Луций Анней Сенека
| Луций Анней Сенека | |
| |
 Статья в Википедии
| |
 Произведения в Викитеке
| |
 Медиафайлы на Викискладе
|
Лу́ций Анне́й Се́не́ка[К 1] (Lucius Annaeus Seneca, Сенека Младший или просто Сенека; 4 до н. э. — 65) — римский философ-стоик, поэт и государственный деятель. Сын Луция (Марка) Аннея Сенеки Старшего.
Цитаты
[править]| — «О простой жизни» |
Пришёл я на Капитолий и стало мне стыдно за всеобщее безумие: чего только не вменило себе в обязанность пустопорожнее неистовство! Один подсказывает богу имена, другой сообщает Юпитеру, который час; тот — ликтор, этот — умаститель, двигает руками в пустоте, подражая втирающему мазь. Есть и такие, что укладывают волосы Юноне и Минерве, стоя поодаль не то что от кумира, а даже от храма: одни шевелят пальцами на манер убирающих волосы.[2] Есть такие, которые держат зеркало[К 2]; и такие, которые просят богов быть за них поручителями. Есть такие, которые подают богам жалобы и рассказывают им о своих тяжбах. Учёный старшина мимов, старик преклонных лет, каждодневно демонстрирует в Капитолии свои шутки, как будто боги охотно смотрят на всеми покинутого человека. Вокруг бессмертных богов толпятся всякого рода искусники. <…> Впрочем, эти делают нечто, правда, совершенно ненужное, но не постыдное и не бесчестное. Но в Капитолии сидят и такие женщины, которые считают себя любовницами Юпитера, — не боятся даже и Юноны, обладающей, если верить поэтам, весьма сердитым нравом.[3] — процитировал Аврелий Августин в «О граде Божьем» (VI, 10)[2] | |
In Capitolium perueni, pudebit publicatae dementiae, quod sibi uanus furor adtribuit officii. Alius nomina deo subicit, alius horas Ioui nuntiat: alius lutor est, alius unctor, qui uano motu bracchiorum imitatur unguentem. Sunt quae Iunoni ac Mineruae capillos disponant (longe a templo, non tantum a simulacro stantes digitos mouent omantium modo), sunt quae speculum teneant; sunt qui ad uadimonia sua deos aduocent, sunt qui libellos offerant et illos causam suam doceant. Doctus archimimus, senex iam decrepitus, cotidie in Capitolio mimum agebat, quasi dii libenter spectarent, quem illi homines desierant. Omne illic artificum genus operatum diis inmortalibus desidet. <…> Hi tamen, inquit, etiamsi superuacuum usum, non turpem nec infamem deo promittunt. Sedent quaedam in Capitolio, quae se a Ioue amari putant: ne Iunonis quidem, si credere poetis uelis, iracundissimae respectu terrentur. | |
| — несохранившееся сочинение |
- Или «Вопросы естествознания»[4] (Naturales quaestiones), «О природе»[5] — трактат примерно 63 года, обращённый к Луцилию.
О сколь презренная вещь — человек, если не поднимется он выше человеческого! — книга I, предисловие, 5 |
Что такое бог? — Всё, что видишь, и всё, чего не видишь. — там же, 13 |
Уже старик, Ганнибал не переставал искать войны в любом уголке света: настолько, обходясь без родины, не мог он обходиться без врага. — книга III, предисловие, 6 |
Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам. — там же, 10 |
Все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться — значит отпасть от бога. — там же, 12 |
Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство — постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска. |
Как в семени содержится законченный образ всякого будущего человека, как у неродившегося младенца уже есть в принципе и борода и седина — ибо в малом скрыты черты всего тела и последовательность его изменений — так и начало мира уже содержало в себе не только солнце, луну, смену светил и рождение живых существ, но и смену всего земного. — книга III, 29, 3 |
Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя. — книга III, 30, 8 |
Если я и бываю доверчив, то только до известной степени и принимаю лишь те маленькие выдумки, за которые бьют по губам, а не вырывают глаза. — книга IV, 4, 1 |
Люди растрачивают всю свою жизнь, чтобы достать то, что им будто бы нужно для жизни. — книга V, 18, 16 |
Изящно возразил мудрый Лелий какому-то человеку, сказавшему: «В мои шестьдесят лет…» — «Скажи лучше „не мои шестьдесят“». Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни — в её неуловимости, а удел времени — всегда оставаться не нашим. — книга VI, 32, 11 |
Покамест всё идёт как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает; а вот зрелище вещей необычных, пусть и ничтожных, всегда сладостно. <…> У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. <…> Настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим. — книга VII, 1, 1, 2, 4 |
Кто думает, будто природа может делать лишь то, что она делает часто, тот сильно недооценивает её возможности. — книга VII, 27, 5 |
Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас. Мир не стоит ломаного гроша, если в нём когда-нибудь не останется ничего непонятного. — книга VII, 30, 5 |
И ты удивляешься, что мудрость до сих пор ещё не исполнила своего предназначения! Даже испорченность — и та ещё не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаём все свои силы. — книга VII, 32, 1 |
- De providentia — эссе примерно 64 года, обращённое к Луцилию[5] и местами сходное с нравственными письмами к нему.
«Отчего же с хорошими людьми часто происходят несчастья?» — С хорошим человеком не может случиться ничего дурного: противоположности не смешиваются. Как бесчисленные реки, изливающиеся с неба потоки дождей, великое множество минеральных источников не меняют вкуса морской воды, не делая её хотя бы чуть-чуть менее солёной, так и дух мужественного человека не сгибается под натиском невзгод. Он не двигается с места и окрашивает всё происходящее в свои собственные цвета, ибо он сильнее всего внешнего. — II, 1 | |
'Quare multa bonis uiris aduersa eueniunt?' Nihil accidere bono uiro mali potest: non miscentur contraria. Quemadmodum tot amnes, tantum superne deiectorum imbrium, tanta medicatorum uis fontium non mutant saporem maris, ne remittunt quidem, ita aduersarum impetus rerum uiri fortis non uertit animum: manet in statu et quidquid euenit in suum colorem trahit; est enim omnibus externis potentior. |
Без противника чахнет и добродетель… — II, 4 | |
Marcet sine aduersario uirtus… |
«На мой взгляд, — сказал Деметрий, — нет существа более несчастного, чем тот, кому не встретилось в жизни ни одного препятствия». <…> Если гладиатору дают неравного противника, он расценивает это как бесчестие, ибо знает, что победа без риска — победа без славы. Так же и фортуна: она ищет себе равных, самых доблестных, а других обходит с презрением. Она нападает на самых упорных и несгибаемых, ей нужен противник, с которым она могла бы помериться всей своей силой… — III, 3-4 | |
'Nihil' inquit Demetri 'mihi uidetur infelicius eo cui nihil umquam euenit aduersi.' <…> Ignominiam iudicat gladiator cum inferiore componi et scit eum sine gloria uinci qui sine periculo uincitur. Idem facit fortuna: fortissimos sibi pares quaerit, quosdam fastidio transit. Contumacissimum quemque et rectissimum adgreditur, aduersus quem uim suam intendat… |
Бог, как и мудрый человек, желает показать всем: то, к чему стремится чернь, не есть благо, а то, чего она боится, не есть зло <…>. | |
Hoc est propositum deo quod sapienti uiro, ostendere haec quae uulgus adpetit, quae reformidat, nec bona esse nec mala <…>. |
- IV
Успех может достаться и плебею и бездарности; но укрощать ужасы и подчинять несчастья — удел великого мужа. Всегда быть счастливым и прожить жизнь без единой царапины на душе — значит не узнать ровно половину природы вещей. — 1 | |
Prosperae res et in plebem ac uilia ingenia deueniunt; at calamitates terroresque mortalium sub iugum mittereproprium magni uiri est. Semper uero esse felicem et sine morsu animi transire uitam ignorare est rerum naturae alteram partem. |
Прошу вас, не пугайтесь того, что бессмертные боги используют вместо стрекала для возбуждения нашего духа: бедствие даёт повод к мужеству[6]. По-настоящему несчастными можно назвать тех, кого избыток счастья превратил в расслабленных, кто покоится в праздности, словно корабль, попавший в полосу полного безветрия. Что бы с ними ни случилось, всё застанет их врасплох. <…> всякий, кто кажется избежавшим бед, просто их ещё не дождался. — 6, 7 | |
Nolite, obsecro uos, expauescere ista quae di inmortales uelut stimulos admouent animis: calamitas uirtutis occasio est. Illos merito quis dixerit miseros qui nimia felicitate torpescunt, quos uelut in mari lento tranquillitas iners detinet: quidquid illis inciderit, nouum ueniet. <…> malis seruat <…> quisquis uidetur dimissus esse dilatus est. |
Человек, которого застеклённые окна защищали от малейшего дуновения, на чьих ногах постоянно менялись мягкие согревающие повязки, у кого в столовой под полом и в стенах всегда работало отопление, подвергается смертельной опасности, даже если его коснётся самый лёгкий ветерок. — 9 | |
Quem specularia semper ab adflatu uindicaverunt, cuius pedes inter fomenta subinde mutata tepuerunt, cuius cenationes subditus et parietibus circumfusus calor temperauit, hunc leuis aura non sine periculo stringet. |
Разве не лучше, призвав на помощь добродетель, переносить постоянные несчастья, чем лопнуть от притока всевозможных благ? От голода умирают тихо и спокойно, от обжорства с треском лопаются. — 10 | |
Quidni satius sit perpetuam infelicitatem aduocata uirtute sustinere quam infinitis atque inmodicis bonis rumpi? lenior ieiunio mors est, cruditate dissiliunt. |
… самая крепкая часть тела — та, которой чаще всего пользуются. Надо подставлять себя под удары судьбы, чтобы, сражаясь с нами, она делала нас твёрже… — 12 | |
… solidissima corporis pars est quam frequens usus agitauit. Praebendi fortunae sumus, ut contra illam ab ipsa duremur… |
- VI
«Но как же всё-таки бог допускает, чтобы с добрыми людьми случались несчастья?» — А он не допускает. Он ограждает их от всех несчастий: от преступлений и гнусностей, от нечистых помышлений и корыстных замыслов; <…> он блюдёт и защищает их самих: неужели кто-то станет требовать от бога ещё и того, чтобы он охранял поклажу добрых людей? — 1 | |
'Quare tamen bonis uiris patitur aliquid mali deus fieri?' Ille uero non patitur. Omnia mala ab illis remouit, scelera et flagitia et cogitationes inprobas et auida consilia; <…> ipsos tuetur ac uindicat: numquid hoc quoque aliquis a deo exigit, ut bonorum uirorum etiam sarcinas seruet? |
Считай, что бог словно бы говорит нам: <…> «Презирайте бедность: никто не бывает при жизни так беден, как был при рождении. Презирайте боль: она уйдёт от вас, либо вы от неё уйдёте. <…> Презирайте фортуну: я не дал ей ни одной стрелы, которая могла бы поразить дух. Главной моей заботой было избавить вас от всего, что могло бы заставить вас поступать против воли: вам всегда открыт выход. Не хотите драться — можете бежать. Вот почему из всех вещей, которые я счёл необходимыми для вас, самой легкодоступной я сделал смерть. Я поместил душу на покатом месте: от малейшего толчка она скользнёт к выходу; приглядитесь и увидите, какая короткая и удобная дорога ведёт на свободу. Я не заставляю вас ждать у выхода так же долго, как у входа. Если бы человек умирал так же долго, как рождается, фортуна забрала бы слишком большую власть над вами». — 3, 6, 7 | |
Puta deum dicere: <…> "Contemnite paupertatem: nemo tam pauper uiuit quam natus est. Contemnite dolorem: aut soluetur aut soluet. <…> Contemnite fortunam: nullum illi telum quo feriret animum dedi. Ante omnia caui ne quis uos teneret inuitos; patet exitus: si pugnare non uultis, licet fugere. Ideo ex omnibus rebus quas esse uobis necessarias uolui nihil feci facilius quam mori. Prono animam loco posui: ~trahitur~ adtendite modo et uidebitis quam breuis ad libertatem et quam expedita ducat uia. Non tam longas in exitu uobis quam intrantibus moras posui; alioqui magnum in uos regnum fortuna tenuisset, si homo tam tarde moreretur quam nascitur." |
- De constantia sapientis — диалог[5] примерно 55 года.
… между стоиками и всеми прочими, кто сделал мудрость своей специальностью, существует такое же различие, как между мужчинами и женщинами. В самом деле, и те и другие одинаково участвуют в человеческой жизни, но первые рождены повелевать, а вторые — повиноваться. Все прочие мудрецы обращаются к людям примерно так же, как домашние врачи-рабы к больным господам: слова их мягки и льстивы, и лечат они не тем средством, которое действует лучше и быстрее, а тем, на какое согласится больной. Стоики берутся за дело по-мужски и не заботятся о том, чтобы указываемый ими путь казался привлекательным для новичков: они ищут путь самый короткий, который сразу заставит нас карабкаться вверх к высочайшей вершине, недосягаемой для любых стрел, ибо она возвышается даже и над судьбой. | |
… ceteros sapientiam professos interesse quantum inter feminas et mares non inmerito dixerim, cum utraque turba ad uitae societatem tantundem conferat, sed altera pars ad obsequendum, altera imperio nata sit. Ceteri sapientes molliter et blande, ut fere domestici et familiares medici aegris corporibus, non qua optimum et celerrimum est medentur sed qua licet: Stoici uirilem ingressi uiam non ut amoena ineuntibus uideatur curae habent, sed ut quam primum nos eripiat et in illum editum uerticem educat qui adeo extra omnem teli iactum surrexit ut supra fortunam emineat. |
… в Катоне бессмертные боги дали нам такой образец мудрого мужа, до которого далеко и Улиссу и Геркулесу предшествовавших столетий. Наши стоики провозгласили их мудрецами за то, что они были неутомимы в преодолении трудностей, презирали наслаждения и победили всех чудовищ. Катон не ходил с голыми руками на диких зверей: преследовать их — дело охотников и грубых дикарей; он не уничтожал огнём и мечом чудовищ и не застал те времена, когда можно было верить, будто небо держится на плечах одного человека. Живя в тот век, когда старинная доверчивость была давно отброшена и человеческое хитроумие достигло вершины всякого искусства, он сражался с многоглавым злом честолюбия, с непомерной жаждой власти, которой не мог насытить даже весь земной шар, поделённый на троих; он один выступил против пороков вырождающегося общества, обваливающегося под собственной тяжестью; он стоял, держа на своих плечах рушащееся государство, насколько мог удержать его один человек, до тех пор, пока не рухнул вместе с бременем, которому так долго не давал упасть. Они перестали существовать одновременно, ибо разделить их было бы невозможно, да и кощунственно: ни Катон не пережил свободы, ни свобода — Катона. — II, 1-2 | |
… Catonem autem certius exemplar sapientis uiri nobis deos inmortalis dedisse quam Vlixem et Herculem prioribus saeculis. Hos enim Stoici nostri sapientes pronuntiauerunt, inuictos laboribus et contemptores uoluptatis et uictores omnium terrorum. Cato non cum feris manus contulit, quas consectari uenatoris agrestisque est, nec monstra igne ac ferro persecutus est, nec in ea tempora incidit quibus credi posset caelum umeris unius inniti: excussa iam antiqua credulitate et saeculo ad summam perducto sollertiam cum ambitu congressus, multiformi malo, et cum potentiae inmensa cupiditate, quam totus orbis in tres diuisus satiare non poterat, aduersus uitia ciuitatis degenerantis et pessum sua mole sidentis stetit solus et cadentem rem publicam, quantum modo una retrahi manu poterat, tenuit, donec abstractus comitem se diu sustentatae ruinae dedit simulque extincta sunt quae nefas erat diuidi; neque enim Cato post libertatem uixit nec libertas post Catonem. |
… оскорбление <…> не причиняет вреда, а только сердит. Бывают, однако, души настолько распущенные и суетные, что оскорбление полагают горше обиды[К 3]. Ты можешь встретить раба, который предпочитает плети пощёчине и согласен умереть под палками, лишь бы не слышать оскорбительных слов. Мы дошли в нашей нелепости до того, что мысль о боли мучит нас не меньше самой боли, словно мы маленькие дети, пугающиеся темноты, гримас и уродливых масок; чтобы заставить их плакать, достаточно произнести неприятное слово или погрозить пальцем… — V, 1-2 | |
… contumelia <…> non laeduntur homines sed offenduntur. Tanta est tamen animorum dissolutio et uanitas ut quidam nihil acerbius putent; sic inuenies seruum qui flagellis quam colaphis caedi malit et qui mortem ac uerbera tolerabiliora credat quam contumeliosa uerba. 2. Ad tantas ineptias peruentum est ut non dolore tantum sed doloris opinione uexemur, more puerorum, quibus metum incutit umbra et personarum deformitas et deprauata facies, lacrimas uero euocant nomina parum grata auribus et digitorum motus… |
… мудрец принадлежит к породе тех, кто долгим и ревностным упражнением достиг могучей крепости, которая способна вынести натиск любой враждебной силы и утомить её. — IX, 5 | |
… puta genere sapientem, eorum qui exercitatione longa ac fideli robur perpetiendi lassandique omnem inimicam uim consecuti sunt. |
Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется. — XII, 1 | |
Quem animum nos aduersus pueros habemus, hunc sapiens aduersus omnes quibus etiam post iuuentam canosque puerilitas est. |
Мудрец ко всем людям относится так, как врач к своим больным; а тот не брезгует ни прикасаться к срамным частям больного, если они требуют лечения, ни рассматривать его кал и мочу, ни выслушивать ругательства охваченных горячечным бредом. Мудрец знает, что все, кто важно разгуливает в пурпурных тогах, словно здоровые, на самом деле всего лишь разряженные больные, а больным простительна несдержанность. — XIII, 2 | |
Hunc adfectum aduersus omnis habet sapiens quem aduersus aegros suos medicus, quorum nec obscena, si remedio egent, contrectare nec reliquias et effusa intueri dedignatur nec per furorem saeuientium excipere conuicia. Scit sapiens omnis hos qui togati purpuratique incedunt, ualentes colorati, male sanos esse, quos non aliter uidet quam aegros intemperantis. |
… все люди непохожи друг на друга, но для мудреца они одинаковы — всех равняет глупость. <…> если нас очень огорчает чьё-то презрение, значит, нам особенно приятно было бы уважение именно этого человека. — XIII, 5 | |
… omnes enim inter se differant, sapiens quidem pares illos ob aequalem stultitiam omnis putat. <…> a quo quisque contemni moleste ferat, suspici gaudeat. |
… вступая в препирательство с кем-то, мы признаём его своим противником, а следовательно, равным себе, даже если мы и победим в стычке. — XIV, 2 | |
… facit se aduersarium qui contendit, et, ut uincat, par fuit. |
Один и тот же рассказ может рассмешить нас, если нас двое, и возмутить, если его слышит много народу; мы не позволяем другим заикнуться о том, о чём сами говорим постоянно… — XVI, 4 | |
Coram uno aliquid dictum ridemus, coram pluribus indignamur, et eorum aliis libertatem non relinquimus quae ipsi in nos dicere adsueuimus… |
Говорят, что Гай Цезарь отличался помимо прочих немалочисленных своих пороков каким-то удивительным сладострастием в оскорблениях; ему непременно нужно было на всякого повесить какой-нибудь обидный ярлык, при том что сам он представлял собой благодатнейший материал для насмешек: омерзительная бледность, выдающая безумие; дикий взгляд глубоко спрятанных под старческим лбом глаз; неправильной формы безобразная лысая голова с торчащими там и сям жалкими волосёнками; прибавь к этому шею, заросшую толстенной щетиной, тонюсенькие ножки и чудовищно громадные ступни. <…> | |
C. Caesar, inter cetera uitia quibus abundabat contumeliosus, mira libidine ferebatur omnis aliqua nota feriendi, ipse materia risus benignissima: tanta illi palloris insaniam testantis foeditas erat, tanta oculorum sub fronte anili latentium toruitas, tanta capitis destituti et ~emendacitatis~ capillis adspersi deformitas; adice obsessam saetis ceruicem et exilitatem crurum et enormitatem pedum. <…> |
Без первоисточника
[править]Бывают заблуждения, имеющие видимость истин.[7] |
Жестокость всегда проистекает из бессердечия и слабости.[8] |
Кто, имея возможность предупредить преступление, не делает этого, тот ему способствует.[9] — примерно равно 4:17 Послания Иакова |
Одни преступления открывают путь другим.[9] |
Порицание со стороны дурных людей — та же похвала.[9] |
Статьи о произведениях
[править]- См. в отдельной категории
О Сенеке
[править]… почти одного Сенеку и брала тогда в руки молодёжь. Я <…> не желал позволять предпочитать его более талантливым писателям, которых он не переставал преследовать своими нападками, сознавая разницу своего стиля с их стилем и не надеясь нравиться, как стилист, тем, кому нравились они. Впрочем, его скорее любили, нежели подражали ему, и столько же удалялись от него, сколько сам он расходился с авторами старой школы. <…> но им нравились исключительно отрицательные его стороны; каждый лез изо всех сил, чтобы брать пример с него в этом отношении. Если затем всякий хвастался, что пишет стилем Сенеки, он лишь унижал его. Но в нём было и много крупных достоинств, — выдающийся легко изобретательный ум, масса эрудиции, обширное знакомство с предметом, причём, однако, он подчас ошибался, по вине лиц, которым поручал делать изыскания в той или другой области знания. Он разрабатывал почти все виды литературных произведений, — от него остались речи, стихотворения, письма и диалоги. Как философ, он недостаточно вдумчив, но в роли обличителя пороков превосходен. У него масса прекрасных сентенций; <…> но, как стилист, он очень часто неправилен, и — что всего хуже — недостатки его скрыты сплошь и рядом под красивою внешностью. <…> он с бо́льшим вкусом выражал свои блестящие мысли, если б он не обращал внимания на одно и не гнался за тем, что мало полезно; если б не был влюблён во всё своё; если б не портил серьёзного содержания, облекая его в форму крайне коротких сентенций…[К 4] — перевод: В. А. Алексеев, 1896 | |
| — Квинтилиан, «Воспитание оратора» (книга X, I, 125-130), около 95 |
Смерть Бурра сломила влияние Сенеки, ибо добрые правила, которые они оба внушали Нерону, с устранением одного из них утрачивали для него силу, и он стал приближать к себе недостойных людей. А те возводили на Сенеку всевозможные обвинения, говоря, что он продолжает наращивать своё огромное, превышающее всякую меру для частного лица состояние, что домогается расположения граждан, что красотою и роскошью своих садов и поместий превосходит самого принцепса. Упрекали они Сенеку также и в том, что славу красноречивого оратора он присваивает только себе одному и стал чаще писать стихи после того как к их сочинению пристрастился Нерон. Открыто осуждая развлечения принцепса, он умаляет его умение править лошадьми на ристалище и насмехается над переливами его голоса всякий раз, когда тот поёт. Доколе же будет считаться, что всё достославное в государстве обязательно исходит от Сенеки? | |
| — Тацит, «Анналы» (XIV 52, XV 60, 63), около 115 |
| — Светоний, «Жизнь двенадцати цезарей» («Калигула», LIII), около 120 |
Сенека писал о нищете, сидя за столом лимонного дерева, стоимостью в столько-то тысяч сестерциев, — <…> классическое шутовство.[К 6] | |
| — братья Гонкур, «Дневник», 28 января 1863 |
Завершающим выводом исследования Бруно Бауэра является то, что <…> Сенека был, так сказать, дядей христианства.[12] | |
| — Фридрих Энгельс, «Бруно Бауэр и первоначальное христианство», 1882 |
- см. Саша Чёрный, «Читатель», 1911 или 1912
Сенека был несчастным даже тогда, когда писал о счастье. Впрочем, он был стоиком, а у стоиков не больше чувства, чем у прокажённых. <…> | |
| — «Анти-Сенека, или Рассуждение о счастье», 1748 |
… его нельзя заподозрить в том, что его сердце было столь же чисто и добродетельно, как его перо. Обладая в избытке пороками и богатствами, не смешно и не преступно ли выступать в защиту добродетели и бедности? | |
… qu’on ne soupçonne pas d’avoir eu le cœur aussi pur & aussi vertueux que la plume ! Plein de vices & de richesles, n’ed-il pas ridicule & scélérat de plaider pour la vertu & la pauvreté ? | |
| — «Предварительное рассуждение», 1751 |
Комментарии
[править]- ↑ Допустимы оба варианта, но словари имён собственных отдают предпочтение ударению на второй слог.
- ↑ Упомянуто в XCV письме к Луцилию (47)[2].
- ↑ Сильной обиды действием, несправедливости.
- ↑ Конец в другом переводе: «дробит веские мысли на мельчайшие сентенции».</ref>[11].
- ↑ Намёк на отрывистую сентенциозность его стиля.
- ↑ Вариант трюизма — см. XVII—XXI «О блаженной жизни».
Примечания
[править]- ↑ Сенека. Эпиграммы // Античная лирика. — М.: Художественная литература, 1968. — С. 459. — (Библиотека всемирной литературы. Т. 4).
- ↑ 1 2 3 С. А. Ошеров. Примечания // Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. — М.: Наука, 1977. — С. 373.
- ↑ О граде Божьем / Перевод Киевской Духовной Академии, 1905-1910.
- ↑ Древнеримские мыслители. Свидетельства. Тексты. Фрагменты. — Киев, 1958.
- ↑ 1 2 3 Л. А. Сенека. Философские трактаты / перевод и комментарии Т. Ю. Бородай. — СПб.: Алетейя, 2000
- ↑ Афоризмы: по иностранным источникам. — М.: Прогресс, 1966. — С. 262.
- ↑ Афоризмы: по иностранным источникам / ред. П. П. Петров. — М.: Прогресс, 1972. — С. 251.
- ↑ Знамя. — 1972. — № от 1 до 6. — С. 178.
- ↑ 1 2 3 Афоризмы: по иностранным источникам / ред. Я. В. Берлин, П. П. Петров. — М.: Прогресс, 1966.
- ↑ Счастье // Энциклопедия мудрости / составитель Н. Я. Хоромин. — Киев: книгоиздательство «Пантеон» О. Михайловского, 1918. — (переиздание: Энциклопедия мысли. — М.: Русская книга, 1994.)
- ↑ С. Ошеров. Сенека: Философ, прозаик, поэт // Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Трагедии. — М.: Художественная литература, 1986. — С. 16. — (Библиотека античной литературы).
- ↑ С. А. Ошеров. Сенека-драматург // Сенека. Трагедии. — М.: Наука, 1983. — С. 372. — (Литературные памятники).
Ссылки
[править]- Сенека на сайте ancientrome.ru