Воспоминания старого литератора

«Воспоминания старого литератора» — мемуары Альберта Старчевского, впервые опубликованные в «Историческом вестнике» в 1886—1892 годах.

• I. Встречи и знакомства (1886, т. XXVI, № 10, с. 46-84)
• II. Моё сотрудничество в журналах в 1844—1846 годах (1888, т. XXXIV, № 10, с. 97-135)
• III. История «Справочного Энциклопедического Словаря». 1845—1855 гг. (1890, т. XLI, № 9, с. 508-550)

Цитаты

IV. История «Библиотеки для Чтения», 1848—1856 гг.

Гл. I—III: 1891, т. XLV, № 8, с. 307-342; гл. IV, V: № 9, с. 560-592.

I

Теперь смешна и забавна была бы мысль, что для того, чтобы образовать русского крестьянина и сделать его цивилизованным, — достаточно надеть на него французский, немецкий или английский крестьянский наряд. А ведь было время, когда половина нашей интеллигенции находилась в убеждении, что русских надо только нарядить европейцами и мы будем совершенно счастливы, будем благодушествовать… Таков был дух времени в сороковых годах, бороться с которым невозможно, пока оно само не пройдёт…

… «Библиотеку для Чтения» верно нельзя охарактеризовать и оценить, не охарактеризовав прежде личности её основателя и редактора, посвятившего этому журналу с лишком двадцать лет, и честно послужившего русскому обществу в самое трудное время, когда на западе с 1833 года стали появляться разные социалистические учения, наделавшие не мало хлопот всем европейским государствам <…>. О. И. Сенковский, хотя и поляк по рождению, поселившись в Петербурге, прожил здесь тридцать семь лет и обрусел почти совершенно; конечно, с жизнью русского народа он был знаком только из книг, а потому ни восхищаться ею, ни горячо сочувствовать ей, он не мог, но за интересы России, как государства, он всегда стоял горой, потому что признавал её своим отечеством <…>. В течение нашего десятилетнего знакомства он не обратился ко мне ни с одним словом на польском языке…

… с 1839 по 1843 г. включительно, журнал этот начал изменять свой характер. Сенковский стал более равнодушно относиться к своему делу, видя как всё молодое и живое стремилось в «Отечественные Записки», которые мало-помалу усиливались, поддерживаемые некоторыми влиятельными липами. <…> Но если «Библиотека для Чтения» уступала «Отечественным Запискам» в некоторой живости и пикантности, что особенно привлекает молодое поколение, зато она имела преимущество во всём остальном и в особенности в учёных статьях…

В душе Сенковский был барин и ценил дворянство, гнушаясь в то же время всеми закоренелыми недостатками аристократии и дворянства, о чем он высказался самым резким образом в «Дневнике Виленском» в 1821 году, проехав чрез западные губернии и убедясь воочию, как там сладко было жить крепостному люду… Эти статьи Сенковского <…> были переведены <…> и напечатаны в «Вестнике Европы» в 1822 году.

II

… никто в свете, кроме г. Сенковского, не имел ни малейшего влияния на состав и содержание «Библиотеки для Чтения». Все её недостатки, равно как и все достоинства, <…> должны быть приписаны ему одному. Те, которые носили звание редакторов «Библиотеки для Чтения» слишком невинны в её недостатках, чтобы отвечать за них перед публикою, и слишком благородны, чтобы требовать для себя похвалы за достоинства, в которых они не имели никакого участия. Весь круг их редакторской деятельности ограничивался чтением третьей, последней корректуры, уже готовых оттиснутых листов, набранных в типографии по рукописям, которые никогда не сообщались им предварительно. <…> Он <…> высоко ставил звание редактора и имел правило — отдавать себя всего тому делу, за которое брался. Все оригинальные и переводные статьи известных литераторов проходили чрез его редакцию, т. с. получали форму и изложение, принятые в «Библиотеке для Чтения». Повести же и рассказы второстепенных писателей подвергались нередко значительным переделкам, и большею частью изменялись к лучшему. Не раз случалось, что он не дочитывал рукописи: повесть нравилась ему по своему сюжету — в голове его рождалась при её чтении счастливая идея, как следовало бы её заключить, — он отдирал конец рукописи и приписывал свой. Авторские самолюбия страдали и нередко протестовали в газетах, хотя авторы и получали за переделанную статью полный гонорар; редактор был в убытке, потратив время и ум на неблагодарный труд и приобретя за то нового литературного врага. <…> Право неприкосновенности Сенковский признавал только за классическими и вполне самобытными творениями, <…> и никто не умел лучше его передавать местный колорит этих подлинников, когда он переводил их. Но журнальные статьи — другое дело: действие их условное, в известное время и на известную публику…

Сенковский не уважал науки? Он — сосуд стольких знаний, один ив просвещённейших и учёнейших людей своего века, посвятивший всю свою жизнь наукам и литературе, для которого умственная деятельность была такою же потребностью, как для других хлеб и вода, который жил и поддерживал свою жизнь напряжённою деятельностью ума, и угас вследствие истощения физических сил от необъятных кабинетных трудов. <…> Как учёный Сенковский вёл своего читателя к положительному просвещению; <…> но он говорил также, что в человеческой науке есть ещё предрассудки, как и в человеческом невежестве, и орудием сатиры бичевал схоластику, туманные теории, мистицизм, натур-философов, отсталые идеи и мечтательные умозрения <…>. Важность предмета не укрывала от глаз сатирика смешных сторон его: и эти-то выходки против несовершенств науки, <…> а не против самой науки, принимались за преднамеренный обскурантизм <…>. В «Библиотеке для Чтения» наука стала впервые выражаться по-русски, но общепонятно, легко и изящно.

В «иностранной словесности» обнаруживалась наклонность редактора к литературе английской, к её спокойному анализу сердца человеческого, в противоположность тогдашней «юной школе» французской, которая жестоко преследовалась как замечаниями самого редактора, так и статьями, в том же духе, заимствованными из английских «reviews». «Библиотека для Чтения» — первый из русских журналов старалась познакомить русское общество с лучшими современными английскими писателями, до тех пор едва известными по имени в России и сообщала их статьи в переводе или оценке их сочинений. <…> статьи этого рода приносили ещё и ту пользу русским читателям, что знакомили их с духом, бытом и обычаями образованнейшего из новейших обществ, умевшего сочетать свободу с законностью. Кроме того, в отделе «Смесь» печатались ежемесячно краткие обозрения новостей английской и французской литератур <…>. Немецкая беллетристика, не любимая вообще Сенковским, была им совершенно игнорирована… В отделах «Критики» и «Литературной летописи», в первые годы издания «Библиотеки для Чтения» почти все статьи были написаны Сенковским, <…> с немногими, иногда серьёзными, но большею частью шутливыми, юмористическими заметками; отдел «Критики» всегда был серьёзнее. В первые годы, рецензии «Летописи» писались вообще спокойным тоном, хотя не без саркастических выходок и отступлений, — последние более всего и нравились публике; вскоре затем почти вся «Летопись» превратилась в непрерывную шутку: стали рассматриваться преимущественно такие сочинения, которые представляли наиболее смешных сторон; наконец, шутка дошла почти до буффа, и летописец заставлял новые книги плясать перед собою, играть комедию-водевиль и представлять из себя сцены из «Тысячи одной ночи». Но и в этой библиографической оргии, возбуждавшей неудержимую весёлость читателя, <…> бросались неожиданно, то серьёзная мысль, то учёное замечание, то меткий взгляд. «Литературная Летопись» была как бы отдыхом и гимнастикою для ума, требовавшего перемены занятий, и в то же время жертвою вкусу публики. Но шутка, даже самая остроумная, продолженная несколько лет сряду, теряет свою свежесть и утомляет, наконец, читателя: эта участь постигла и шутливую «Летопись», тем более, что под конец и перо самого редактора утомилось и стало лишь изредка писать для этого отдела журнала… <…> Учёные его критики, но всем почти отраслям наук, принадлежат к замечательнейшим его статьям. <…> Нигде так не выразилась многосторонность знаний Сенковского, как в этих критических статьях. <…> Кто бы подумал, что одни из замечательнейших его критик, приводившие в восторг специалистов, писаны на медицинские сочинения? Эти медицинские статьи Сенковского возбуждали учёную полемику даже в Германии. <…> Но Сенковский, отличавшийся таким критическим даром в деле науки, отрицал, как читатель видел выше, критику эстетическую и допускал полный произвол в суждениях о произведениях воображения и искусства? Он сам чувствовал несостоятельность такого воззрения на искусство, и вскоре перестал заниматься литературною критикою, продолжая шутить над нею <…>. Если он невысоко ценил Гоголя, то делал это совершенно добросовестно, повинуясь своим личным впечатлениям и своёму вкусу.

… Сенковский принял на себя тяжкое журнальное бремя, почти превышавшее силы одного человека: заведывать одному толстым журналом, давать мысль им цвет всем его статьям, писать без устали и отдыха, почти без сотрудников. Такой труд никакое железное здоровье не могло бы выносить долго, а он выносил его более десяти лет! Только тяжкая болезнь и строгое предписание врачей могли оторвать его от любимого журнала. В 1844 году он позволил себе первый большой отдых, <…> и только в 1848 году страшная холера, несколько месяцев державшая его на краю могилы, оторвала его от «Библиотеки». С тех нор он охладел к ней, писал мало и неохотно, поручил заведывание ею мне, а в августе 1856 года совершенно оставил журнал <…>. Едва ли какое литературное имя приобретало у нас так быстро и столь громкую известность, как имя барона Брамбеуса. <…> От литературных приговоров его зависели судьбы книг и слава писателей. Журналы называли Сенковского Чингис-ханом и Батыем, чем не только не вредили ему, но ещё более способствовали усилению его популярности в публике. <…> Холера совсем остановила журнальную деятельность Сенковского. Несмотря на советы врачей [в 1848 году], он не мог, однако ж, жить в умственном бездействии, <…> но так как продолжительное чтение и письмо были ему запрещены, то он обратился к фотографии, гальванопластике, музыке, акустике, механике и астрономии.

Надо ещё принять во внимание и то обстоятельство, что Сенковский не мог говорить в своё время всего того, что он мог бы сказать, если бы дожил до 1866 года. Следует также принять во внимание, что цензора, зная его как фантазёра, скептика и сатирика (что тогда характеризовалось словом «либерал»), очень осторожно пропускали всё, что он писал, боясь, чтобы он, как-нибудь, не подвёл их каким-нибудь не уместным словцом и двусмысленной фразой… Очень часто ему вычёркивали то, что охотно пропускалось другому писателю. Это отчасти делалось и для того, чтобы угодить графу Уварову, который не питал расположения к Сенковскому, и вместе с тех был его начальником по университету и главным начальником цензуры…

«Библиотека для Чтения» целых десять лет сряду первенствовала в повременной печати <…>. Она пробуждала в обществе работу мысли, не преклоняясь ни перед каким авторитетом и внушая уважение лишь к самостоятельным трудам независимой мысли. Самый скептицизм, который она не редко возбуждала, служил средством для пробуждения закоснелых умов и поводом к дальнейшим исследованиям. <…> Критики и сатиры Сенковского навлекали на него бездну неприятности: кроме печатных полемик, которых он обыкновенно не читал, были не печатные доносы, на которые он должен был писать объяснения, <…> они шли от известных литераторов того времени. <…> Заслуги «Библиотеки» в этом отношении неоспоримы. А для литературы? число подписчиков на все русские журналы поразительно возвысилось. Основанные вскоре другие журналы стали подражать «Библиотеке» в форме и объёме издания, которых держатся и по настоящее время…

Отвергая обветшалые: сей, сия, оный <и т.п.>, и заменяя их употребительными, <…> Сенковский ниспровергал подпоры прежнего периода: оттого фразы рассекались иначе, и склад речи делался живее, поворотливее, и ближе подходил к разговорной. Этого сближения только и желал он, видя в нём залог будущих успехов русской словесности и условие её благотворного влияния на общество и изящный разговор. И он успел в задуманном преобразовании. Все невольно поддались влиянию новой системы…

III

Редакция «Библиотеки для Чтения» перешла ко мне тогда, когда силы Сенковского совсем ослабли и оп охладел к журнальному делу, расстроившему его здоровье; журнал, начиная с 1844 г., стал падать и, наконец, совершенно прекратился в половине 1848 года; Сенковский заболел холерой. <…> в то время, когда «Библиотека для Чтения» начала ухудшаться и падать, в русской литературе народился новый кружок писателей, с новым направлением, с новыми требованиями и принципами. Этот кружок, довольно многочисленный, свил себе свои гнёзда и у него не было ничего общего с тем небольшим кружком отживавших могиканов литературы, представительницей которых была «Библиотека для Чтения». Что мог при таких обстоятельствах сделать человек, которому журнальное дело было совсем ново, которого занятия до того времени были чисто учёные… <…> я вовсе не сознавал за что брался, не понимал какую обузу взваливал себе на шею для того, чтобы выручить лиц, заинтересованных в том, чтобы «Библиотека» существовала. Только впоследствии я увидел, что запутался в тенета, из которых вырваться нс представилось возможности…

Е. Н. Ахматова начала писать очень молодой, у неё был талант очень милый, женский, уменье наблюдать и верно рисовать схваченное, но, к несчастию, талант её попал в руки старика-ментора, который распоряжался им но своему усмотрению: сокращал, вставлял, исправлял написанное, как ему вздувается. Это очень вредило молодой, даровитой женщине, не смевшей пикнуть перед знаменитым мастером своего дела. Я принял редакцию «Библиотеки для Чтения» <…> не de jure, так как пред правительством редактором журнала оставался Сенковский. Вследствие этого, я был лишён права делать какие-либо нововведения, несогласные с тем направлением, которого держался журнал. <…> Так как Сенковский, разойдясь со всеми выдающимися литературными деятелями тридцатых годов, большею частью сан писал статьи для всех отделов, даже повести, и довольствовался одним помощником и двумя-тремя переводчиками, то мне приходилось разыскивать сотрудников и предлагать им снова принять участие в журнале, в котором они так долго печатали свои статьи.

… была напечатана одна повесть, под заглавием «Коробочка» Л. В. Бранта, писавшего тридцать лет в «Северной Пчеле» под буквами Я. Я. Я. и имевшего раньше какую-то историю с «Библиотекой для Чтения» из-за своей повести «Аристократка». После появления повести Бранта, кружок Ахматовой возмутился, <…> ко мне посыпались письма от молодых литераторов; наконец, Е. Н. отправилась депутатом к Сенковскому, который <…> написал мне следующее: «<…> сделайте для меня одно великое пожертвование, страшное доказательство дружбы: да не будет имени и дела Бранта в <…> «Библиотеке для Чтения» <…>. У меня <…> ничего нет против Бранта, но другие ужасно обижаются честью являться в компании с ним». <…> После этого письма, Брант был допущен в «Библиотеке для Чтения» только два раза и то под строжайшим инкогнито.

… Сенковский написал пресловутую критику на «Новые стихотворения» Жуковского, заключавшие в себе «Одиссею» Гомера, в двух статьях, стоившую ему не мало труда <…> и наделавшую страшного шуму… Сенковский разобрал всю греческую мифологию, перевёл имена всех богов и богинь на русский язык, объяснив происхождение этих имён и почему они даны; <…> затем дело дошло до Гомера: он доказывал, что это был ни более ни менее, как трубадур или по нашим понятиям слепой малороссийский кобзарь, певший на рынках рапсодии, в которых все божества мифологические являются в карикатурно-сатирическом виде и т. д. Не только читатели, но учёные и профессора не могли понять действительно ли это было так, или всё это не более как фантастический бред состарившегося барона Брамбеуса, который, надо полагать, совсем выжил из ума, или же вздумал, наконец, всех свести с ума… Каждый спешил достать «Библиотеку» и прочесть статьи Сенковского. <…> в этой статье барон Брамбеус обнаружил такое глубокое знание греческого языка и мира, и так близко сумел реставрировать древний греческий полупастушеский, полугражданский быт, что каждого учёного и знатока этого мира, изучавшего его чрез немецкие розовые очки, окончательно сбил с толку и поставил в недоумение, что это: сатира и насмешка, или действительная правда!.. Так дело и осталось нерешённым.

IV

Все переводы, помещённые в «Библиотеке для Чтения» в 1850 году, принадлежали исключительно Е. И. Ахматовой…

В два года своего издания под новою редакциею, «Библиотека для Чтения» показала, что она оживает и все её отделы ведутся не хуже, чем они велись в сороковых годах, и что к ней приливают новые, молодые силы.

Так как в 1851 году О. И. стал неглижировать критикой и летописью и часто не давал их вовсе, то нужно было иметь наготове чужую критику и летопись…

«Библиотека для Чтения» представляла собою какой-то «perpetuum mobile»: она постоянно делала то шаг вперёд, то шаг назад. <…> шагая таким образом, мы много сносили сапог за семь с лишком лет, но к желанной цели не пришли…

V

В отделе «критики» О. И. Сенковский, между прочим, написал разбор «Путешествия по святым местам» А. С. Норова. С этим разбором была порядочная возня у цензора Н. И. Пейкера, который делал большие помарки, будто в пользу Норова, бывшего тогда министром народного просвещения; Норов не одобрял помарок цензора и писал Сенковскому, что цензора не понимают вовсе, чего от них требуют и восстановил всё зачёркнутое Пейкером.

Он не мог выносить, чтобы в V и VI отделах появлялось чьё-либо писание… Подобные отношения становились для меня очень тягостны, и в конце года (1855) я стал серьёзно помышлять о том, как бы развязаться с «Библиотекой для Чтения». <…> Сенковский старел, устал душевно, сделался брюзглив, подозрителен до того, что и меня подозревал в хитростях; но это не мешало мне его уважать, любить искренно, ценить его талант. Нет сомнения, что причинами его раздражения были семейные недоразумения, невозможность более бросать деньги без счёту и без разбора, на что попало.

1892

Без заглавия; гл. I—III: т. L, № 10, с. 26-52, гл. IV —VI: № 11, с. 320-341.

Он написал в течение полугода 1856 двадцать один [«Листок Барона Брамбеуса»] и получил <…> 1050 рублей. Для журнала, только что начавшегося, <…> издержка на фельетоны Сенковского была жертва и жертва значительная, почти непосильная, но она окупилась и не погубила издателя, а напротив, обратив на «Сына Отечества» общее внимание, занимала общество, порождала толки, споры, вражду, <…> но для успеха газеты это именно и нужно. <…> Кроме того, <…> они стоили много крови и автору их, и издателю, и цензорам. <…> Так как он был человек, который никогда, никому и ничему не подражал, то писать обыкновенный городской или общественный фельетон, как писали другие, было не в его духе. Поэтому он избрал форму обыкновенной общественной болтовни, но болтовни иносказательной, так что эта болтовня служила обществу верную и честную службу, обращая его внимание не на мелочные предметы обыденной жизни, но трактовала о том: как нам быть, как нам жить, где зло, чем ему помочь, и т. п. — IV

«Листок» этот читал сперва цензор, делал свои замечания и херил, потом читал председатель и опять делал свои замечания и херил; наконец, читал князь Вяземский и тоже делал свои замечания церковным полууставом и херил, и выходила великолепная цензурная мозаика, под которой внизу рукою Лажечникова обыкновенно писалось в виде особенного личного расположения и любезности: «Слава богу, все обошлось благополучно, отстоял-таки «Листок», можете теперь печатать без опасения, кажется, ничего не изуродовали…» А между тем, в сущности, он отстоял лишь бумагу, на которой напечатан «Листок»… После этого «Листок» посылался на моё усмотрение с вопросом, что делать, чем заменить выброшенные строчки? Я в свою очередь отсылаю цензорскую корректуру к барону Брамбеусу. О. И. раскрывает корректуру и приходит в ужас; потом надевает очки и начинает дешифрировать разные версии, эпитеты, вставки и прочее, сводит разъединенные выбросками места, сделавшиеся бессмысленными, наконец, выходит из себя и пишет мне записку: «Почтеннейший друг! Видели вы, что эти сволочи со мною сделали! <…> Лучше всё это бросить, а вместо «Листка» я вам напишу о приготовлении горохового супа à lа Radezky. Этим хоть какую-нибудь пользу принесем читателю, а этот «Листок» никуда не годится… всё выщипали, обезобразили… Ведь таким образом они хотят окончательно отбить у меня охоту писать о чём бы то ни было…» — IV

После 1857 года каждый год «Сына Отечества» кажется слабее. <…> Для «Сына Отечества» было большой потерей отсутствие «Листков» Сенковского <…>. Смерть похитила человека, которого физические силы были уже очень подорваны. Заменить Сенковского было невозможно по многим причинам. Оставалось вместо его «Листков» печатать с № 12 «Петербургские общественные листки» (фельетоны) М. 3. (М. А. Загуляева), которые вертелись около обыденных явлений петербургской жизни с лёгким и дешёвым освещением лишь некоторых фактов. Писались они и читались очень легко, и это было главное и единственное их достоинство; очень часто не обходилось без замечательных промахов, вызывавших резкие нападки газет. — VI

О «Воспоминаниях»

Два обстоятельства мешали Сенковскому распорядиться популярностью [«Листков»] так, как он хотел бы и, без сомнения, мог. С одной стороны — цензура. С другой — та деловая беспощадность, которую он сам ввёл в своё время в русскую журналистику и которую теперь применил к нему Старчевский. Разница была в том, что Сенковский был не только дельцом, но и изобретателем, а Старчевский — ни тем, ни другим. В своих «Воспоминаниях старого литератора» он рассказал (всё с тою же подозрительной целью оправдаться перед потомством, которая видна во всех его суждениях о Сенковском), сколько труда стоило печатать «Листки»…

— Вениамин Каверин, «Барон Брамбеус», 1966