные у Элвиса. <…> Витя, сам будучи художником и художниками же себя окружив, создал единственный, пожалуй, в русском роке законченный и профессиональный образ — и то, что этот образ до сих пор идентифицируют с реальным Виктором…

— Алексей Рыбин, «Три кита: БГ, Майк, Цой», 2013

	Всё очень просто: был новый виток песен из подворотни. «ПТУ-рок». Ребят 80-х уже не устраивали минорные песенки про «готов целовать песок» и «на могиле повесился сам прокурор»! Естественно, должен был появиться Цой. И он появился. И за ним пошли. И идут до сих пор.
	— Андрей Яхимович, 2015

Отдельные статьи

• См. категория:Литература о Викторе Цое