Вене́рин бугор (бугорок) или вене́рин холм (холмик) — первоначально одна из основополагающих терминов в хиромантии и одна из важнейших точек на человеческой ладони, основание большого пальца, его массивная нижняя, третья фаланга (фаланга сердца), граничащая с запястьем и соединяющая в себе по представлениям хиромантов все виды любви: идеальную, физическую и чувственную. Также венерин бугор отвечает за творческие возможности индивида.
Границы холма Венера очерчены так называемой линией жизни. Хиромантия связывает основание большого пальца, точнее, его особенности формы и развития, с психологическим здоровьем и эмоциональной полнотой его обладателя. Имеющиеся на венерином бугре линии, штрихи и знаки якобы указывают на личные качестве его владельца.
...горничная, рассматривая её ладонь, объясняла ей на тарабарском наречии пагубное влияние линии Сатурна и удивлялась, что у женщины столь легких нравов так мало изборожден бугор Венеры.
Холм Венеры, только у самой линии жизни преграждённый несколькими отрывочными чертами, говорил о непосредственности натуры, о свободном подходе к людям...[1]
...передо мною уже твёрдо лежала в воздухе его сизая, как пепельница, ладонь с чёрными линиями жизни, роговыми мозолями, венериными буграми и прочими деталями хиромантии.[2]
...к тому же Вы — баловник, профессор: Венерин бугор изрезан сплошь поперечными линиями, и ни одной продольной! Не от этой ли жестокой чувственности Вы так успеваете в науке?[3]
Руки <...> с грубой красной кожей, выдающимся холмом Венеры (возвышенность корня большого пальца) <...> говорят о сексуальной агрессии, доходящей порой до ярости и насилия в своих крайних проявлениях.[5]
...ладонь упругая, длина и ширина одинаковы, холм Венеры развит и занимает большую территорию <...> ― эти признаки говорят о сильном половом влечении и страстности его проявлений.[5]
...рука эта, доверчиво развернувшись вверх ладонью, лежала на её плече. В середине мякоти венериного бугра она нашла глубокий шрам. Ещё один был на предплечье.[8]
Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость, известную в хиромантии как «бугор Венеры». Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области...[9]
Хиромантия применяет хирологический опыт для прогнозирования будущего человека, то есть она смотрит, как достоинства и недостатки данного лица могут сказаться на его судьбе. Хирология накопила богатый опыт в распознавании силы и качества сексуальных устремлений человека. Начну с мужской руки. Руки больше среднего размера, толстые у основания кисти, <...> с грубой красной кожей, выдающимся холмом Венеры (возвышенность корня большого пальца), широкими и глубокими красными линиями, большой палец скорее широк, нежели длинен, говорят о сексуальной агрессии, доходящей порой до ярости и насилия в своих крайних проявлениях.[5]
Стоит руке, однако, чуть уменьшиться в размерах, потерять часть своей грубости, красноты <...> пальцы приобретают узловатость, между ними появляются небольшие просветы, бугорок Венеры уменьшается по высоте, оставаясь всё ещё широким, ладонь, по-прежнему упругая, вступает в соразмерные отношения с пальцами, ладонный рельеф гармоничен ― это показатель хорошего полового влечения и способности к глубокому чувству...[5]
Рука среднего размера, внешняя сторона кисти нежна, слегка поблескивает, кожа красноватая или тёмная, <...> ладонь упругая, длина и ширина одинаковы, холм Венеры развит и занимает большую территорию, большой палец меньше среднего размера, линии глубокие, красные или темные ― эти признаки говорят о сильном половом влечении и страстности его проявлений.[5]
Письмена ладони глубокие, четкие, цельные. Линия головы сильная, но короткая. <...> Холм Венеры, только у самой линии жизни преграждённый несколькими отрывочными чертами, говорил о непосредственности натуры, о свободном подходе к людям, не исключающем неожиданного каприза, тугого упрямства и часто лукавого «себе на уме».[1]
Когда Марта пришла, Титина, развалясь на диване, занималась хиромантией: горничная, рассматривая ее ладонь, объясняла ей на тарабарском наречии пагубное влияние линии Сатурна и удивлялась, что у женщины столь легких нравов так мало изборожден бугор Венеры.
Линии вдовы Грицацуевой были чисты, мощны и безукоризненны. Линия жизни простиралась так далеко, что конец ее заехал в пульс, и если линия говорила правду, ― вдова должна была бы дожить до мировой революции. Линии ума и искусства давали право надеяться, что если вдова бросит торговлю бакалеей, то подарит человечеству непревзойденные шедевры в какой угодно области искусства, науки или обществоведения. Бугры Венеры у вдовы походили на манчжурские сопки и обнаруживали чудесные запасы любви и нежности. Все это гадалка объяснила вдове, употребляя слова и термины, принятые в среде графологов, хиромантов и лошадиных барышников.[10]
— Как? Это всё? — Я не верил своим глазам. Но передо мною уже твердо лежала в воздухе его сизая, как пепельница, ладонь с черными линиями жизни, роговыми мозолями, венериными буграми и прочими деталями хиромантии. И я осторожно выложил на эту ладонь свою мелочь. Двадцать четыре цента. Я прощался с ними со слезами на глазах, как с родными детьми.[2]
И тут произошло неожиданное. Неожиданно, — и конечно много более для себя, но и для других всё-таки тоже, — больной в свою очередь взял руку профессора и безусловно развернул её ладонью вверх. И пока профессор ещё не нашёлся, чтобы начать сопротивляться, быстро стал говорить: «О профессор-профессор, какая замечательная Ваша рука, какая сильная: какая сильная линия таланта, она не прочерчена, скорее вырезана на ладони — и не ножом? И к тому же Вы — баловник, профессор: Венерин бугор изрезан сплошь поперечными линиями, и ни одной продольной! Не от этой ли жестокой чувственности Вы так успеваете в науке? Впрочем, наука и эта штука — одно, не правда ли, профессор?»[3]
Все «Шуты» вам передают привет, все очень веселые и смелые. Мы даже записали кое-что. Лестер Сквэйр извлек из кейса крохотный диктофончик ― из тех, что немедленно растворяются во рту, буде их владелец кем-нибудь схвачен, и активировал его венериным бугром левой ладони. Послышалось хоровое чтение труппы...[11]
Потом он облизнулся, довольно откинулся на спинку стула, похлопал себя по намечавшемуся брюшку и, как-то странно поглядев на Аню, предложил ей погадать по ладони. Девочка тотчас же согласилась, откинула с лица прядь волос, и её маленькая ладошка очутилась в его руке. Артур держал худенькие запястья, поворачивая их, поглаживая и разглядывая со всех сторон, нёс околесицу про форму ногтей и бугор Венеры, подмигивал Колюне, как если бы они были соучастниками какого-то грязного дела, а пораженный внезапной ревностью мальчик смотрел не отрываясь на Аню и подмечал в её глазах новое, совсем не похожее на прежде мелькавшее защитно-женское выражение.[6]
«Дай!» ― сказал Ваня, беря Лилькину руку. Дело в том, что он последнее время баловался хиромантией, хотя в те годы слово это знали очень сильные интеллигенты, а простой народ вообще если и слышал его, то был убежден, что корень там совсем не тот, что имели в виду греки. Наш задний ум на самом деле очень передний, и нас хлебом не корми, а дай вставить любимое слово ума в самую что ни на есть середину. Ваня Шумейко с чувством глубокой печали отметил у Лильки очень сытный «Венерин бугорок», вздохнул по поводу жизни, в которой так часто приходится отказываться от вкусного, и хотел уже бросить горячую Лилькину лапу, но тут профессиональный взгляд усмотрел точечную ямку на линии Лилькиной жизни, после которой линии как бы не стало; получалось, что жизнь у нее совсем, совсем недлинная...[12]
— Галина Щербакова, «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом», 2000
На пороге хиромант слегка задержался, еще раз высказался про отсутствие линий и, сбитый с толку, удалился… Ни сердца, ни ума, ни фантазии… Ни бугорка Венеры, ни линии жизни, ни складок на коже ― я хорошо сохранился для своих сорока лет.[7]
Она посмотрела на спящего рядом Сергея. Руки его она разглядела еще с вечера: небольшие, с загибающимися вверх последними фалангами, с увеличенными суставами в поперечных складках кожи, ногти с белыми пятнышками, означающими не то дефицит какого-то витамина, не то нежданный подарок, заготовленный судьбой… Она покосилась ― рука эта, доверчиво развернувшись вверх ладонью, лежала на её плече. В середине мякоти венериного бугра она нашла глубокий шрам. Еще один был на предплечье. Было много подробностей у этого мальчишеского тела, которые она не успела заметить с вечера, но заранее полюбила.[8]
Ой попомнишь! ― приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ. В носу уже хлюпало. Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего ― зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость, известную в хиромантии как «бугор Венеры». Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области, где покойный князь мог бы стать ему достойным соперником. Оба они, живой и мертвый, владели, видимо, волшебным ключом от сундуков, ларчиков и шкатулочек, чьи замочные скважины окружены алыми, влажными от ночной росы лепестками царицы цветов ― розы. Таким замечательным ключом Иван Дмитриевич похвалиться не мог, но зубы у него были крепкие.[9]
Ожог был, и относительно недавний, но только не от кипятка. Никакая иная кипящая жидкость тоже не могла бы оставить таких следов. Две почти ровные красные линии, кое-где обозначенные кровавыми корочками на месте полопавшейся кожи, тянулись поперек ладони от края до края. Одна пересекала основание большого пальца в области так называемого «бугра Венеры», другая проходила по второй фаланге на среднем и безымянном пальце, а на мизинце и указательном, соответственно, по третьей. По первому впечатлению линии шли параллельно друг другу, но при более внимательном взгляде становилось заметно, что расстояние между ними плавно сокращается по направлению от большого пальца к мизинцу. Похоже было, будто Куколев схватился за полосу раскаленного железа.[13]
И водка была, заиндевевшая большая бутылка прямо из морозилки, и громадная жаркая ладонь Халандовского, как обычно, отпечаталась на ней во всех подробностях, со всеми линиями сердца, ума, любви, с бугорками Венеры и Юпитера, с возрастными пометками и настораживающими пересечениями линий… Но и мясо, и эту бутылку он расставлял на столе с какой-то обреченностью.[14]
Милый мост на милой реке ― как Венерин бугор на ладони, как орех в новогоднем ларьке не на ёлке вися, а на клёне.
Новый мост на старой реке ―
как дитя, шевельнувшее в лоне
пятью пальчиками на руке,
на ещё не разжатой ладони.[4]
