Эскапизм
Эскапи́зм, реже эскепи́зм, эскейпи́зм или бегство (от англ. escape: «сбежать, спастись») — уклонение от реальной действительности, избегание всего проблемного, неприятного, скучного в жизни всеми возможными средствами: чтение, размышление о чём-то более интересном; уход от обыденной реальности в инобытие, иную реальность; любое бегство от действительности.
Эскапизм в коротких цитатах[править]
...самое древнее и глубокое желание человека — осуществить Великое Бегство от реальности, а значит, от Смерти. В сказках есть много примеров и способов такого бегства — можно сказать, здесь присутствует истинно эскапистское начало или <...> стремление к спасению.[1] | |
| — Джон Р. Р. Толкин, «О волшебных сказках», 1939 |
| — Марк Вишняк, «Дань прошлому», 1953 |
| — Иван Ефремов, «Лезвие бритвы», 1963 |
...у мужской <части> молодежи своеобразный эскапизм <...> в грубость, невежливость, нарочитую пошлость языка.[3] | |
| — Иван Ефремов, «Лезвие бритвы», 1963 |
Культивирование страдания — специфическая форма эскапизма. Это не уход от выбора в области общественных проблем, но скорее нечто, вызванное необходимостью, потому что литература не может — по крайней мере, впечатление именно таково — противостоять миру, в бешеном темпе преобразуемому технологией. | |
| — Станислав Лем, «Сумма технологии» (глава IX. Искусство и технология), 1963 |
| — Нина Берберова, «Курсив мой», 1966 |
Всё — эскапизм: играть в гольф, спать, есть, гулять, спорить, бегать трусцой, дышать, трахаться… | |
| — Чарльз Буковски, 1970-е |
| — Мадонна, из интервью, март 1983 |
...повальный, пусть и плохо осознанный эскапизм, присущий советскому туристическому движению, рифмовался с американским битничеством, пусть марихуану заменяла водка.[6] | |
| — Николай Климонтович, «Далее ― везде», 2001 |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Эзотерика — специфическая форма слабоумия, наукообразный эскапизм, крайне опасный и вредный для любого общества. | |
| — Виктор Бойко, 2005 |
| — Марк Липовецкий, «Три карты побега», 31 декабря 2009 |
| — Марк Липовецкий, «Три карты побега», 31 декабря 2009 |
Эскапизм в научной и научно-популярной прозе[править]
Эскапизм — это такая жизненная установка, которая позволяет человеку укрыться от социальных требований и порождаемых ими напряжений и конфликтов. Эскапизм — понятие относительное и оценочное: то, что одни люди сочтут эскапизмом, другие примут как поведение или позицию, естественную для человека данной профессии или личности с данными ценностными ориентациями.[7] | |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Само представление о том, что эскапизм возможен именно как осознанный выбор, восходит к эпохе Просвещения с ее культом «неиспорченной» Природы и «естественного» человека. Идеал эскаписта — это слияние с природой, описанное Генрихом Торо в его знаменитом романе «Уолден, или Жизнь в лесу».[7] | |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Эскапизм как уход от социума и его требований популярен тогда, когда установки личности и установки, преобладающие в социуме, кардинально расходятся. Пример современного эскапизма — движение битников и хиппи в США и в Европе, когда молодые люди из благополучных семей, отрицая ценности «общества потребления», а позже — протестуя против войны во Вьетнаме, уходили из дома в «никуда», бродяжничали, жили подаянием, основывая целые колонии в Индии и других теплых краях.[7] | |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Ранняя рок-музыка с характерным для нее пафосом социального протеста, восточные ритуалы с их гипнотическим влиянием на психику, коллективное употребление относительно «мягких» наркотиков сопровождают эскапизм этой эпохи. Хиппи в советском варианте (так называемая «Система») — тоже вариант эскапизма. Новейший вид эскапизма у нас — это сообщества «толкиенистов» с их инфантильными игрищами. | |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Эскапизм в критике, публицистике и документальной прозе[править]
Я считаю, что бегство от действительности — одна из основных функций волшебной сказки, и поскольку я одобрительно отношусь ко всем её функциям, то, естественно, не согласен с тем жалостливым и презрительным тоном, которым слово «эскапизм» часто произносят: жизнь за пределами литературной критики не даёт для подобного тона никаких оснований. От того, что часто (хотя и не слишком удачно) называют «действительностью» бегство, что, очевидно, не только полезно, но иногда даже связано с героическим поступком. В реальной жизни бранить за это трудно, особенно, если проявлен героизм. В литературной критике наоборот: чем удачнее бегство от действительности, чем больше оно сопряжено с героическими усилиями, тем хуже. У критиков явная путаница в голове, потому они и слова используют неправильно. Почему, например, следует презирать человека, который, попав в темницу, пытается во что бы то ни стало из неё выбраться, а если ему это не удастся, говорит и думает не о надзирателях и тюремных решётках, а о чём-то ином? Внешний мир не стал менее реальным оттого, что заключённый его не видит. Критики пользуются неверным значением слова «эскапизм», с презрением говоря о нём, больше того, они путают, и не всегда искренне, такие понятия, как «бегство пленника из темницы» и «бегство дезертира с поля боя». Точно так же партийные ораторы порой навешивали людям ярлыки предателей за бегство от ужасов гитлеровского рейха или какой-нибудь другой империи или даже за критику подобного государственного устройства. Точно так же эти литературоведы, усугубляя путаницу, чтобы посадить в лужу своих оппонентов, навешивают презрительный ярлык не только на обычное дезертирство, но и на подлинное спасение из темницы, которому часто сопутствуют такие чувства, как отвращение, гнев, осуждение и протест. Они не только не могут отличить побег заключённого от бегства дезертира, но, похоже, предпочитают соглашательство квислингов сопротивлению патриотов. Согласно такому мышлению, достаточно сказать: «Страна, которую я любил, обречена», — и любое предательство будет прощено и даже возвеличено.[1] | |
| — Джон Р. Р. Толкин, «О волшебных сказках», 1939 |
...самое древнее и глубокое желание человека — осуществить Великое Бегство от реальности, а значит, от Смерти. В сказках есть много примеров и способов такого бегства — можно сказать, здесь присутствует истинно эскапистское начало или, я бы сказал, стремление к спасению. Однако то же самое мы находим и в несказочной литературе (особенно в научной фантастике), а также — в научных и философских исследованиях.[1] | |
| — Джон Р. Р. Толкин, «О волшебных сказках», 1939 |
Радость от счастливой концовки волшебной сказки — или, точнее, счастливой её развязки, нежданного радостного поворота её сюжета, ибо сказки никогда по-настоящему не кончаются — вот одно из благ, которыми волшебная сказка особенно щедро оделяет людей. По сути своей это не радость «эскаписта» или «чудом спасшегося». В сказочном оформлении, то есть как бы пришедшая из Волшебной Страны, эта радость — неожиданно и чудесно снизошедшая благодать, которая, может быть, больше никогда не возвратится.[1] | |
| — Джон Р. Р. Толкин, «О волшебных сказках», 1939 |
Любопытно, что чем более сытым является общество, тем чаще оно склонно возводить в ранг произведений искусства различные версии страданий. Возникает странная ситуация, когда создаваемые произведения искусства могут по отдельности быть ценными, но не слагаются ни в какую ценность высшего уровня, а как раз наоборот: взаимно друг друга дискредитируют. Культивирование страдания — специфическая форма эскапизма. Это не уход от выбора в области общественных проблем, но скорее нечто, вызванное необходимостью, потому что литература не может — по крайней мере, впечатление именно таково — противостоять миру, в бешеном темпе преобразуемому технологией. | |
| — Станислав Лем, «Сумма технологии» (глава IX. Искусство и технология), 1963 |
Представление о Грине — «чистом» романтике, сторонившемся житейской прозы, не соответствует ни наличию у него сугубо реалистических рассказов, основанных на точных фактах политической жизни России, ни природе гриновского творчества. Его фантастика далеко перерастала намерение украсить голубой мечтой «томительно бедную жизнь». Она и вытекала из этой жизни — реалистическим обрамлением вымысла, но, главное, эскапизмом — чувством отталкивания от действительности. Грин и море-то полюбил через «флотчиков», ненавидимых в обывательской Вятке за «смуту», которую они сеяли, одним своим появлением напоминая о другом мире, где не действует вятский серенький здравый смысл. Он пришёл к своей романтической фантастике от ненависти к этому самому «здравому смыслу». И свою «гринландию» он создал не для того, чтобы укрыться в её воздушных замках, а чтобы там свести счёт с всероссийской духовной Вяткой.[9] | |
| — Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1969 |
Развешивание сутей, усложненных шумом, на мифическом скелете представляется мне эскапизмом как отказ от более тяжелых задач и работ, состоящих в распознавании имманентности явлений. Так мы сбегаем под защиту культурных постоянных. | |
| — Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 2 (VIII. Эксперимент в научной фантастике. От Брэдбери до «Новой волны»), 1970 |
«Антипроблемный эскапизм в авантюру» — это в фантастике весьма распространённый приём: авторы демонстрируют формальное мастерство, подразумевающее изобретательность в развитии интриги игры, умение придумывать необычные ходы и комбинации, игнорируя при этом возможности использования проблемно-семантических аспектов всей этой кинематики. Таким образом, они не рассматривают и не решают рождающиеся у них же под пером проблемы, а скорее «улаживают» их обходными путями, пользуясь штампами «happy end’a» или подключая пандемониум, хаос которого быстро захлёстывает ещё не окрепшие смысловые значения. | |
| — Станислав Лем, «Фантастика и футурология», 1970-1972 |
Поскольку мы заранее негативно настроены по отношению к наркотику как к эскапистскому средству, и в то же время культура, столь жестоко глумящаяся над личностным «я», также оценивается нами негативно, мы имеем дело со злым колдовством, которое может уничтожить лишь другое злое колдовство. Именно это производит сильное впечатление на читателя, который не может признать правоту ни одной из сторон. Но редуцированная до столкновения двух нехороших магий проблема улетучивается раньше, чем её успеваешь сформулировать; поэтому серьёзная дискуссия о том, что было бы лучше, соблюдение норм такой культуры или их паралич таким средством, имеет такую же ценность, как и выяснение, какая магия лучше в общественном отношении — зелёная или жёлтая? Сказочные проблемы существуют лишь до тех пор, пока погружены в сказочную вселенную; вынуть их из неё невозможно. «Время перемен» не имеет ничего общего с реальными культурами, с их ограничениями, с характеристиками действия наркотических средств, психосоциологией эскапизма, субкультурной мотивацией наркомании и т. п. Это сказка, в чём не было бы ничего плохого, если бы не та настойчивость, с которой её выдают за проблемное произведение. | |
| — Станислав Лем, «Фантастика и футурология», 1972 |
Научная фантастика <…> заставляет нас оторвать глаза от созерцания собственного пупа и увидеть, насколько малы, мелочны и даже смешны некоторые из наших проблем, если взглянуть на них из других галактик, в которых, быть может, ещё будет жить род человеческий и к которым, надеемся, он отнесётся с большей мудростью и с большим уважением к чужому, нежели завоеватели открытых земель в прошлые века… <…> | |
| — Виктор Мора, интервью с Аркадием Стругацким, 1985 |
Эскапизм отражает философию романа <«Пена дней»>, который со всеми своими шуточками-прибауточками, самозабвенными словесными играми, каламбурами, неологизмами и наплевательским отношением к злобе дня содержал в себе вызов общему направлению европейских, и в частности французской, литератур. Критика не заметила этого вызова, не обратила на него внимания, по всей видимости потому, что отнесла роман априори к жанру «несерьёзной» литературы, отнеслась к нему как к игрушке и шалости <…>, очередной забаве мистификатора <…>.[10] | |
| — Виктор Ерофеев, «Борис Виан и „мерцающая эстетика“», 1990 |
Великий русский поэт Борис Пастернак много лет жил на своей даче в Переделкино, спасаясь от официозной писательской среды и суеты большого города, за что представители официоза окрестили его «дачником», понимая под этим якобы присущий Пастернаку эскапизм. Но понятие эскапизма не применимо к человеку, который сразу после начала войны оказался на крыше писательского дома в Москве, где дежурил, чтобы тушить зажигательные бомбы, а позже приложил все усилия, чтобы попасть на фронт военным корреспондентом.[7] | |
| — Ревекка Фрумкина, «Психолингвистика», 2001 |
Пелевинский эскейп по-трикстерски лукав — всегда таким был, таким и остался. Сам процесс бегства из современности складывается в его лучших вещах в такую точную ментальную фотографию текущего момента, что спустя некоторое время пелевинские тексты читаются как подлинно исторические фантазии. Дело, по-видимому, в том, что он первым догадался о том, что эскапизм составляет существо нынешнего политического режима, и потому именно через саморефлективное изображение эскейпа — а Пелевин это делает с изысканным мастерством — можно проникнуть в ткань современности куда глубже, чем двигаясь напрямик.[8] | |
| — Марк Липовецкий, «Три карты побега», 31 декабря 2009 |
Устойчивость фигуры бегства свидетельствует о коллапсе всяких упований на социальные изменения: судя по литературе, само постсоветское общество прочно воспринимает себя как нереформируемое в принципе — из него можно только бежать. | |
| — Марк Липовецкий, «Три карты побега», 31 декабря 2009 |
...не стоит впадать в комсомольщину, требуя от литературы непременного обращения к современности. Литература сама знает, куда и зачем ей обращаться. Социальный эскапизм всегда шел на пользу искусству, стимулируя фантазию, требуя все большей художественной изощренности. Надо только трезво понимать, от чего эскейп и куда. И еще более важно — не пытаться выдавать эскейп за «правду жизни» или истории (как, скажем, это делает Терехов). | |
| — Марк Липовецкий, «Три карты побега», 31 декабря 2009 |
Эскапизм в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
| — Марк Вишняк, «Дань прошлому», 1953 |
… не кажется, следовало бы собрать последние экземпляры школьных парт, если они вообще ещё где-то сохранились, и поместить в музеи на равных правах с остатками мустьерской или ориньякской культур. Палеолитический человек занимался резьбой по камню, гимназический — по парте. <...> Когда обострения достигали апогея и приходилось сидеть, заложив руки за спину, глаза, эти слуги души, над которыми учителя уже не властны, в последней попытке уклониться от получения знаний почивали на рисунке древесных слоёв; при соответствующей сосредоточенности можно было начисто оглохнуть к учительским словам. Как Гамлет, если б его заключить в ореховую скорлупу, чувствовал бы себя владыкой бескрайних просторов, так и каждый из нас мог благодаря парте сливаться с абстрактными меандрами её поверхности, охваченный сладостным обалдением, передохнуть в этой двуличной разновидности эскапизма. | |
| — Станислав Лем, «Высокий замок», 1966 |
Меня часто просят: «Расскажите что-нибудь о фэнтези»... Один мой друг в ответ на подобную просьбу сказал: «Хорошо. Я расскажу вам нечто фантастическое. Десять лет назад я пришел в читальный зал библиотеки такого-то города и попросил «Хоббита». Библиотекарша ответила: «Мы держим эту книгу только во взрослом зале, поскольку не считаем, что эскапизм хорош для детей». Мы с другом и посмеялись, и содрогнулись, и совместно пришли к выводу, что за последние десять лет многое изменилось. | |
| — Урсула Ле Гуин, «Почему американцы боятся драконов?» 1974 |
| — Мадонна, из интервью, март 1983 |
Так как я не являюсь тем будущим археологом, я не могу поставить определённый диагноз, вызваны ли эта всепроникающая акселерация, это обмельчание искусства, опускающееся уже до клоак, эта быстрая смерть фильмов, книг, авторитетов, это возведение на пьедестал Никого — вызвано ли всё это ускорением демографического взрыва человечества, от чрезмерной мощи которого (кроме вулканов и терроризма) защищает уже только презерватив. Или, возможно, эта абортивность, повсеместное влияние недоносков (а интересы их неисчислимы: от колебаний моды на одежду до моды на веру, раздробленную сектантством, вплоть до суицидального эскапизма) — это хилиастическая закатная истина конца тысячелетия. | |
| — Станислав Лем, «Что изменилось в литературе?», 1997 |
В туризме были свои певцы, гуру и герои, и в последних высших своих проявлениях это было своего рода сектантство — десятью годами позже те же черты повторятся в движении хиппи. Кстати, этот повальный, пусть и плохо осознанный эскапизм, присущий советскому туристическому движению, рифмовался с американским битничеством, пусть марихуану заменяла водка.[6] | |
| — Николай Климонтович, «Далее ― везде», 2001 |
Но все это — навязчиво бесплодное желание свалить за кордон, спекуляции на тему исторической географии — было только потешными отговорками, предлогами, увиливаниями перед главной причиной того, что меня так подмывало, упиваясь полным отрывом от постылой жизни, пропасть на все лето где-нибудь в уймище стремительно дичающей, опустошенной страны. Дело в том, что мои поездки были не только следствием простейшей тяги к эскапизму, впрочем, уже взвинченному безрассудством вплоть до суицида.[11] | |
| — Александр Иличевский, «Ай-Петри», 2005 |
Эскапизм в беллетристике и художественной прозе[править]
Пупка Грин и её приятели были в Лондоне. | |
| — Ивлин Во, «Не жалейте флагов», 1942 |
Интересно, что в странах с высоким уровнем жизни обычно эти психологические сдвиги развиты сильнее. Прежде всего пьянство и наркомания, как попытки дать отдых перегруженной нервной системе, уйти от давления условий жизни, понизить уровень восприятия мира до тупости животного. Затем дикие взрывы хулиганства в результате ослабления тормозящих центров мозга и прежде всего самодисциплины. И, наконец, то, что на Западе зовется эскапизмом — стремлением уйти куда попало от жизни непосильной и тревожной. Кто спасается коллекционированием пустяков, вроде марок, спичечных коробков или пригласительных билетов, кто собирает джазовые пластинки, упиваясь шумной ритмикой. В последней есть особый смысл. С незапамятной древности известно, что даже простые барабаны буквально гипнотизируют человека. Более тонкий вид эскапизма — мечта о других мирах, с прекрасными принцессами, ожидающими отважных землян в садах немыслимой красоты. Отсюда громадный успех фантастических произведений о космосе...[3] | |
| — Иван Ефремов, «Лезвие бритвы», 1963 |
— По-моему; у мужской молодежи своеобразный эскапизм, как это вы называете, Иван Родионович, в грубость, невежливость, нарочитую пошлость языка. | |
| — Иван Ефремов, «Лезвие бритвы», 1963 |
Поэт со своим даром — как горбун с горбом, поэт — на необитаемом острове или ушедший в катакомбы, поэт — в своей башне (из слоновой кости, из кирпича, из чего хотите), поэт — на льдине в океане, все это соблазнительные образы, которые таят бесплодную и опасную своей мертвенностью романтическую сущность. Можно вписывать эти образы в бессмертные или просто хорошие стихи, и кто-то несомненно на них внутренне отзовется, но они будут нести в себе один из самых коварных элементов поэзии — эскапизм, который если и украсит поэму, то разрушит поэта.[4] | |
| — Нина Берберова, «Курсив мой», 1966 |
Эскапизм в стихах[править]
| — Миша Баллок, «Ведь я сплю с музой… Эскапизм», 2017 |
Источники[править]
- ↑ 1 2 3 4 Н. Григорьева, В. Грушецкий. «Несколько слов вначале…» (предисловие). Джон Р. Р. Толкин. Властелин колец. Братство Кольца. — Л.: Северо-Запад, 1991.
- ↑ 1 2 М. В. Вишняк Дань прошлому. — Нью-Йорк, Издательство имени Чехова. 1954 г.
- ↑ 1 2 3 4 Иван Ефремов, «Лезвие бритвы». — М.: Молодая гвардия, 1964 г.
- ↑ 1 2 Берберова Н. «Курсив мой». Автобиография. — М., 1996 г.
- ↑ 1 2 Madonna Interview : NME. Неофициальный сайт Allaboutmadonna.com. Архивировано из первоисточника 9 мая 2019. Проверено 9 мая 2019.
- ↑ 1 2 Николай Климонтович. «Далее ― везде». ― М.: Вагриус, 2002 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Р. М. Фрумкина. «Психолингвистика». — М.: Академия, 2001 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 Липовецкий М. Н. Три карты побега. openspace.ru, 31.12.2009.
- ↑ А. Ф. Бритиков. Русский советский научно-фантастический роман. — Л.: Наука, 1970. — С. 83-89 (Время «Аэлиты», 7).
- ↑ Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. — М., 1990.
- ↑ Александр Иличевский, Ай-Петри. — Москва, журнал «Октябрь», №8, 2006 г.
- ↑ Миша Баллок. Ведь я сплю с музой… Эскапизм. — б.м.: Литрес, Издательские решения, 2018 г.
