Цитаты о братьях Стругацких

Здесь представлены цитаты об Аркадии и Борисе Стругацких и их совместном творчестве в целом.

Цитаты

	А братьев фантастичен труд! Ведь это надо умудриться: По разным городам живут, А пишут на одной странице!:с.272
	— Григорий Соловьёв

Борис Стругацкий

	Полагаю, добрая дюжина произведений АБС (не лучших, между прочим, — из цикла Мир Полудня) просуществует в читательском обороте ещё лет десять, никак не больше. Остальные — вымрут естественной смертью в самом начале 21-го века. В 20-х годах об АБС будут знать и помнить только истинные знатоки и ценители фантастики.
	— Off-line интервью, 5 июля 1998

Если бы не фантастическая энергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, стать — никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в те поры инертен <…>. (Потом всё это прошло и переменилось. АН стал равнодушен и инертен, БН же, напротив, взыграл и взорлил, но, во-первых, произошло это лет двадцать спустя, а во-вторых, даже в лучшие свои годы не достигал я того состояния клубка концентрированной энергии, в каковом пребывал АН периода 1955—65 гг.)

— «Комментарии к пройденному», 1999

Конечно, и сознательным было наше экспериментаторство [с 1965] („Давай сделаем, как у Кафки, чтобы реальность нечувствительно переходила в бред…“), и одновременно из души пёрло („Нет, что это за херня получается: скучно, суконно, ни у кого не украдено, но и не своё. Надо как-то по-другому пробовать. Откуда я знаю, как? По-другому!“). И — твёрдая неисчезающая убеждённость: каждая новая вещь должна быть не похожа на предыдущие и ни на какие вообще.

— письмо Геннадию Прашкевичу 8 октября 2010

1960-е

	А. и Б. Стругацкие обладают всем, что в наши дни нужно писателю, пишущему на самые животрепещущие темы, волнующие современную науку, и задумывающемуся над обликом человека завтрашнего дня.
	— Кирилл Андреев, рекомендация для принятия Стругацких в Союз писателей СССР, 1960

В последних произведениях Стругацких многие характернейшие свойства современной фантастики воплощены наиболее отчётливо и полно. <…> Мы ясно видим мир Радуги, дышим её воздухом; нам обжигают лицо порывы ледяного ветра, несущегося над заснеженными равнинами Саулы, нас физически давит тьма, сгустившаяся над несчастным Арканаром. Но сквозь яркие картины фантастической действительности проступают очертания того мира, в котором мы живём, и мы с удивлением убеждаемся, что, увидев эти знакомые очертания в новом, необычном освещении, мы кое-что поняли иначе, вернее, глубже, чем понимали прежде.

— Ариадна Громова, «Герои Далёких Радуг: Заметки о творчестве Стругацких»

	… их произведения отличает любовь к деталям, к точно обрисованным подробностям. Большинство сцен изображено столь пластично, что хочешь не хочешь, а начинаешь верить, что всё это произошло на самом деле.
	— Всеволод Ревич, «Прекрасно быть человеком»

	Когда раскрываешь очередную книгу братьев Аркадия и Бориса Стругацких, словно распахиваешь дверь в чудесный, весёлый и радостный мир, полный света и движения, где далеко видно во все стороны.
	— Кирилл Андреев, «Почти такие же…», 1965

Грустно, когда, например, в «поджанре», называемом «фантастика как метод», идёт стрижка «под братьев Стругацких». Разумнее терпеливо раздувать искорку оригинальности, чем вытравлять оригинальное, чтобы быть «похожее» на Стругацких. <…> Но ведь многие имитируют Стругацких всерьёз, отдавая этому всю писательскую жизнь. <…> Наступило время, когда «Туманность Андромеды» была канонизирована. Теперь уже не могли «ни понять, ни принять» то, что отличалось от «Туманности Андромеды». <…> Прошло несколько лет — и всеобщим эталоном стали произведения братьев Стругацких.

— Валентина Журавлёва, «Трудности роста»

Когда речь заходит о новаторских исканиях в советской фантастике, критики в первую очередь называют Аркадия и Бориса Стругацких. И пусть не каждая новая их вещь лучше предыдущей — она всегда необычна, своеобразна, является плодом серьёзных раздумий и смелого творческого поиска. <…> мысль, на которую наталкивают последние книги Стругацких: любые действия, любые начинания, хотя бы даже вытекающие из каких-то объективных закономерностей, не могут быть оправданы и признаны прогрессивными, если в основе своей они антигуманны и аморальны.

— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, предисловие к сборнику «Эллинский секрет», 1966

Герои произведений Стругацких никогда не забывают одновременно трагической и героической формулы: будущее создаётся тобой, но не для тебя. Это героизм постоянный, повседневный, наградой которому служат сознание выполненного долга и удовлетворённость выполненным долгом, а потому — высшая форма, высшая ступень героизма. Но вместе с тем это ещё и трагедия, ибо персонаж действия никогда сам не пожнёт плодов своего посева и нет у него иллюзий относительно самой возможности такой жатвы. <…> Буржуазность во всех её проявлениях: в потреблении и в сознании, в образе жизни и в жизненных ценностях, в своих «крупнобуржуазных», а также и в мелкобуржуазных формах — вот их враг, с которым для них невозможны ни компромиссы, ни примирение. Добро и зло в современной научной фантастике не отделены друг от друга непроходимой стеной, как это свойственно традиционной фантастике. Если бы в реальной жизни дело обстояло таким образом, бороться со злом было бы если и не легко, то во всяком случае просто. Однако вся трудность состоит именно в том, что истинные противоположности не только противоположны, но и едины, в том, что реальные жизненные противоречия всегда есть и противоположение, и единство добра и зла, старого и нового. Ещё В. И. Ленин в ряде своих произведений (из них в данном случае особенно важно назвать «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме») напоминал, что есть два фронта борьбы с буржуазностью: один — более очевидный — проходит там, где полосатые пограничные столбы делят мир, другой — более трудный и гораздо менее очевидный — пролегает внутри нас.

— Захар Файнбург, «Иллюзия простоты»

Хочется думать, что писатели благополучно переболеют поисками. Слишком много идей и образов вложено было Стругацкими в положительную программу советского социально-фантастического романа. <…> Творчество Стругацких — характерный пример того, каким острым и сложным стал наш современный фантастический роман, какие серьёзные социальные темы он затрагивает и какие трудности переживает. Реакция литературной критики и учёных на творчество Стругацких <…> тоже свидетельствует, как мало ещё понята специфика фантастики и сколь ответственной стала работа писателя-фантаста, вторгающегося в сложность современного мира.

— Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1969

	О Стругацких сейчас пишут так, как будто кроме Стругацких никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены только разбору творчества братьев Стругацких, словно произведения этих интересных писателей вобрали в себя все достоинства, все недостатки, типичные для нашей современной фантастики.
	— Геннадий Гор, «Жизнь далёкая, жизнь близкая», октябрь 1969

1970-е

	Несдержанный язык упоминался многими оппонентами (и некоторыми известными защитниками) Стругацких с самого начала их писательской карьеры. Их собственный язык, ломавший серость большей части советской НФ сравнительно смелым использованием жаргонных и молодёжных выражений, раздражал многих второразрядных критиков и блюстителей литературных нравов и декорума; остаётся впечатление, что некоторые нападки на них шли именно от этого органической, «нутряной» несовместимости, которая, конечно, сама по себе глубоко идеологична — а не от рациональных несогласий по поводу «человека будущего».
	Similar intemperate language has also been the mark of most opponents — and some prominent defenders — of the Strugatskiis from the very beginning of their career. Their own language, breaking up the greyness of most Soviet SF by a relatively bold use of slang and juvenile colloquialisms, irritated many second-rate critics and guardians of literary morals and decorum; one is left with the impression that a number of attacks on them came as much from that kind of organic, "gut level" incompatibility — which is, of course, in itself highly ideological — as from any rational divergences about the "man of the future."
	— Дарко Сувин, «Критика творчества братьев Стругацких», 1972

	… сегодня это единственные [авторы НФ], с которыми вообще стоит дискутировать.
	— Станислав Лем, письмо Владиславу Капущинскому, 13 декабря 1972

	Из той фантастики, которую нынче исповедуют Стругацкие, совершенно выпал коллективизм, на который они ориентировались, когда следовали научным принципам социальной фантастики. Фантастика, превращаемая в простой приём, привела к удивительной апологии духовного одиночества…
	— Анатолий Бритиков, «Что скрывалось за «кризисом» современной фантастики», 1975

	Научно-фантастические выдумки братьев Стругацких <…> широко читаются понимающими как критические аллегории Советской России, помещённые на другие планеты или на Запад.
	The science fiction stories of the Strugatsky brothers <…> are widely read by the cognoscenti as critical allegories about Soviet Russia set on other planets or in the West.
	— Хедрик Смит, «Русские», 1976

… Стругацкие — великолепные рассказчики, и не важно, о чём они пишут. Иногда появляются такие мастера <…> — писатели, везущие свои мысли на золотой колеснице. У Стругацких также захватывающий полёт воображения; сейчас нет писателя, который мог бы представить более совершенный пример этого качества, будучи одержимым только поэзией или научной фантастикой… <…> авторы мастерски владеют сложной техникой, которая называется правдоподобием. Это способ писания — не столько заглядывание снаружи вовнутрь, сколько выглядывание изнутри наружу. Это — сочинение здесь: чувствуется настоящее, живое, чувствующее присутствие авторов. Писатели, которые могут творить так, могут передать человеческий страх, радость или гордость, или действия огромной машины, или столкновение планет, не нуждаясь в описании стены, или гаек и болтов, или теории баллистики. <…> хорошая литература может рассказывать не об идеях и изобретениях, а единственно об их взаимодействии с людьми и о взаимоотношениях людей. (Многие научные фантасты, кажется, никогда не понимали этот простой принцип). Стругацкие никогда его не игнорировали, и мука, ужас, любовь, смех и одиночество мелькают на страницах их произведений, подобно блуждающим огонькам. Как и извечные вопросы всех людей…

— Теодор Стерджен, предисловие к «Полдень, XXII век», 1977

1980-е

	Что особенно поражает в произведениях Стругацких — это строгость к читателю. Досыта «накормив» его богатством сюжетных поворотов, юмористических пассажей и «вкусно» выписанных образов, Стругацкие непреклонны в своём стремлении заставить читателя задуматься.
	— Вл. Гаков, «Тест на человечность»

	Предтечей одного из братьев Стругацких был Гоголь, другого — Чехов, однако никто точно не уверен, которого из братьев.
	One of the Strugatsky brothers is descended from Gogol and the other from Chekhov, but nobody is sure which is which.
	— Урсула Ле Гуин, blurb

Важнее всего то, что Стругацкие опрокинули устоявшееся мнение о целях и возможностях научной фантастики, открыв возможности, органически ей присущие, но словно бы забытые другими авторами. <…> Таково открытие Стругацких; сюжет задаётся проблемой выбора, а не наоборот, и поэтому стремительное фантастическое действие не проносит читателя мимо простых человеческих чувств, мимо внутреннего мира героев — оно раскрывает души людей, оно само определяется их душевными качествами. Такая смена приоритетов оказалась необыкновенно продуктивной и привела к неожиданным, я сказал бы даже — к парадоксальным результатам. Индивидуум вышел на передний план, но отнюдь не заслонил собой большой мир, социальную структуру, ибо вместе с человеком на авансцену вышла мысль. Мысль — постоянная спутница чувства; мышление — обязанность, иначе невозможен верный этический выбор. Безмысленный человек аморален — постоянно повторяют Стругацкие. <…> Для [человека] писатели требуют счастья — счастья заработанного, счастья творческого, счастья справедливого.

— Александр Мирер, «Долг мысли»

	Устойчивая функция образа Леса у Стругацких — служить границей между «своим» земным и «чужим» инопланетным мирами. <…> Вместе с тем у Стругацких постоянно используется символика Леса-Прошлого, противопоставленная Саду-Будущему.
	— Евгений Неёлов, «Образ леса в народной сказке и сказочной фантастике»

	«Расшифровка» произведений Стругацких, когда они сидят в СССР и не пользуются большой любовью властей, кажется мне очень несоответствующей ситуации. <…> Я сам, когда пишу о Стругацких, осознанно воздерживаюсь, <…> и в письме старался отговорить одного американского профессора от публикации его лекции о Стругацких, потому что это может им навредить.
	— Станислав Лем, письмо Р. Нудельману 7 ноября 1985

	… эволюция их собственного творчества как бы в миниатюре повторяет общую тенденцию развития утопической литературы. <…> И только в зрелых повестях А. и Б. Стругацких будущее не описывается, а словно «проявляется» постепенно, как «проявляются» в обычных романах знакомые читателю формы жизни, быта, нравов, когда недостающие части картины как бы «дописываются» читательским опытом и воображением.
	— Татьяна Чернышёва, «Природа фантастики», 1985

Молодые представители научной элиты, голосом которой стали Стругацкие, <…> верили в то, что именно они станут архитекторами обновленной социалистической утопии. Им казалось, что время выдвинуло их в революционный авангард мирной революции. <…> Благодаря Стругацким наука стала представляться как носитель новой сказочной парадигмы более реалистичной, чем старая (соцреалистическая) сказочность, <…> но идентичной по структуре.

— Иштван Чичери-Ронаи-мл.

	Сказочный образ леса в современной советской фантастике характерен именно для творчества Стругацких. Он присутствует в любом их произведении. Писатели постоянно используют символику леса — прошлого, противопоставленную саду — будущему.
	— Евгений Неёлов, «Волшебно-сказочные корни научной фантастики», 1986

	Не требуйте книги дурацкие, Держитесь от них в стороне — Ведь есть ещё братья Стругацкие В бессмысленной нашей стране!:с.172
	— Лев Куклин

В середине и конце шестидесятых годов Стругацкие в своих произведениях поднимают вопросы, актуальные и для того времени, но особенно громко резонирующие сегодня — вопросы демократизации общественной жизни, раскрепощения творческой энергии народа. Они ведут борьбу с самыми различными проявлениями косности, социальной рутины. Они берут «социальный интеграл» конформизма, эгоизма, безответственности, они рассматривают эти качества «под знаком вечности» и обнажают их несовместимость с идеалами коммунизма, с родовыми интересами человечества. И не случайно противники всего живого, честного, мыслящего наносят в это время Стругацким несколько ощутимых ударов — не полемической шпагой, а дубиной. <…> Слишком смело было бы утверждать, что именно Стругацким лучше других удаётся справиться с духоподъёмными задачами. А всё же постоянный читательский интерес к их книгам говорит о небезуспешности усилий писателей. <…> Активность художественного мира Стругацких, его «агрессивность» по отношению к читательскому сознанию подчинены ясной цели — раскрепостить энергию восприятия этого сознания, освободить его от тянущих вниз вериг эмпиричности, от праздной созерцательности. Но и этим дело не ограничивается. В художественном строе прозы Стругацких выражается авторская концепция бытия, к которой писатели стремятся нас приобщить. Под цветистыми покровами фантастической условности здесь явственно ощутима упругая материя жизни, исполненной драматизма, внутренней напряжённости. Жизнь эта волнует и влечёт своей загадочностью, незавершённостью, она бросает человеку свой извечный вызов, требуя от него напряжения всех его сущностных сил в поисках достойного ответа. <…> в книгах, которые братья написали в семидесятые годы, заметно поубавилось мажорных нот, взгляд на мир стал трезвее и жёстче. Действительность оказалась не слишком восприимчивой к императивам разума и нравственности, обнаружила свою «непрозрачность», инерционность. Социальное зло демонстрировало поразительную живучесть и способность к мимикрии. К тому же именно в это время стала наглядно выявляться недостаточность духовного багажа, с которым отправилось в жизнь поколение «младших научных сотрудников», поколение «бури и натиска». Слишком легко его нравственные устои размывались волнами моря житейского, слишком восприимчивыми оказались многие его представители к энтропийным тенденциям: примирению с обстоятельствами, уходу в частную жизнь, подчинению рутинным схемам поведения. И творчество Стругацких по-своему откликается на это изменение общественно-психологической атмосферы. Оно все больше сосредотачивается на поиске надёжных этических ориентиров в противоречивом мире, где действуют законы релятивистской механики.

— Марк Амусин, «Далеко ли до будущего?»

1990-е

Сегодня нам кажется, что Стругацкие были всегда, и вот уже немолодые люди говорят мне: «А я вырос на Стругацких!». И когда я спрашиваю: «Извини пожалуйста, но тебе за пятьдесят, как ты мог на Стругацких вырасти?» он совершенно спокойно отвечает: «Они меня перевернули!» <…> И всегда, когда братья Стругацкие появляются в литературном кругу, или заходит разговор о них, создаётся очень странное перекошенное поле напряжения. Допустим, идёт какой-то литературный банкет, собрались почтенные люди, все сидят надуваются и отдуваются. Внезапно какой-то человек из другого мира — вроде меня — начинает им объяснять, что Стругацкие — это чрезвычайно значительное явление в нашей литературе, причём он это говорит как что-то само собой разумеющееся. И вот здесь сейчас же все начинает напрягаться, перекручиваться, лица становятся фантомными, какие-то гримасы на них странные выползают, улыбки абсолютно неестественные, как из пластилина налепленные на рожи. Почему? Да потому что, с одной стороны: «Как же так — какая-то гнусная фантастика пользуется популярностью и её защищает несомненно интеллигентный человек, который сидит за нашим столом и, очевидно, сидит на каком-то основании?» Во-вторых, «А чего о них говорить, когда в «Литературной газете» за последние годы о них ничего не было?!» А с другой стороны «Избранные сочинения» почтенного автора, сидящего напротив меня, почему-то в библиотеках никто не спрашивает, чистые формуляры, а книг Стругацких давно уже нет — растащили… Всё это чудовищно сложно — больная советская жизнь выходит здесь на какую-то экстремальную точку. Потому что не только уродство властных структур и указаний чувствуется, а ещё и эти наглядно искалеченные души — вот они, сидят за столом.

— Александр Мирер, «Непрерывный фонтан идей», 1990

Антиутопия у Стругацких порой окрашена не столько в сатирические, сколько в юмористические тона (но и это — дань шестидесятническому оптимизму). <…> На протяжении семидесятых и первой половины восьмидесятых в творчестве братьев Стругацких — на космическом, разумеется, материале — исподволь нарастала (в духе гегелевского «всё действительное разумно») мысль о мудром, хотя порой и болезненном для человека всевластии КГБ (повести «Волны гасят ветер» и др.). Разумеется, это не было проявлением сервилизма, но серьёзная резиньяция (то есть признание собственного и своих единомышленников поражения) здесь прочитывалась. <…> Успели братья Стругацкие написать — и опубликовать — и откровенно «перестроечный» роман — «Отягощённые злом». Это, пожалуй, самое слабое их произведение. Все иллюзии шестидесятых, опрокинутые в восьмидесятые, аукнулись в этом романе идейной, стилистической, да и чисто сюжетной какофонией. Стало ясно, что советская фантастика — в лице своих единственно достойных представителей — исчерпала возможности жанра. Это впечатление подтвердила антиутопическая пьеса «Жиды города Питера», схематичная и художественно беспомощная. И — по горькой иронии судьбы — как раз в это время Стругацких наконец напечатали полностью — и достаточным тиражом, и в достаточно престижных издательствах. <…> Двойственно и положение братьев Стругацких в ареопаге и в иерархии мировой фантастики. С одной стороны, они по праву оказываются на самой вершине как «чемпионы» могущественной страны и наследники великой литературной традиции. С другой, и это также несомненно, они и сами по себе выдерживают (или всё же проигрывают, но с честью) сравнение с такими титанами, как Рэй Брэдбери или Станислав Лем. За счёт чего проигрывают, понятно. И Лем, и Брэдбери, и десятки других ведущих фантастов мира — свободные люди; братья Стругацкие, подобно прочим советским писателям, вынуждены были, по чеховскому совету выдавливать из себя раба. Поэтому «Марсианские хроники» и «Солярис» написаны навсегда, а «Второе нашествие марсиан» и «Трудно быть богом» читаются без особого интереса уже сегодня. Однако никому из упомянутых фантастов (и в этот ряд можно включить также Оруэлла и Уэллса) не удалось стать властителем дум в такой степени и для такого большого количества людей, как выдающимся — и единственным — советским фантастам Стругацким. <…> Многие сверстники братьев Стругацких оказались нынче по целому ряду объективных причин у разбитого корыта; к Стругацким такое определение неприменимо. А это само по себе означает, что они если и не победили, то выстояли.

— Виктор Топоров, «Братья по разуму»

… что бы ни делалось — ход времени отмечался, прежде всего, очередными вещами Стругацких, они задавали тон, они тащили за собой весь корабль «новой фантастики», они демонстрировали её возможности и прокладывали её пути. <…> именно они и были единственным полномасштабным воплощением этой новой фантастической волны; остальные — пусть они на меня не обидятся, каждый из них был по-своему одарен и честно делал своё дело — были её рядовыми. Мне довелось в те годы писать статью о фантастике как методе (кажется, для <…> так и не состоявшегося, совместного сборника с учёными), я всякий раз натыкался на необходимость проиллюстрировать то или иное своё «теоретическое» положение и всякий раз с некоторым унынием убеждался, что опять и опять все сводится к тем же Стругацким. Они и с Лемом переговаривались вот так же — поверх голов, репликами своих книг. <…> В России была не только его с Борисом слава и читатель — он действительно был русским писателем, и очень большим, только страна эта немного сожрала и его, как чушка поросёнка.

— Рафаил Нудельман, «Встречи и расставание», 1995

Братьев было двое <…>. Но писатель «братья Стругацкие» был один. И больше его не будет. <…> литературоведы уже могут провести окончательную чёрточку, соединяющую даты выхода первой и последней книги братьев Стругацких. Я знаю много досужих любителей и профессионалов, которые настойчиво пытались поверить гармонию алгеброй и разъять живое тело романов на составные части: вот то — Аркадьево, вот это — Борисово. <…> Прочитали книгу, написанную Борисом уже после смерти Аркадия, убедились, что он самостоятельный стилист и незаёмный мыслитель. И в то же время никто не сомневается в том, что «Поиск предназначения» написан не «братьями Стругацкими». Не та манера, не те интонации… Так, может, и правда, что всё это шло от Аркадия? Я так не думаю. Напротив, я уверен, что только в слиянии, только в дуэте рождалось единственное, неповторимое «стругацкое» слово. Отдельно эти слова, эти фразы, эти сюжетные повороты, наконец, эти мысли о судьбах человека и Вселенной родиться не могли, хотя, повторяю, оба они талантливые писатели, умевшие творить и по одиночке. Но два разных писателя.

— Всеволод Ревич, «Дон Румата с проспекта Вернадского», 1995

Творчество Стругацких, по моему убеждению, в шестидесятые, семидесятые годы, да и восьмидесятые отчасти, было существеннейшим явлением не только литературной, но и всей нашей духовной жизни. Оно оказало немалое влияние на формирование убеждений целого поколения, а может даже и не одного. И не удивительно ли, что книги, написанные братьями Стругацкими, так и не нашли по сей день должного осмысления и оценки. А редкие «выбросы» критической мысли (даже на страницах таких почтенных изданий, как «Новый мир» и «Знамя») отличаются предвзятостью, смутным представлением об истинном назначении и свойствах фантастики и тем, что именуется «подменой тезиса» и в старину ещё сугубо порицалось философами. Как тут не вспомнить слова АН о том, что отсутствие критики им с братом даже помогало!.. <…> [Были] облыжные рецензии на книги Стругацких — симбиозы пасквиля с доносом.

— Мариан Ткачев, «Об Аркадии Натановиче Стругацком», 1995

	Вначале научная фантастика воспринималась как дурацкая литература. До тех пор, пока Советы не догадались, что братья Стругацкие являются идеологическими перебежчиками…
	— Станислав Лем, «Неидеальная западня», 1996

Братья Стругацкие <…> — это самый загадочный автор на Руси социалистической. Автор, который шёл. Да и как, с другой стороны, прикажете пересказать, чем пахнет «ведьмин студень»? Черт его поймёт, как это у них, у автора, получалось всё! Ни живописи, ни изобразительной влипчивости особенной, текст — и текст, а пахнет, сволочь, и язык обжигает! Несмотря на то, что в руку не взять. Но ведь обжигает же как-то!

— Андрей Карапетян, 1997

	Детская книга обязательно должна быть кусочком будущего. Но не вымышленного. Реального. Но всё-таки чуть-чуть упрощённого <…>. Именно потому лучшие ранние книги Стругацких <…> остались их лучшими детскими книгами. Будущее в них реально и притягательно, и самое главное — что оно в них есть.
	— Сергей Переслегин, «А теперь объясните ребёнку, что такое фрактал», 1998

2000-е

Их повести выгодно отличались на общем фоне советской фантастики 50-60-х гг., где из книги в книгу кочевали романтические образы героев-звездолётчиков. Они преодолевали космические бездны, сражались с чудовищами, устраивали революции в других мирах. И походили друг на друга, как близнецы. Покорители космических пространств в произведениях Стругацких впервые начинают говорить, думать и вести себя как обычные люди, из плоти и крови, со всеми их слабостями и страхами, с иронией и даже некоторой чудаковатостью… <…> То, что было ясным и простым у ранних Стругацких, стало загадочным и сложным в их позднем творчестве. Там, где был ответ, — появился вопрос, там, где был вопрос, — выросло десять новых вопросов. <…> попытки «расшифровывать», прояснить Стругацких только подчеркнули, что нет в их произведениях такого «ключа», которым могли бы пользоваться все и каждый.

— Дмитрий Володихин, «Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий», 2000

	… в их понимании люди без когнитивной этики регрессируют до хищного бестиария…
	… in their recognition that a people without cognitive ethics devolves into a predatory bestiary…
	— Дарко Сувин

Значение книг Аркадия и Бориса Стругацких для литературного процесса 1960 — 1970-х годов не связано впрямую ни с их литературным мастерством (стиль их сочинений близок к среднебеллетристическому, характеры зачастую схематичны и одноплановы), ни даже с политическими подтекстами, щедро рассыпанными по страницам их фантастических повестей и романов. Стругацкие значительны прежде всего тем, что с исключительной интеллектуальной честностью исследовали возможные модификации утопического сознания. Каждое их зрелое сочинение строятся как острый эксперимент, испытывающий тот или иной аспект идеологии прогресса и прогрессивного воздействия на историю общества и судьбу отдельного человека — идеологии, лежащей в основе не только утопического сознания, но и всей культуры нового времени. <…> Они поддерживали присутствие утопического дискурса в позднесоветской культуре (в критическом, отражённом, даже пародийном вариантах), не давая ему выродиться в тоталитарную идеологию, настойчиво прививая ему ценности частной и уникальной человеческой жизни, придирчиво проверяя утопические конструкции критериями интеллектуальной свободы и нравственной ответственности. Коротко говоря, результат их тридцатилетней художественной практики можно определить как гуманизацию и восстановление авторитета утопии, казалось бы, навсегда скомпрометированной в русской культуре кошмарами коммунистического ГУЛАГа. Исключительная популярность Стругацких <…> свидетельствует о том, что избранный этими писателями путь отвечал глубоким психологическим потребностям общества в период распада тоталитарной идеологии и тоталитарного сознания. Распада, не завершившегося и поныне.

— Наум Лейдерман, Марк Липовецкий, «Современная русская литература» (том 2), 2003

2010-е

	Стоящие громадным пиком посреди довольно серенького моря советской фантастики, Стругацкие…
	— Владимир Покровский

В отличие от многих поклонников фантастики, я всегда считал Бориса Натановича лидером этого творческого союза. Всё, что писал С. Ярославцев было в общем и целом на порядок ниже творчества АБС, то, что писал С. Витицкий было не слабее лучших произведений великих братьев. Очень заметно, что на старшего из братьев оказал огромное влияние великий роман Булгакова, и всё, что создавал преимущественно Аркадий Натанович, было отмечено явным литературным соперничеством с автором «Мастера и Маргариты» <…>. Тем не менее, в отличие от Бориса, Аркадий никогда публично не отрекался от коммунизма и иллюзий «оттепельных лет», и тот налёт «мизантропии», который очень уловим у «зрелых» Стругацких, скорее всего, был свидетельством всё увеличивающейся роли младшего брата в этом загадочном творческом тандеме. <…> Фактически то новое, что вносят Стругацкие в советскую фантастику, если не в советскую культуру в целом, — это представление о том, что человек по своей природе, именно биологической природе, уязвим и несовершенен.

— Борис Межуев, «Тайна „Мира Полдня“», 2012

Стругацкие, когда работали вместе, в диалоге, умудрялись разгонять свой ум до таких скоростей, которые большинству современников (да собственно и большинству читателей сегодня) недоступны. Это тот случай, когда по старой брачной американской формуле «один плюс один дают три». Действительно, Стругацкие вместе — это больше, чем два брата Стругацких; это третий сверхум, сверхмозг, который прозревает будущее с необычайной точностью.

— Дмитрий Быков, интервью Эху Москвы, 19 июня 2015

Роман Арбитман

Цензоры (как официальные, так и добровольные) бдительно вглядывались в каждое их слово, нашаривая крамолу. Их обвиняли в непонимании настоящего и клевете на будущее, в тлетворном влиянии на молодежь, в очернительстве, в непатриотизме и прочих вредных «измах» (кроме, разве что, расизма — это чудовищное обвинение изобретено уже новейшими критиками). Каждая книга Стругацких пробиралась к читателю с трудом, через всяческие препоны и рогатки. Не один редактор поплатился своим местом из-за того, что публиковал фантастику Стругацких. Из цитат, собранных из разносных статей-доносов на писателей, можно было без труда составить обвинение по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» (ныне, к счастью, отменённой)… <…> Раньше клевали за демократичность — теперь за недостаточную демократичность, раньше пинали за недостаточно активных героев — теперь вдруг герои оказались чересчур активными, раньше упрекали в идеализации капиталистического общества — теперь готовы записать Стругацких в число поклонников «казарменного коммунизма».

— «О короткой памяти», 1989

• см. начало статьи «Доказательство от противного», 1996

	Многочисленные <…> несимпатичные персонажи книг Стругацких за эти годы доказали свою редкую витальность. Их не удалось вытравить ни гласностью, ни дустом. Молчальники вышли в начальники. Старым корешкам достались вершки.
	— «Академический выбор»

Творчество братьев Стругацких — не просто совокупность текстов, но несомненный социокультурный феномен, закономерно вызывающий интерес, <…> стремление вычленить что-то одно, убрать «лишние» измерения и «прописать» наших фантастов только в одной из сфер (будь то Литература, История или Идеология) означало бы безусловно обеднить читательское восприятие. Каждое произведение братьев-фантастов, законченное или нет, опубликованное или оставшееся в писательском архиве, чётко привязано к своему времени и одновременно как бы парит над ним, проходит по лезвию Оккама и устремлено в будущее <…>. А поскольку мир Стругацких был рождён воображением писателей в годы расцвета советской цивилизации и окончательно кристаллизовался в час небывало яркого её заката, он — ещё и призма, магический кристалл, с помощью которых иные поколения могут наблюдать «ушедшую натуру».

— «Неизвестные Отцы и любопытные дети»

Кир Булычёв

	Я убеждён, что, за исключением Стругацких, в нашей фантастике сегодня нет талантов мирового класса. <…> У нас, к сожалению, критики фантастики не существует, но статьи о ней порой появляются. С конца шестидесятых годов они ограничивались <…> резкими выпадами против Стругацких, которые никак не могут освоить оптимистический взгляд на будущее.
	— «Всё ещё впереди!», 1988

Стругацкие выступают с критикой научно-фантастических книг, выпускаемых «Молодой гвардией». Раньше бы такие выступления никто не напечатал, а если бы они и увидели свет, то можно было бы олимпийски их проигнорировать — монополии это не угрожало. Теперь необходимо спешно отвечать, стараясь уничтожить «критиканов» любыми способами, даже в собственном ежегоднике «Фантастика-87». От имени анонимных, но «известных» писателей, учёных и космонавтов, Стругацкие обвиняются в «откровенной ругани», напористом стремлении навязывать свои «вкусы и групповые симпатии», в «передергиваниях, подтасовках и даже фальшивках», что в душе они «рапповцы», применяющие дубинку и оглоблю. Но и этого мало. Чтобы не оставалось сомнений в том, каково же истинное лицо этих авторов, даётся оценка их творчества с помощью цитаты из статьи дружественного критика. Оказывается, искусство Стругацких «смыкается с массовой культурой самого низшего сорта», а сами они «пропагандируют пошлость, зарабатывают дешевую славу и популярность». Я читал эту реплику и думал, что ещё вчера подобный окрик был поистине «дубинкой и оглоблей» с последующими выводами. А сегодня такое выступление напоминает крики из осаждённого обоза, охваченного паникой… Надеюсь, что Стругацкие воспринимают подобные наскоки с юмором и не обижаются на брань — она свидетельствует лишь об испуге бранящихся. Можно захватывать места в редколлегиях и редакциях, можно уподобиться легендарному голландскому мальчику, бегающему вдоль плотины и пытающемуся заткнуть пальчиком отверстия в ней, но процесс, объективно происходящий в обществе, остановить нельзя. Кстати, интересно было узнать, кто те космонавты, которые обвиняют Стругацких в фальшивках и пошлости. Может быть, они отзовутся? Или это мифические космонавты? Скажем, пришельцы из космоса…

— интервью, 1989

Я убеждён, что Стругацкие настолько самобытны, что любая попытка передать их в ином виде искусства обречена на провал. Но как не хотят с этим соглашаться режиссёры! Стругацкие — постоянный вызов величайшим из них, не говоря уже о середняках с гонором. В результате маленькие режиссёры не претендуют на то, чтобы сделать Стругацких на экране. Им достаточно названия в титрах. А дальше они егозят как умеют, не обращая внимания на Стругацких. А режиссёры большие бросаются в бой со Стругацкими, потому что хотят подломить их под себя. Ничего из этого не может выйти, но смириться гордыня Тарковского или Сокурова не может. И тогда режиссёры начинают снимать для себя и о себе, борясь со Стругацкими, ибо не могут признать невозможности адекватного или достойного превращения прозы Стругацких в кино. Получаются какие-то генно-конструкторские опыты: разберём лебедя на пёрышки и молекулы, а потом сделаем из него рака — вот такого большого и красного!… Пожалуй для меня спокойнее, когда Стругацких изготовляют махонькие режиссёры. Ну, откусил и побежал в уголок жевать. А большой сам измучается, но и у Стругацких отнимет месяцы жизни и километры нервов. А вот этого я им как читатель простить не могу.

— «Не отвлекайся…», 1990

	Что бы они ни говорили о светлом будущем, какие бы коммунистические реалии ни старались поначалу изобразить, даже самому недалекому идеологу становилось ясно: наваливается угроза пострашнее американских опусов об атомной войне. Стругацкие писали о будущем нашей державы, на самом-то деле, по-моему, совершенно не веря в коммунизм и давая понять своим читателям, что те его не дождутся.
	— «Как стать фантастом. Записки семидесятника», 1999

	Даже во времена почти либеральные охранники социалистической идеологии кидались рвать клыками книги Стругацких. <…> Мы строили коммунизм и учили этому всю Галактику. Если появлялись сомнения, то мы били этих самых Стругацких почём зря, а они пробивались, как трава сквозь трещины в бетоне.
	— «Как стать фантастом. Записки семидесятника», 2003

Отдельные статьи

• См. категория:Стругацковедение