— А помните «Медведя»?
— Да. У стойки. Правда, рюмка лимонной водки стоила полтинник, но за этот же полтинник приветливые буфетчики буквально навязывали вам закуску: свежую икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье, сыр из дичи.
Считалось особым шиком, когда обеды готовил повар-француз Оливье, ещё тогда прославившийся изобретенным им «салатом оливье», без которого обед не в обед и тайну которого он не открывал. Как ни старались гурманы, не выходило: то, да не то.[1]
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком,[2] выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье…[1]
— Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи» (глава «Трактиры»), 1926
Растущее социалистическое строительство, — утверждает он, — все больше сжимает кольцо вокруг нэпача. Единственное утешение — попойка в своем кругу, при завешенных окнах. Лучший повод для этого — встреча "старого Нового года", по старому стилю. Трудящиеся уже продвинулись на тринадцать дней в 1927 году, а нэпач только-только провожает пьяными слезами 1926-й. <…> На тарелочках времен Наполеона — моссельпромовская колбаса, рядом — белые хризантемы, икра в банке «Аз-рыбы», и в мелком хрустальном сосуде — салат-оливье…
— Старый Новый год… 1996. Старый Новый год — праздник для нэпача // Журнал «Огонёк», 1996, № 3 (по материалам «Огонька» за 1927 г.)[3]
Впрочем, не один лишь «Wohltemperierte Klavier» вызывал саркастическую усмешку на преждевременно увядших губах моего нового приятеля: она не покидала его никогда, прочно расположившись над огромной, от уха до уха распяленной бабочкой черного галстука, тревожившей воображение бирзульского денди еще на школьной скамье частного коммерческого училища. Ибо, вопреки всему, что он прочел у Барбэ д'Оревильи и что должно было бы заставить его отказаться навеки от неосуществимых мечтаний, Артур Винцент Лурье продолжал считать себя вторым Джорджем Бреммелем, хотя обращался со своим цилиндром, как с дароносицей, и вкушал, как причастие, развесной салат оливье. Стесняясь своего происхождения, он, словно упорно не заживающую, уродливую культяпку, обматывал собственную фамилию бесконечным марлевым бинтом двойных имен...[4]
― Подумать только, мы с Лорой тут скоро месяц, время бежит, условий никаких, жара, мухи, койки жёсткие, на плёнке эмульсия так и ползёт, дешифрируй, как хочешь, в столовой суп «бе эм» и котлеты «бе гэ»; «бе эм» ― значит без мяса, а «бе гэ» ― без гарнира. Дома я большая любительница изящно покушать, я салат «оливье» сделаю ― как художественная картина, я создана для хозяйства, так муж говорит. Он у меня мужчина интересный, хотя росту мало и лысина пробивается. Меня он называет «макака», но это так, а в душе он меня до ужаса любит.[5]
…В нашем понимании «салат» — это целое блюдо, порцией которого может до отвала наесться недельная клиентура магазина Health food. Например, незабвенный салат оливье, он же — «столичный»…
В голосе была гордость. Он заерзал костлявым тазом, маленький гобоистик Большого театра.
― Вы ешьте, ешьте, ― говорил он мне, как хозяин стола, и подталкивал тазик с оливье. ― Весна чревата авитаминозом. Пришлось бежать. На улице было тепло. Апрель как бы раскочегаривался изнутри. По краям его было мартовски сыро, а из глубины уже парило…[6]
Во время застолья наш папа ведет себя прилично. А вот когда сидит с кем-нибудь вдвоем за бутылочкой и с серьезным разговором, всегда берет карандаш и портит этикетки. Говорит, что это ему помогает сосредоточиться. Да, Настюша, я забыла тебе сказать, в банке из-под томатов салат оливье, он незаправленный, чтобы не портился. Когда будешь его есть, положи майонез и не забудь посолить.
— Не забуду, мамуля, спасибо, — машинально ответила Настя. Значит, папа. «Господи, только не это! — в отчаянии подумала она, обессиленно падая на стул. — Я не хочу! Я не хочу».[7]
Эльдар и Зоя любили кагор, но он стал доступен после отмены карточной системы в конце 1947 года. Тогда на вечеринки-складчины они стали приезжать с кагором и салатом оливье, который очень хорошо готовила Зоина мама Анна Васильевна, ― его привозили в бидоне. Тогда вся страна была завалена дешевыми крабами, и мы фыркали: «Опять эти крабы!» Защитив диплом, это радостное событие тоже отмечали у нас и так танцевали, что проломили пол. Несколько дней зияла дыра, пока ее не заделали, истратив деньги, отложенные маме на туфли. Так была поставлена точка на институтской жизни.[8]
― Ладно, ― сказал Журковский и повернулся было, чтобы последовать совету супруги, но та затараторила:
― Подожди, раз уж ты все равно… Захвати вот салат… накрой там тарелочкой, чтобы не подсох, поставь куда-нибудь… У нас уже места нет совсем… Не повернуться просто…
― Правильно, ― поддержала Галину Сергеевну Карина Назаровна, вручая Журковскому глубокую тарелку с салатом «оливье» ― дежурным блюдом любого праздничного застолья еще с советских времен.[9]
Так вот, там, в Роттердаме, я встретил поэта, чьи стихи до сих пор знаю наизусть, несмотря на то что с этим делом, как ты помнишь, у меня слабовато. «Воскликнул Ерзи-Морзи, качая головой». «Вы когда-нибудь ели грюши? Нет, не груши, а именно грюши». «Друзья, салату оливье нельзя ли подложить?» Эта книга ― Спайк Миллиган «Чашка по-английски» ― была одна из первых, которые мы с женой читали дочке Кате в самом начале девяностых. Оттого и помню, что провел десятки, если не сотни часов в обществе этого поэта, не Миллигана, конечно, а того, кто сочинил всю эту прелесть по-русски. Григория Кружкова.[10]
— Кирилл Кобрин, «Письма в Кейптаун о русской поэзии» (письмо шестое и последнее), 2001
Мама тряхнула на свет пустой пузырек валерьянки. Филиппок давно спал.
― Но отчего же он все-таки говорит? ― в сороковой раз риторически вопрошал отец, выдувая сигаретный дым в сторону от ценного животного.
― Мою философию я называю синергетикой, ― добавил ослик. ― Энергетический уровень ― базовый для всего. Мама ссыпала со стола нарезанные ингредиенты, вывалила банку майонеза и стала намешивать салат «оливье» в тазике для стирки. Из сказанного она усвоила лишь то, что только жлобье может кормить философа капустой.[11]
Там в пещере незримо живет
Молчаливая тварь ― Антрекот;
Прислонившись к его голове,
Тихо дремлет салат Оливье…
Ты раздумывал долго. Потом
Ты прицелился длинным рублем.[12]
Каждому дому
Каждой семье
Бутылку рому
Салат оливье
И хотя Кривая роста населения
Вызывает Законное Сомнение
МОЗ МОЭМ
МЗИТ МЯ
Рабочий спокоен
Воин
Лежит на границе Плашмя.[13]
