Жирáф — крупное жвачное млекопитающее из отряда парнокопытных семейства жирафовых с очень длинной шеей, длинными ногами и шкурой пятнистой окраски; четвертое по величине наземное животное, крупнее только слон, бегемот и носорог. Самый высокий наземный обитатель Земли в настоящее время. Ареал естественного обитания — африканские саванны и степи.
В переносном значении «жираф» — тот, кто очень медленно соображает.
«Жирафа» означает по-арабски «сборище». Жирафу так назвали потому, что в ней сочетаются черты разных животных. Шея у нее как у верблюда, шкура как у тигра, рога как у газели, зубы как у коровы, голова как у верблюда. Кое-кто из ученых, обсуждавших природу животных, утверждает, что она родится от нескольких видов животных. Говорят, причиной тому скопление диких зверей и копытных в жару на водопоях. Они случаются и оплодотворяют одних, а другие уклоняются, и бывает, что одну самку покрывает несколько самцов. Их жидкости перемешиваются, и она приносит существо смешанного вида, цвета и формы.
Персы называют жирафу «уштургаубаланг». «Уштур» означает «верблюд», «гау» означает «корова», а «баланг» означает «гиена». Это соответствует тому, чего доискались арабы относительно происхождения животных смешанного вида. Но ал-Джахиз отрицает это положение и говорит, что оно крайне невежественно и не поддерживается знающими людьми. Ведь Аллах, велик он и славен, создает что хочет как хочет. Это отдельный вид животных, подобно лошади и ослу; свидетельством тому то, что оно родит подобных себе. Это действительно неоспоримо, ибо мы сами видели, как жирафа в Каире родила жирафу, себе подобную, и она жива до сих пор. Облик жирафы таков, что передние ноги и шея у нее очень длинные, иногда достигая десяти локтей, а задние ноги очень короткие. На задних ногах у нее нет колен, хотя на передних ногах колена есть, как у других копытных животных. Она жует жвачку и оставляет помет. Одно из свойств этого животного, что она привязывается к людям и приручается к ним.
А может быть, вчитавшись в тот же злополучный стих о жирафе, не лишним будет припомнить, что писался он в утешение плачущего от обид взрослогоребёнка: Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. По-разному заклинает автор себя от жизни, в разном находит выход от давящей тоски. Блок создавал сказку о «Прекрасной Даме», Гумилёв уходил к своему фантастическому «озеру Чад». Каждый по-иному, но в основе было одно ― романтическая тоска по нездешнему, попытка обмануть жизнь, обойти правду вымыслом.[2]
— Альфред Бем, «Ещё о Гумилёве»
Варварские обычаи того времени позволяли любому человеку не просто приблизиться к другому без его разрешения, но даже заговорить с ним и даже, Володечка, потрогать, как дети трогают из-за решётки какого-нибудь жирафа в зоопарке. Жираф ― это млекопитающее животное, полосатое и с длинной шеей. Зоопарк ― место, где собирают много животных для показа людям. То есть ― собирали. Когда были зоопарки и когда были жирафы... Я опять почему-то плачу, Володенька...[3]
— Алексей Слаповский, «Письма нерождённому сыну»
Но мне, закалённому на жёсткой земле и в президиумах, в очередях и на свиданиях, весящему восемьдесят килограммов и здоровому, как бык, свойственно упорствоишака и любопытство жирафа.[4]
— Борис Вахтин, «Анабиоз»
Вот сегодня, например, мы заговорщическим шёпотом ВЫДАЁМ друг другу Гумилёва. Как он утешает здесь! Как отрадно вспомнить здесь, на Эльгене, что далеко-далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф. Так и бродит себе, милый, пятнистый, точно ничего не случилось. Потом, перебивая друг друга, вспоминаем от начала до конца стихи о том, как старый ворон с оборванным нищим о ВОСТОРГАХ вели разговоры. Это самое главное: уметь помнить о восторгах даже на верхних эльгенских нарах...[5]
— Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут»
Пётр Алексеевич редко появлялся один и на этот раз привёз с собой ещё какого-то военного доктора, которого называл Васей, и своего секретаря, Бобрицкого, молодого человека, очень похожего на жирафа своей маленькой головой и большой, длинной фигурой в клетчатой паре.[6]
В книге «Земля и люди» были картинки в красках. Помню особенно две; на одной ― финиковая пальма, верблюд и египетская пирамида, на другой ― пальма кокосовая, тонкая и очень высокая, косой скат длинного пятнистого жирафа, тянувшегося своей женственной косоглазой головкой, своим тонким жалоподобным языком к её перистой верхушке ― и весь сжавшийся в комок, летящий в воздухе прямо на шею жирафу гривастый лев. Всё это ― и верблюд, и финиковая пальма, и пирамида, и жираф под пальмой кокосовой, и лев ― было на фоне двух резко бьющих в глаза красок: необыкновенно яркой, густой и ровной небесной сини и ярко-жёлтых песков.[7]
— Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева. Юность»
Муцио Клементи... Муцио Клементи... Я долго ждал подсказки памяти. И уже думал о другом, вдруг и дождался: «Жираф!» Когда-то и я обитал в Ленинграде. Вот и вспомнилось: на узорчатом паркете музейного дворца ― «жираф!»: высо-окий, педали бо-ольшущие и эта виньетка: «Муцио Клементи и Ко».[8]
— Юрий Давыдов, «Жемчужины Филда»
Мой Дон Базилио как будто складной, если хотите ― растяжимый, как его совесть. Когда он показывается в дверях, он мал, как карлик, и сейчас же на глазах у публики разматывается и вырастает жирафом. Из жирафа он опять сожмётся в карлика, когда это нужно. Он всё может ― вы ему только дайте денег.[9]
На опушке леса находились ещё более странные животные, похожие отчасти на жирафа, отчасти на верблюда: сходство с первым состояло в очень длинной шее и голове с небольшими рожками, а признаками верблюда являлись бурый цвет и форма туловища с небольшим горбом. Парочка этих животных, в которых Каштанов признал родоначальника верблюда и жирафа, ходила вдоль опушки, свободно срывая веточки и листья на высоте четырёх метров от земли. Наиболее интересной добычей охотникам показались антилопы и верблюдо-жирафы; поэтому они разделились на три партии: Каштанов направился окольным путём к верблюдо-жирафам, Папочкин ― к антилопам, а Громеко должен был сфотографировать носорогов и мастодонтов.[10]
Но этого зверя нам не пришлось особенно разыскивать: жирафа мы увидели за километр. Два жирафа, как семафоры, вырисовывались на фоне голубого неба. А лучше их сравнить с наблюдательной вышкой. Самое длинношеее животное (хотя шейных позвонков у него всего лишь семь, как у нас с вами) с высоты, примерно, пяти метров очень далеко видит вокруг и обязательно подаёт сигнал тревоги, если заметит врага. Поэтому животные помельче, антилопы и зебры, предпочитают в целях безопасности не уходить далеко от этих «наблюдательных вышек». Когда мы подъехали к ним поближе, жирафы поедали листья с верхушек акаций, обрывая их длинным языком, как спираль, обвившимся вокруг ветки. К этим «сеновалам» никто, кроме жирафа, дотянуться не сможет, поэтому это весьма приспособленное к жизни в саванне животное прекрасно переносит засуху, когда исчезают вода и трава.[11]
— Владимир Лебедев, «Возвращение в саванну, или Обыкновенное сафари в Самбуру»
И в сумерках твоих бессонных ―
Ты сердце прятала за шкаф ―
Я помню: вырастал картонный,
Из скорби сделанный жираф.[12]
— Соломон Барт, «В тенях и в шёпотах квартира...»
Дотащился до зверинца...
На площадке голой спали
Львы, брезгливо повернувшись
К пёстрой публике спиной.
В ров жираф забрался тощий
И, как нищий, клянчит пищи...
Я облатку аспирина
Сунул в рот ему, смутясь...[13]
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.[14]
↑Журнал «w:Вокруг света», 1995.04. Рубрика: Природа и человек. Владимир Лебедев. Очерк «Возвращение в саванну, или Обыкновенное сафари в Самбуру» (1995)
↑С.В. Барт. Стихотворения. 1915-1940. Проза. Письма. Москва, «Водолей», 2008. «В тенях и в шёпотах квартира...» (1935)
↑Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, Эллис-Лак, 2007. «Колониальный день» (1931)
↑Н.С. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград, Советский писатель, 1988. «Жираф» (1908)
↑ 15,015,1В.В. Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Москва, ГИХЛ, 1955-1961.
