Осо́ка (лат.Cárex) — жёсткая, чаще болотная трава из крупного рода многолетних трав семейства Осоковые (лат.Cyperaceae), включающего до 2000 видов, растущих во всех климатических зонах всего земного шара, но преимущественно в умеренном климате Северного полушария. На территории России встречается до четырёхсот видов осоки, это самое типичное растение влажных лугов, обыкновенно причисляемое к числу сорняков или плохих кормовых растений.
В народном сознании осока — жёсткая прибрежная трава, которая легко режет руки и ноги до крови.
Кажется, можно сказать утвердительно, что нырки не вьют гнезд на твердой земле, как все предыдущие, описанные мною утиные породы, а, подобно другим рыболовным уткам, ухитряются класть свои гнезда в камышах или высокой густой осоке, на воде или над водою. Я нашел два такие гнезда, и они будут описаны в своем месте.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Деревня Волгино-Верховье или Волговерховье «расположена на горке, среди довольно открытой местности». К югу, сейчас под самой горкой ― болото… Болото это одно из тех, какие, без сомнения, встречались каждому из нас: осока, трефоль, белокопытник, калужница, чистяк, а там опять осока, кочки, мочежина, с кое-где просвечивающей водой, ― вот и вся его характеристика…[3]
Тропа давно кончилась, и мы шли некоторое время целиною, часто переходя с одного берега реки на другой. По мере приближения к Сихотэ-Алиню лес становился гуще и больше был завален колодником. Дуб, тополь и липа остались позади, и место чёрной берёзы заняла белая. Под ногами появились мхи, на которых обильно произрастали плаун (Lycopodium odscurum Thund.), папоротник (Athyrium spinulosum Milde), мелкая лесная осока (Carex pilosa Scop.) и заячья кислица...[4]
Главными воспоминаниями юности стали для неё не политические процессы и героические стройки, а то, как она четырнадцати лет от роду, одна, через тёмный лес шла к станции, потому что уступила своё место в грузовике подруге, подвернувшей ногу. Мокрая осока царапала лодыжки, отсыревшая тимофеевка била по коленям, разжиревший от постоянных дождей борщевик норовил ужалить в лицо. Под ногами то и дело чавкало, из своих бесконечных болотец окликали лягушки, было страшно.[5]
«Бом-бом!» раздаётся звон из колокольной бездны реки Одензе. — Это что за река? — Её знает любой ребёнок в городе Одензе; она огибает сады и пробегает под деревянными мостами, стремясь из шлюзов к водяной мельнице. На речной поверхности плавают жёлтые кувшинки, колышатся тёмно-коричневые султанчики тростника и высокая бархатная осока.
Хлам, всё хлам! Выбросьте его за борт! Это из-за него так тяжело вести лодку, что гребцы вот-вот свалятся замертво. Это он делает судно таким громоздким и неустойчивым. Вы не знаете ни минуты отдыха от тревог и беспокойства, не имеете ни минуты досуга, чтобы отдаться мечтательному безделью, у вас нет времени полюбоваться игрой теней, скользящих по поверхности реки, солнечными бликами на воде, высокими деревьями на берегу, глядящими на собственное свое отражение, золотом и зеленью лесов, лилиями, белыми и жёлтыми, тёмным колышущимся тростником, осокой, ятрышником и синими незабудками.
— Джером Джером, «Трое в лодке, не считая собаки», 1889
Ходить по такому заросшему озеру опасно; почва так и колышется под ногами, точно идешь по натянутому полотну; в других местах нога проваливается совсем, а кое-где еще сохранились полузатянутые осокой и лапушником глубокие озерные «окна», которые даже не замерзают зимой. Растительность на таких мертвых озерах совершенно особенная, тоже какая-то мертвая: жесткая осока, ситник, белоус, мхи и разнообразный кустарник, начиная со смородины по краям и кончая вербой. Особенно замечательны болотные сосны и березы, по которым сразу узнаешь настоящее болото: деревья здесь превращаются в жалких карликов, точно золотушные дети, а между тем таким карликам бывает иногда лет за сто.[6]
И вдруг из немигающих, вытаращенных глаз зверушки медленно глянула на меня вся жизнь кругом ― вся таинственная жизнь притихшей в прохладе лощины. Я оглянулся. Средь темной осоки значительно и одухотворенно чуть шевелилась кудряво-розовая дрёма. И все в ней было жизнь. И всюду была жизнь в свежей тишине, пропитанной серьезным запахом дуба и ароматами трав.[7]
И какая-то сладкая песня подымается в его душе. Тихо над ним из осоки наклоняется розовый детский лик, и дитя улыбается, и склоняется, поднимает руку с розовым цветиком, ― ах: из-за его спины на поверхность пруда упал иван-чай. Петр обернулся. Катя стояла перед ним: она наклонила бледное свое личико в розовых иван-чаях; искоса она глядела на него; будто она невзначай здесь, у воды, накрыла Петра; и она молчала.[8]
Плёс. Кувшинки еще не цветут, торчат острые зеленые резаки (мудорез <осока>), на чистом месте мы застали маленьких утят головка к головке, отдельно от них плавала матка (свиязь), стараясь нас собой отманить, но когда мы поплыли на утят и они, вытянув назад ножки, бросились вперед, она дала им сигнал, и они вмиг все исчезли под водой и затаились в резаке <зарослях осоки> невидимо для нас, высунув носики на воздух возле зеленых ножей резака.[9]
Не ведая ни минуты покоя, как хорошая «шаберка», шумит-шелестит шелестун-трава, и ехидная осока то-и-дело облизывает резучий язычок. А там вон, по елани,[10] побежал-повысыпал ракитник-золотой дождь, и кровохлёбка радостно, как девчонка, вытягивая шею, покручивается тепло-бордовыми головками и задевает ладони.[11]
— Владимир Ветров, «Кедровый дух», 1929
Водосток привел его к болотцу, сплошь заросшему высоким лесом камыша, осоки и сорняков. Здесь даже в самый яркий полдень была сумрачная прохлада. Множество одуряющих запахов резко ударило в нос. Особый, очень острый запах осоки смешивался со сладкой, какой-то ореховой вонью болиголова, от которой действительно начинала болеть голова. Остролистые кустики дурмана, покрытые чёрно-зелёными коробочками с мясистыми колючками и длинными, необыкновенно нежными и необыкновенно белыми вонючими цветами, росли рядом с паслёном, беленой и таинственной сон-травой.[12]
В лесу было уже сумеречно. Нога легко ступала по рыхловатой почве, по кочкам, заросшим мхом и брусникой. В низинках, где густо голубел осинник, ещё крепко, по-летнему, держалась свежая щетина осоки. Среди сыроватых кочек круговинами стоял тёмный хвощ, а прыщинец ещё пытался освещать лесные сумерки жёлтыми цветами. Пройдя метров двести в глубину леса, Андрей увидел ещё одного убитого. Он лежал под ёлкой, спрятав лицо в густой брусничник.
― Товарищ сержант, стой, ― заговорил Андрей.[13]
Вверху холмы и солончаки, а под обрывом беспокойная желтая река в воронках и водоворотах. Мечом к мечу стоит над ней осока ― и сизый камыш. По влажному песку стелятся хваткие белые подмаренники[14] и крошечные, как божьи коровки, цветы незабудок. Григорий соскакивает и скатывается на песок. Желтые трясогузки, завидев его, отскакивают в стороны и начинают бегать около самой воды.[15]
Динка сидит у пруда. Давно не чищенный пруд, или ставо́к, как называет его Федо́рка, зарос камышами и осокой; на крошечном островке посредине зацветают синие и жёлтые ирисы; на воде, затянутой зелёной ряской, лениво распластались лягушки; в траве монотонно журчит ручеёк. Мысли Динки вялые, стоячие, словно затянутая ряской вода, в глубине которой бьёт живой ключ.[16]
У мужиков тем временем своё: собирают валежины, хламье всякое, кромсают лопатами на куски натасканные половодьем осочные пласты, наваливают на подводу и отвозят прочь. После того стоит луг зелен до самой осени, лишь цветы переменяет: то зажелтеет одуваном, то сине пропрянет геранькой, а то закипит, разволнуется подмаренниками.[17]
Чтоб как следует спрыснуть покупку, они облюбовали отличное место. Поставили стол над самым откосом. Тут к шоссе сбегал влажный песчаный косогор ― не жёлтый, а ржаво-оранжевый, и весь до самой вершины он зарос дудками, колючим барбарисом с круглыми багровыми листьями и эдакими небольшими ладными лопушками, ровными и аккуратными, как китайские зонтики. А за шоссе начинались болота осоки, чистая и частая россыпь незабудок, бурная речка Алмаатинка, а в ней среди пены и брызг, грохота и блеска лоснился на солнце похожий на купающегося бегемота огромный чёрный валун. В общем, отличное место![18]
— Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть первая, 1978
Казалось тогда, или в памяти искривилось: бескрайняя, плоская, как стол, зелено-бурая равнина, обманчиво-близкие, без эха, ауканья, чавканье под сапогами, пружинистость и холодная влажность мха, колючесть невесть когда и почему успевшей высохнуть до ломкости осоки, уродливость и дикость какая-то выверченных в стволе и кроне сосенок, яркое, без жара, солнце над головой, дурнопьян разопревшего в тепле и сырости свинушника, боль в пояснице от работы внаклонку, оскомина во рту, томительное до отчаяния ожидание, когда же, черт возьми, наполнится набирушка, болтающаяся на поясе, погромыхивающая на своем бездонном дне несколькими горстями ягод, заусеницы и ссадины на правой руке и клюква, клюква, клюква ― сплошь кочки, гряды, делянки, будто обронил боженька свои бесконечные чётки и просыпались они с неба на землю красным дождем.[19]
На кисло-зелёной воде ставка́ густо напрела куга, осока и стрелолист, объеденные скотом до корней, ― коровы забредали по пузо в воду и вырывали водоросли, сонно жевали их, выдувая ноздрями пузыри, обхлестывая себя грязными хвостами.[20]
Эфир реки жил своей жизнью. Виднелись стайки мелкой нечисти. Гордо, поодиночке, парили охотники за запахами, сновали юркие двойники. Демоны курили кальяны под мшистыми пальмами. Низко над руслом кружили феи воды. Их забава ― плести из водорослей венки и набрасывать на шеи любопытных цапель. Бес оглушительным свистом распугал эту никчемную мелочь, и она в страхе попятилась в осоку, где крокодил тащил в воду глупую корову...[21]
Однажды на лужок, лишь только солнце село,
Проказники сурки
Сошлись играть в езду, в гулючки, в уголки
И в жмурки! ― Да, и в жмурки! Это дело
Так верно, как я здесь, и вот как: осокой
Тому, кому ловить, завязывались глазки,
Концы ж повязки
Под морду в узелок; а там ― бреди слепой![22]
А кругом далеко ― тишина, тишина,
Лишь звенят над осокой стрекозы;
Неподвижная глубь и тиха, и ясна,
И душисты весенние розы.[24]
— Зинаида Гиппиус, «Долго в полдень вчера я сидел у пруда...», 1889
На вёрсты и вёрсты шелестящая осока, Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши. Болото раскинулось властно и широко,
Шепчутся стебли в изумрудной тиши.
— Константин Бальмонт, «Болото» («На вёрсты и вёрсты протянулось болото…»), 1903
Не всё ли мне равно, что где-то там, далёко,
Ты в этот миг тоскуешь обо мне?
Я отдаюсь колдующей луне,
Я слушаю, как ночь шевелится в осоке
И как волна любовно льнёт к волне.
— Надежда Львова, «Не всё ли мне равно, что где-то там, далёко...», июль 1913
↑Гиголашвили М. Чёртово колесо. ― М.: «Ад Маргинем Пресс», 2009 г.
↑Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем. — М.: Языки славянской культуры, 2000 г.
↑Мей Л. А., Стихотворения. — М.: «Советский писатель», 1985 г.
↑Гиппиус З.Н. Стихотворения. Новая библиотека поэта. — СПб.: Академический проект, 2006 г.
↑Э. Багрицкий. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. М.: Советский писатель, 1964 г.
↑«Речной осот» — возможно, Борис Пастернак имеет в виду как раз бодяк, который чаще можно встретить у реки. С другой стороны, это может быть и поэтическая оговорка, например: «речная осока».
↑Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы в двух томах. Библиотека поэта. Большая серия. — Ленинград: Советский писатель, 1990 г.
↑Г. А. Глинка. «Погаснет жизнь, но я останусь». Собрание сочинений. — М.: Водолей, 2005 г.
