Перейти к содержанию

Глеб Александрович Глинка

Материал из Викицитатника
Глеб Александрович Глинка
Статья в Википедии

Гле́б Алекса́ндрович Гли́нка (1903-1989) — советский поэт, прозаик, литературовед, критик и журналист. Происходил из семьи, принадлежавшей к роду видных деятелей отечественной культуры и науки.

Родился в Симбирске, в 1922 году вместе с родителями переехал в Москву, впервые начал публиковаться в 1925 году. Считал себя учеником Брюсова. Состоял в литературной группе «Перевал». Во время войны был ранен, попал в концлагерь на территории Польши. С 1944 года в эмиграции.

Цитаты из стихотворений разных лет

[править]
  •  

Солнце светит горячей,
В лес отправимся скорей.
На лужайке ― погляди-ка! ―
Поспевает земляника!
Погуляю я в бору,
Земляники наберу.
Летний день прошел недаром,
Лица нам покрыл загаром.
Косят сено на лугу.
Я купаться побегу.[1]

  — «Лето» (из цикла «Времена года», №3), 1929
  •  

Чирки пролетели высоко.
Тяжелая стынет вода.
Три кряквы видны у осоки, ―
Ползу осторожно туда.
Прицелился, в землю врастая;
Беспомощно щелкнул курок
Треск крыльев поднявшейся стаи
И дрожь подкосившихся ног.[1]

  — «Неудача», 1930-е
  •  

В помойный край влекомый,
Покинув отчий чан,
Выходит насекомый,
Точнее ― таракан.
Вдогонку таракану,
Моча кремнистый путь,
Течёт вода из крану,
Забытого заткнуть.[1]

  — «Ночь на кухне», до 1941
  •  

Дым горьковатый робкого костра.
Вокруг тревожно дышит ночь глухая,
Под локтем ветка хрустнула сухая.
Трещит в огне смолистая кора.
А утром солнце ржавое взошло,
И на стволах ружья блеснули слёзы...
Олений мох и голые берёзы,
Весенний воздух ― острый, как стекло.[1]

  — «Черныш», до 1941
  •  

Пряный аромат левкоя,
Как пчела к нему лечу.
Но летаю нелегко я,
Лёгкость мне не по плечу.
Подавал надежд немало,
Обольщая всех и вся.
Жизнь прошла, и ясно стало:
Мой полёт не удался…[1]

  — «Устье», 1972
  •  

Как рыба, жабрами дыша,
В холодном океане
Пусть молча плавает душа,
Пусть сердце камнем станет.
Пусть будут замыслы твои
Водой забвенья смыты.
«Молчи, скрывайся и таи»
И звуки, и молитвы.[1]

  — «Silentium», 1972
  •  

Рожденья плач и смерти стоны ―
В них биологии права,
Неумолимые законы
Физического естества.
И тут же, дикие вне меры,
Растут, ничем не смущены,
Ума дерзанья, крылья веры,
Души пророческие сны.[1]

  — «Метафизика», 1970-е

Цитаты о Глебе Глинке

[править]
  •  

Там <при издательстве «Советский писатель»> было несколько консультантов, но особенный интерес вызвал у нас с Глазковым Глеб Александрович Глинка. Произведения он разбирал вдумчиво, неторопливо. Некоторым авторам давал разнос, и такой, что те больше у него не появлялись… Мы бывали много раз у Глеба Александровича. <…> Это был приземистый человек лет пятидесяти с небольшим. Занимал он небольшую комнату в коммунальной квартире на Новинском бульваре. Стихи он знал великолепно и так же их читал. Особенно хорошо Пушкина и Блока. Читал он и свои стихи…

  — Евгений Веденский, Воспоминания о Николай Глазкове, 1980-е
  •  

В эмиграции, как многие мужчины, не знавшие английского языка, он не смог получить приличной работы и оставался дома, занимаясь малолетним сыном и поэзией, работала жена. Отведя утром сына в школу, Глеб Александрович заходил на минутку к моей матери, но оставался часов до трех, когда сына нужно было забирать из школы. Такой длительный визит разбивал матери весь день, но Глинка был прекрасным собеседником и это искупало все неудобства. Он говорил много о России, о поэзии, о Добре и Зле, о старчестве, которое он глубоко уважал. Время от времени Глеба Александровича старались устроить на какую-нибудь русскую работу. Один случай, о котором он сам рассказывал, мне хорошо запомнился… В Нью-Йорке существовал и, кажется, существует до сих пор Дом Свободной России, созданный князем Белосельским-Белозерским. В нем устраивались собрания и лекции и велась еще какая-то деятельность. Не помню, на какую должность предполагалось устроить Глеба Александровича, но вот что он рассказал моей матери: «Я стал им объяснять, что именно я собираюсь делать и какие задачи себе ставлю, а тут один из них мне говорит: “Глеб Александрович, Вы с нами разговариваете так, будто мы какие-то идиоты”. – “Ну конечно же!” — отвечаю я им. — И вот представьте себе, какие это люди — они обиделись на меня, и места этого я не получил!» О, вечно русская привычка «резать правду-матку»! Ведь это и в русской литературе запечатлено, вспомним Чацкого. Наговорив Фамусову и прочим массу неприятностей, хотя и справедливых, он на них обиделся за то, что они его невзлюбили и уехал искать место, где «оскорбленному есть чувству уголок». Не знаю, нашел ли такое место Глеб Александрович, но прожил он довольно долго. К сожалению, наши отношения прервались из-за пустяшного недоразумения, я бы теперь сказал — типично эмигрантского. Дело в том, что я тогда собирался жениться и нужен был мальчик, который нес бы икону. Естественно, выбор пал на маленького сына Глинки Глебушку (теперь он адвокат, профессор в юридическом колледже в одном из штатов). Дня за два до свадьбы я позвонил Глинкам, чтобы уточнить час. Ответила жена, которая, узнав, что свадьба состоится в шесть часов вечера, сказала — это слишком поздно для мальчика и она его не отпустит. Мне пришлось срочно искать другого мальчика, которого я и нашел. Но Глеб Александрович на меня обиделся. «Вы должны были поговорить со мною: я решаю, а не моя жена!» — «Но ведь она мать…» — пытался я возразить…
Но Глеб Александрович в знак протеста на свадьбу не пришел.
У меня же началась новая жизнь с новыми задачами и проблемами, и искать быстрого примирения с Глебом Александровичем я не старался, о чем сейчас жалею — он был очень интересным человеком и незаурядным поэтом.[2]

  Сергей Голлербах, «Свет прямой и отраженный», 1990-е
  •  

Мнение о поэзии Глеб Александрович имел подчеркнуто свое собственное, и то, что он считал «первым русским поэтом» не Пушкина, а Баратынского, — это еще пустячок. Сохранилась фонограмма авторского чтения Глинки: он начитал на пленку (уже в середине восьмидесятых годов) более полусотни стихотворений, предварив их довольно длинной декларацией своего понимании поэзии. В частности, он объясняет, почему главный жанр в поэзии для него — лирическая миниатюра: «Лирическая поэзия с самых древних времен являлась наиболее чистым видом словесного искусства, ибо прокрустово ложе ее форм не допускало многословия». Само существование поэзии эпической для Глинки было вообще под вопросом, о ней он не говорит ни слова, лирика для него (не поэзия в целом!) — антитеза прозе. Отсюда и любовь к Баратынскому, одному из величайших в России мастеров лирики.

  Евгений Витковский, «Наедине с собой» (послесловие), 2010-е

Источники

[править]
  1. 1 2 3 4 5 6 7 Глинка Г. А. «Погаснет жизнь, но я останусь». Собрание сочинений. Москва, «Водолей», 2005 г.
  2. Сергей Голлербах. Свет прямой и отраженный: Воспоминания, проза, статьи. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2003 г. — 320 с.

Ссылки

[править]