Остров мёртвых (роман)

Остров мёртвых (роман)

Статья в Википедии

«Остров мёртвых» (англ. Isle of the Death) — фантастический роман Роджера Желязны, опубликованный в 1969 году. В 1973 году вышел сиквел — «Умереть в Италбаре».

Цитаты

Жизнь <…> сильно напоминает мне пляжи Токийского залива. <…> Я помню огромные пространства смрадной, грязной воды — чем дальше в море, тем она казалась ярче и чище, — пронизывающую сырость и плеск волн, напоминающих мне Время, которое стирает предметы, то приносит их, то уносит. Токийский залив всегда выбрасывает что-нибудь на берег. Назовите любую вещь, — и в один прекрасный день она будет выплюнута на сушу: мертвец или ракушка — алебастрово-белая, розовая или оранжевая, как тыква; или же из тугого завитка вырастет волна, похожая на завитый рог единорога, и на её гребне непременно покажется бутылка, — может, с запиской, которую вы то ли разберёте, то ли нет, — а может, и без; или человеческий эмбрион, или кусок гладкой деревянной доски — с дыркой от гвоздя — может, обломок Животворящего Креста, — точно не знаю, — или светлая галька, тёмная галька, рыбки, пустые рыбачьи лодки, обрывки верёвок, кораллы, морские водоросли, — и всё это жемчужины, которые и есть очи залива. Вот так-то. Не трогайте предметы, вынесенные на берег: скоро залив заберёт их назад. Такая уж у него работа. — I (начало)

Life <…> reminds me quite a bit of the beaches around Tokyo Bay. <…> I remember a terrible expanse of dirty water, brighter and perhaps cleaner way off in the distance, but smelling and slopping and chill close at hand, like Time when it wears away objects, delivers them, removes them. Tokyo Bay, on any given day, is likely to wash anything ashore. You name it, and it spits it up some time or other: a dead man, a shell that might be alabaster, rose and pumpkin bright, with a sinistral whorling, rising inevitably to the tip of a horn as innocent as the unicorn's, a bottle with or without a note which you may or may not be able to read, a human foetus, a piece of very smooth wood with a nail hole in it—maybe a piece of the True Cross, I don't know—and white pebbles and dark pebbles, fishes, empty dories, yards of cable, coral, seaweed, and those are pearls that were his eyes. Like that. You leave the thing alone, and after awhile it takes it away again. That's how it operates.

После первого миллиарда ваше богатство — чистая метафизика. Я долго мучился от мысли, что наверняка финансирую множество чёрных дел, сам того не подозревая. Потом создал свою «Философию Большого Дерева» и решил — а катись всё к чёрту! Большое Дерево так же старо, как и общество, его породившее, существует — и всё тут. Каждый листок на ветвях — банкнот. Сколько в мире денег — столько листьев, и на каждом написано имя. Некоторые листья опадают, на их месте вырастают новые, и через два-три сезона все имена меняются. Но Дерево остаётся прежним, оно функционирует, как и раньше, только всё растёт и разрастается. В былые дни я хотел отсечь все гнилые ветви на Большом Дереве, но пока я обрубал одну ветвь, начинала гнить другая, и так все время, а мне ведь и спать когда-то надо. Проклятие! Сейчас даже деньги нельзя потратить по-человечески, да и Дерево совсем не похоже на «бонсай» в горшочке, оно не растёт в указанном направлении. — I

Anything over your first billion becomes metaphysical. I used to think of all the vicious things I was probably financing without realizing it. Then I came up with my Big Tree philosophy and decided the hell with the whole bit. There is a Big Tree as old as human society, because that's what it is, and the sum total of its leaves, attached to all its branches and twigs, represents the amount of money that exists. There are names written on these leaves, and some fall off and new ones grow on, so that in a few seasons all the names have been changed. But the Tree stays pretty much the same: bigger, yes; and carrying on the same life functions as always, in pretty much the same way, too. I once went through a time when I tried to cut out all the rot I could find in the Tree. I found that as soon as I cut out a section in one place, it would occur somewhere else, and I had to sleep sometime. Hell, you can't even give money away properly these days; and the Tree is too big to bend like a bonsai in a bucket and so alter its growth.

	Рано или поздно Токийский залив поглотит нас всех… — I
	Sooner or later Tokyo Bay gets us all…

… Данго стоял. У него не было выбора, он мог только стоять. Корни держали его на месте. Свисающая космами чёрная борода ещё больше удлиняла его худое, вытянутое лицо, а курчавые волосы вились, переплетаясь с листьями кроны. В его тёмных глазах сквозила бесконечная печаль и усталость. На теле, покрытом изъеденной жучками корой, были видны зарубки от ножа и присохшие комки птичьих экскрементов, а у основания торчали обугленные корни — следы многочисленных кострищ. Там, где я случайно сломал сучок, образовалась открытая рана, из которой капала кровь. <…> Под яркими фосфорическими лучами черты его лица казались призрачными. С виду он напоминал мухомор, на котором горели злые глаза дикой кошки. Зубы были выбиты, а на левой щеке гноился глубокий шрам. Затылком он врос в ствол дерева, плечи едва выступали из-под коры, а ветви служили продолжением рук. От пояса вниз Данго был деревом. — V

… stood Dango. He had no choice but to stand. He was rooted to the spot. His lean, triangular face bore a long, black beard and flowing hair that twined away among his limbs, his leaves. His eyes were dark and sunken and wretched. The bark that was a part of him bore insect holes, birddroppings and char-marks of numerous small fires about the base. I saw then that blood dripped from the limb I had broken as I'd passed him by. <…> The raking light made his features look ghastly. He had the complexion of a mushroom and the eyes of an evil cat. His teeth were broken and there was a festering sore on his left cheek. The back of his head was joined with the tree, his shoulders merged with it and there were two branches which might contain his arms. From the waist down he was tree.

	… сон <…> закрывает скобки за каждым прожитым днём. <…> Пройдёт немного времени, и воспоминание, как стервятник, медленно кружа над жертвой, будет опускаться всё ниже и ниже, пока не вонзит в вас свои острые когти. Память разорвёт душу в клочки, жадно проглотит окровавленные кусочки и станет их переваривать, а Прошлое, как немой свидетель, будет стоять рядом. — V
	… sleep <…> puts brackets about each day. <…> After a time, memory the vulture circles closer and closer, then descends upon the thing of pain. It dismembers it, gorges itself upon it, digests it with the past standing to witness.

Перевод

Ю. В. Шор (1993) с уточнениями по С. А. Славгородскому (1992)

О романе

	«Остров мёртвых» <…> рассчитано неглубок, <…> стилистически неполноценен, <…> а заключительная сцена выходит из-под <…> озабоченного показухой авторского пера.
	Isle of the Dead <…> is a calculated shallowness, <…> stylistically inferior, <…> has at last emerged from his <…> spell of preoccupation with veneers.
	— Джудит Меррил

Иногда Р. Желязны трогательно наивен: не без улыбки читаешь, как в космической драке Боги-противники, как малые дети, кидаются друг в друга чем попало, обрушивают горные лавины, устраивают землетрясения, насылают цунами и электрические бури. Однако автор может быть глубоко лиричным и даже сентиментальным: необыкновенно живописные виды природы, зарисовки космических ландшафтов доставят наслаждение любителям слова. Его пышные метафоры, смелые сравнения придают своеобразие обычно сухому стилю научной фантастики. Р. Желязны может быть и строго документальным, как запись в путевом блокноте, и умеет рисовать чудовищные сюрреалистические картины, достойные Сальвадора Дали, если сравнивать литературу с живописью… <…> Роман явно имеет героическую окраску, он написан в приподнятом и даже высокопарном тоне.

— Юлия Шор, «Мифы и фантазии Роджера Зилазни»