Вече́рница, вече́рницы, также вечёрка или вечо́рка (от русск.вечер, вечерний), вечерние посиде́лки — сезонная форма времяпрепровождения молодых крестьян в осенне-зимнее время, более всего бытовавшая у восточных и южных славян.
У западных славян подобные собрания не были регулярными. В отличие от летних «улиц», посиделки в холодное время года проходили в доме. В различных краях и странах вечерницы имели и разные названия, в целом, делящиеся на две группы. Посиделки назывались также посиду́хи (нвг. и твр.), поси́денка (ниж.), поси́дки, посе́дки (арх., нвг., кстр.) или посиду́шка. А про вечерницы говорили также: вечери́на, вечери́нка, вечо́рка (сев.), вечо́рки (мн., вост.), вечеру́ха или вечеру́шка.
...только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрыпка, говор, шум… Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать, чтобы совсем. На балы, если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом — подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.[2]
— Николай Гоголь, «Вечера на хуторе близ Диканьки» (предисловие ко второй части), весна 1831
Молодежь собиралась на вечерницы и досветки; далеко звучали песни их, и хохот слышен был через улицу.[3]
...по вечерам <...> собирались «вечерницы» — рабочие посиделки, — так, как и у прочих людей. Только у Охрима не пели пустых песен и не вели празднословия, а дивчата пряли лён и волну, а сам Охрим, выставив на стол тарелку мёду и тарелку орехов для угощения «во имя Христово», просил за это потчевание позволить ему «поговорить о Христе». Молодой народ это ему дозволял, и Охрим услаждал добрые души медом, орехами и евангельскою беседою и скоро так их к этому приохотил, что ни одна девица и ни один парень не хотели и идти на вечерницы в другое место.[4]
В другой песне двое молодцев ходили на вечерницы к одной и той же девушке и рассудили, что лучше приказать сделать гроб и одному из них достанется этот гроб, а другому девица молодая.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Обольщение девицы обыкновенно происходит на вечерницах. Оттуда козак уводит ее в густой лес, поя зеленый явор, символически изображающийся в песнях свидетелем горя.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Супружества зачинаются чаще всего по взаимному желанию жениха и невесты, и это вполне естественно там, где существуют улицы, вечерницы и досветки <...>. Обыкновенно молодец женится на такой девушке, которую знал уже давно на улицах и вечерницах, а часто на такой, с которою целый год перед тем или долее женихался и даже ложился спать вместе.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Шёл он уже поздно на заре, на вечерницы, т. е. посиделки, которые справлялись на десяти-копеечную складчину молодёжи ближней слободки, в лесу, на водяной мельнице, и потому-то он нарядился в пух и прах.
Молодые люди и девушки из образованных семей стали одеваться по-мужицки — в свитки, запаски, корсетки, — стали говорить между собою по-малорусски, ходить на досвитки и вечерницы, куда собиралась для развлечения сельская молодежь.[7]
...у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь, и наш брат припрячет своих пчёл в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрыпка, говор, шум… Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать, чтобы совсем. На балы, если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом — подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загадывать загадки, или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут! Но нигде, может быть, не было рассказываемо столько диковин, как на вечерах у пасичника Рудого Панька.[2]
— Николай Гоголь, «Вечера на хуторе близ Диканьки» (предисловие ко второй части), весна 1831
Осенью и зимою вместо улиц отправляются вечерницы или досветки, такие же сборища как и летние улицы, только происходящие в хате. Обыкновенно хозяйками таких хат бывают вдовы, преимущественно солдатки. Такая женщина пускает к себе в хату молодежь: там нередко пьют вино и готовят ужин, состоящий чаще всего из яичницы, жареных кур и колбас, поют и пляшут под сельскую музыку. Хозяйка хаты носит всегда название: «досветчана маты». На взаимное угощение участники делают складчину, а хозяйка получает известную долю по уговору в свою пользу за хлопоты и труды. После гулянья молодцы и девицы располагаются где попало на земле и женихаются, лежа вместе попарно.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Вечерницы изображаются опасным местом, где чаровницы наносят вред молодцам своими чарами. Не иди, сынку, на вечерници, Де дивчата чаривници, Держать чары на полици.
Есть очень распространенная песня о Грице, которого девица зазвала к себе на вечерницы. «Ой ты, Грицю, дорогим кришталю, Чи ты не знаеш, де я мишкаю? Моя хатина близько криници Прийди до мене на вечерници!»[6]
— народная песня, 1885
Супружества зачинаются чаще всего по взаимному желанию жениха и невесты, и это вполне естественно там, где существуют улицы, вечерницы и досветки; все это на тот конец и сложилось, чтобы молодежь обоих полов знакомилась и сближалась между собою. Обыкновенно молодец женится на такой девушке, которую знал уже давно на улицах и вечерницах, а часто на такой, с которою целый год перед тем или долее женихался и даже ложился спать вместе. Если такие расходятся и не оканчивают браком своей любви, то по исключительным каким-нибудь обстоятельствам.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Освобождение крестьян от крепостной зависимости с наделением их землей, по манифесту императора Александра II 19 февраля 1861 года, вызвало страшный обвал в русской жизни. <...> Началось небывалое до того в России брожение идей. В частности, в Малороссии проявилась так называемая «хлопомания», то есть стремление к сближению с простым народом в языке и в формах жизни и быта, чтобы как бы извиниться перед ним за прежнее к нему пренебрежение. Молодые люди и девушки из образованных семей стали одеваться по-мужицки — в свитки, запаски, корсетки, — стали говорить между собою по-малорусски, ходить на досвитки и вечерницы, куда собиралась для развлечения сельская молодежь. Хотели как бы стереть всякую разницу во внешности между паном и хлопом.[7]
Немного пристыженный, Толстопят, как это бывает с нами в минуту-другую, проклинал себя и вспоминал, что в возрасте Мани (и даже постарше) он жёг на степи хворост, пел и танцевал под гармошку да укладывался после вечерниц спать с девками на гарбе или на полу в пустой хате, а уж что болтал им, что молол-то — ужа-ас![9]
— Виктор Лихоносов, «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж» (часть вторая), 1983
...прошло лето. Подкралась осень с длинными вечерами. В поле чисто; щебетливая ласточка спряталась до весны в колодец, и вскоре снег укутал спящую землю белым покрывалом. Молодежь собиралась на вечерницы и досветки; далеко звучали песни их, и хохот слышен был через улицу. Под шум веретена и веселых прибауток нечувствительно пролетела зима. Счастливцы! Не так тянулась она для дочери Ивана — доброго человека; сердце ее замерло для радости; она не выбрала себе друга, не видела вечерниц и досветков — а люди называли ее гордою!..[3]
На другой день пошла Маруся на вечерницу и захватила с собой клубок ниток. Опять пришёл добрый мо́лодец:
— Здравствуй, Маруся!
— Здравствуй!
Начались игры, пляски; он пуще прежнего льнёт к Марусе, ни на шаг не отходит. Уж время и домой идти.
— Маруся, — говорит гость, — проводи меня.[10]
Поутру мать спрашивает:
— Что, Маруся, видела того мо́лодца?
— Видела, матушка! — а что́ видела, того не рассказывает.
Вечером сидит Маруся в раздумье: идти или нет на вечерницу?
— Ступай, — говорит мать, — поиграй, пока молода!
Приходит она на вечерницу, а нечистый уже там. Опять начались игры, смехи, пляска; девки ничего не ведают! Стали по домам расходиться; говорит нечистый:
— Маруся! Поди, проводи меня.[10]
...он поднялся, чтобы сильным толчком распахнуть дверь, но дверь сама растворилась, и на пороге предстала Керасивна — такая хорошая, спокойная, только немножко будто красная, и сразу же принялась ссориться, как пристойно настоящей малоросоийской жинке. Назвала она его чертовым сыном, и пьяницей, и собакой, и многими другими именами, а в заключение напомнила ему об их условии, чтобы Керасенко и думать не смел её ревновать. А в доказательство своего к ней доверия сейчас же пустил бы ее на вечерници. Иначе она ему такую штуку устроит, что он будет век помнить. Но Керасенко был малый не промах, пустить на вечерници сейчас после того, как он своими глазами видел у Пиднебеснихи рогачевского дворянина и сейчас слышал, как его жена с кем-то целовалась и сговаривалась кого-то пустить в хату... это ему, разумеется, представилось уже слишком очевидною глупостью.[4]
Дети учились днем, а по вечерам у Пиднебесного собирались «вечерницы» — рабочие посиделки, — так, как и у прочих людей. Только у Охрима не пели пустых песен и не вели празднословия, а дивчата пряли лен и волну, а сам Охрим, выставив на стол тарелку меду и тарелку орехов для угощения «во имя Христово», просил за это потчевание позволить ему «поговорить о Христе». Молодой народ это ему дозволял, и Охрим услаждал добрые души медом, орехами и евангельскою беседою и скоро так их к этому приохотил, что ни одна девица и ни один парень не хотели и идти на вечерницы в другое место. Беседы пошли даже и без меду и без орехов.
На Охримовых вечерницах также происходили и сближения, последствием которых являлись браки, но тут тоже была замечена очень странная особенность, необыкновенно послужившая в пользу Охримовой репутации: все молодые люди, полюбившиеся между собою на вечерницах Охрима и потом сделавшиеся супругами, — были, как на отбор, счастливы друг другом.[4]
Но кто пойдёт за него? Вот вопрос, на который затруднился бы ответить самый находчивый из хуторян. Конечно, вдова какая-нибудь, которой тоже надоело одиночество. Хуторянские вдовы все наперечёт. Гапка Козульчиха — эта слишком молода, ей всего лет тридцать, такого ли ей мужа надо? Притом про неё ходят разные слухи, будто она засиживается на вечерницах и после вечерниц ещё долго-долго не приходит домой…[5]
Шелъ мѣщанинъ Явтухъ Шаповаленко по дальнему переулку, заглядывая во всѣ окна и затрогивая прохожихъ. Шелъ онъ уже поздно на зарѣ, на вечерницы, т.-е. посидѣлки, которыя справлялись на десяти-копѣечную складчину молодежи ближней слободки, въ лѣсу, на водяной мельницѣ, и потому-то онъ нарядился въ пухъ и прахъ.
Огороды Явтухъ миновалъ счастливо и, прошмыгнувъ подъ заборами, вбѣжалъ въ околицу. Тутъ онъ остановился и бросилъ пугливый взглядъ по сторонамъ: на улицѣ — ни души. Старики и бабы сидѣли ужъ въ хатахъ, а молодежь повалила на вечерницы въ подгородную мельницу… Явтухъ вздохнулъ свободнѣе и впотьмахъ пустился далѣе… Но не миновалъ онъ и четверти улицы, какъ у воротъ мѣщанки Хиври Макитренковой, съ пѣснями и криками, выступила ватага дѣвушекъ и длинный, какъ цапля, ткачъ Юхимъ Бубликъ… Разряженная толпа щебетала вокругъ ткача, а онъ, со всякими припасами для вечерницъ, важно шелъ по улицѣ.
Явтухъ обернулся и наставилъ передъ собою увѣсистый кулакъ. «Не поддамся я тебѣ, окаянный! Не поддамся, да еще при случаѣ и побью! Хоть въ чужую юбку и въ бабьи чужіе башмаки одѣнусь, а вотъ пойду на вечерницы и горѣлки напьюсь, и съ моею красавицею насмѣюсь надъ твоею собачьею харей!» Сказалъ и подошелъ къ окну сосѣдней хаты. Въ хатѣ не было ни души. Мѣсяцъ отражался на гладкомъ полу, на печи и на полкахъ, уставленныхъ посудой. Онъ вошелъ во дворъ, ступилъ на крыльцо и толкнулъ ногою дверь. Дверь отворилась. — «Это не по нашему!» замѣтилъ онъ: «не запираются, какъ отъ татаръ, проcти Господи!»
Вошелъ Явтухъ въ хату своей кумы, молодицы Инги Лободы, у которой мужъ былъ въ отлучкѣ, на заработкахъ; приперъ дверь засовомъ, досталъ изъ печи уголь и засвѣтилъ огонь. «Кума посердится, да и проститъ, а на вечерницы я все-таки попаду!» подумалъ онъ и сталъ снимать со стѣны оставленные наряды сосѣдки…
Вошли; то хата
Малороссийская была:
Проста, укромна, небогата,
Но миловидна и светла…
Пуки смолистые лучины
На подбеленном очаге;
Младые паробки, дивчины,
Шутя, на дружеской ноге,
На жениханье, вместе сели
И золоченый пряник ели…
Лущат орехи и горох.
Тут вечерни́ца!.. Песни пели…
И, с словом: «Помогай же бог!» —
Мы, москали, к ним на порог!..
Нас приняли — и посадили;
И скоморохи-козаки
На тарабанах загудели.
Нам мед и пиво подносили, Вареники и галушки
И чару вкусной вареницы —
Усладу сельской вечерницы;
И лобобриты старики
Роменский в люльках запалили,
Хлебая сливянки глотки.
Как вы свежи! Как белолицы!
Какой у вас веселый взгляд
И в лентах радужных наряд![1]
...Поздно!.. Вечерница
Идет к концу, и нам пора!
Грязна дорога — и гора
Взвилась крутая перед нами;
мы, с напетыми мечтами,
В повозку… Колокол гудит, Ямщик о чем-то говорит…
Но я мечтой на вечернице
И всё грущу о бедном Грице!..[1]
Есть у нас еще одна песня об Оленочке, которую в Харькове ведут в тюрьму за детоубийство, <...> и она провожающей ее матери дает совет не пускать на вечерницы других своих дочерей.
Есть у тебе, стара мати, да ще дочек пьять:
Не пускай их на вечернице — нехай дома сплять.
Бо на вечерницях хатка маленька, а все доле сплять,
Биля кажнои дивчиноньки женихев по пьять.[6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
Плачь, Марусенька, — поется ей, — как рано на заре кукует кукушечка: ведь уж в другой раз девицею не будешь, забудешь веселые вечерницы.
Чому ты, зозулько, рано не куеш?
На другу весну не будеш,
Зелени гаички забудеш!
Чому ты, Марьечка, не плачеш?
Другий раз девкою не будеш,
Славнии вечерници забудеш![6]
— Николай Костомаров, «Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества», 1885
↑ 123Катенин П. А. Избранные произведения. Библиотека поэта. — М.-Л.: Советский писатель, 1965 г.
↑ 12Н.В.Гоголь, Полное собрание сочинений и писем в двадцати трёх томах. — М.: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН, «Наследие», 2001 г. — Том 1. — Стр. 69-70.
↑ 12Е. П. Гребёнка в сборнике: Сильфида: Фантастические повести русских романтиков. Сост. и примеч. И. Н. Фоминой. — М.: Современник, 1988 г.
↑ 123Лесков Н. С. Собрание сочинений в 12 томах, Том 8. — Москва, «Правда», 1989 г.
↑ 12И. Н. Потапенко В деревне. — Одесса: Типография «Одесского листка», 1887 г. — С. 119
↑ 12345678Николай Костомаров, Собрание сочинений в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М. М. Стасюлевича, 1903 г. — Том 21
↑ 12Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. — М.: Москва, 1998 г. — С. 133—252
↑В. А. Чивилихин. Дневники, письма. Воспоминания современников. Сост. и публ. Е. Чивилихина. — М.: Алгоритм, 2008 г.
↑В. И. Лихоносов. Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж. — М.: Советский писатель, 1987 г.
↑ 12«Народные русские сказки А. Н. Афанасьева»: В 3 томах — Литературные памятники. — М.: Наука, 1984—1985 г.
Статья в Википедии
Тексты в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
