Октябрьская революция

Броневик у Смольного института. Петроград, 20-е числа октября 1917 года

Октя́брьская револю́ция 1917 года (полное официальное название в СССР — Вели́кая Октя́брьская социалисти́ческая револю́ция, иные названия: «октябрьский переворот», «Октябрьское восстание», «большевистский переворот») — одно из крупнейших политических событий XX века, произошедшее в России в октябре 1917 года и повлиявшее на дальнейший ход всемирной истории. В результате началась Гражданская война в России, было свергнуто Временное правительство, и к власти пришло правительство, сформированное II Всероссийским съездом Советов, абсолютное большинство делегатов которого составили большевики (Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков)) и их союзники.

Цитаты

Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся, якобы по пути к «социальной революции» — на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. — 7 ноября 1917 (по ст. стилю)

— Максим Горький, «Революция и культура» (1918)

	Русская история не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма.[источник?]
	— Г. В. Плеханов

	Октябрь. Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал.
	— Владимир Маяковский, «Я сам»

Россия ходила беременная революцией, ходила почти на сносях, злая, истеричная, беспричинно жестокая, как женщина, не желающая рожать. Революция надвигалась из мглы веков, зачатая историей, неотвратимая и естественная, как неотвратимо рождение ребенка, пусть ненавидимого с самого момента его зачатия, пусть проклинаемого при каждом своем шевелении. Последнее время, с Ленского расстрела, эти толчки стали особо нестерпимыми: стачки и забастовки потрясали пышное зрелое тело империи непрерывной цепью схваток, указывающих на приближение неотвратимых сроков. Домашние средства не помогали: ни припарки Государственной думы; ни патентованные конституционные капли, разведенные в аптеке у Полицейского моста; ни горячие ванны карательных отрядов; ни плотный бандаж охранки; ни облегчающие погромные пиявки Союза русского народа; ни даже ржавая русско-японская игла, которая, неудачно переломившись в двух местах — на Мукдене и на Цусиме, так и не вызвала желанного выкидыша, — ничто не могло остановить естественного роста ненавистного плода. Он рос в утробе царской России, неразрывно с ней связанный законами исторического развития, питаясь вместе с ней ее же пищей, живое внутри живого, новая жизнь, обрекающая старую на смерть... Родственники хватались за голову, посматривая на империю, беременную революцией. Скандал грозил не только позором, но и потерей наследственного имущества: в России все не как у людей, дитя родится наверняка ужасным, диким, не поддающимся никакому воспитанию!.. Ведь вот же в приличных домах бывали скандалы, но как-то обходилось: Франция, перемучившись в родах и смяв королевские лилии, разрешилась, однако, вполне благовоспитанной Третьей республикой; королевская Англия родила преучтивое парламентское дитя. А этот чудовищный ребенок, не успев еще родиться, собирается вцепиться в локоны милой французской девушке, бранит английского мальчика и кричит совершенную непристойность о социальной революции и о пролетариях всех стран!..

— Леонид Соболев, «Капитальный ремонт», 1932

Революция застала меня почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И потому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: «чорт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня мое достоинство»... Вы напрасно верите в мировую пролетарскую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: «да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой октябрь». Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только нашим политическим младенцам Временного Правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас и, конечно, во время догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы — террор и насилие. Разве это не видно всякому зрячему! Сколько раз в Ваших газетах о других странах писалось: «час настал, час пробил», а дело постоянно кончалось лишь новым фашизмом то там, то сям. Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел (Англию наверное, американские Соединенные Штаты, вероятно), который воплотит-таки в жизнь ядро социализма: лозунг — труд как первую обязанность и ставное достоинство человека и как основу человеческих отношений, обезпечивающую соответствующее существование каждого — и достигнет этого с сохранением всех дорогих, стоивших больших жертв и большого времени, приобретений культурного человечества. — Письмо И. П. Павлова в СНК СССР 21 декабря 1934 г.

— Иван Павлов, 1934

Один из парадоксов этого странного века заключается в том, что главным долгосрочным результатом Октябрьской революции, цель которой состояла в мировом свержении капитализма, стало его спасение как в военное, так и в мирное время: страх революции стал для капитализма стимулом к самореформированию после Второй мировой войны, а экономическое планирование, ставшее популярным, определило некоторые механизмы этой реформы. <…> И все‐таки, оглядываясь назад, мы видим, что причина успеха мирового наступления социализма на капитализм крылась в слабости последнего. Если бы не произошло крушения буржуазного общества девятнадцатого века в “эпоху катастроф”, не было бы Октябрьской революции и СССР.

— Эрик Хобсбаум, «Эпоха крайностей. Короткий XX век», 1994

	Со всей серьёзностью, будто сгоревшие спички, беседующие о пожаре, что вот-вот начнётся, пепел российского Временного правительства спорил о том, кого же из них назначить диктатором. — о событиях утра 25 октября (7 ноября) 1917 года
	With all the seriousness in the world, like burnt-out matches telling grim stories of the conflagration they will soon start, the ashes of Russia’s Provisional Government debated which of them to make dictator.
	— Чайна Мьевиль, «Октябрь»

	Сегодня Национальный день жертв коммунизма знаменует 100-летнюю годовщину большевистской революции в России. Большевистская революция послужила источником возникновения Советского Союза и стала началом мрачных десятилетий репрессивного коммунизма — политической философии, несовместимой со свободой, процветанием и уважением к человеческой жизни. В течение прошлого столетия тоталитарные коммунистические режимы во всем мире уничтожили более 100 миллионов человек и принесли эксплуатацию, насилие и неописуемые разрушения неизмеримо большему количеству людей. Эти движения, с их лживыми претензиями на освобождение, систематически лишали ни в чем не повинных людей дарованных Богом прав — свободы вероисповедания, свободы объединений и бесчисленных других прав, которые мы считаем священными.
	Today, the National Day for the Victims of Communism, marks 100 years since the Bolshevik Revolution took place in Russia. The Bolshevik Revolution gave rise to the Soviet Union and its dark decades of oppressive communism, a political philosophy incompatible with liberty, prosperity, and the dignity of human life. Over the past century, communist totalitarian regimes around the world have killed more than 100 million people and subjected countless more to exploitation, violence, and untold devastation. These movements, under the false pretense of liberation, systematically robbed innocent people of their God-given rights of free worship, freedom of association, and countless other rights we hold sacrosanct.
	— Заявление Белого дома от 7 ноября 2017 г.

Один из парадоксов этого странного века заключается в том, что главным долгосрочным результатом Октябрьской революции, цель которой состояла в мировом свержении капитализма, стало его спасение как в военное, так и в мирное время: страх революции стал для капитализма стимулом к самореформированию после Второй мировой войны, а экономическое планирование, ставшее популярным, определило некоторые механизмы этой реформы.

— Эрик Хобсбаум, «Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)»

Октябрь 1917 года перевернул вверх дном даже строго размеренную, педантически упорядоченную школьную жизнь. Именно порядок-то прежде всего и полетел к чёрту. Планета «Русская школа» сошла с орбиты. Уроки, малые и большая перемены – всё смялось, сбилось, спуталось, перемешалось. Мужское высшее начальное училище и женская гимназия слились в Единую трудовую школу. Ученики распевали на мотив «Марсельезы» кем-то наспех сочиненный гимн: Вперёд за свободную школу, За Единую школу труда! Расписание перестало быть регулятором школьного механизма. Разладился весь механизм. Часы школы то стремглав летели вперед, то надолго останавливались и замирали.

— Николай Любимов, «Неувядаемый цвет», 1969