Уховёртка, под которой чаще всего имеется в виду повсеместно живущая в Евразии уховёртка обыкновенная (лат.Forficula auricularia), клещак или двухвостка — всеядное насекомое из отряда кожистокрылых. Часто селится в сельских районах рядом с жильём человека, где причиняет вред сельскохозяйственным и огородным культурам. С другой стороны, уничтожает других огородных вредителей, например тлю. Активна в сумерки и ночью, днём прячется в тёмных и сырых укрытиях. Способна летать, но делает это крайне редко.
Названия уховёрток в различных языках означают «проткни уши» или нечто близкое. Существует несколько версий происхождения названия. Есть миф, что уховёртка залезает в ухо спящего человека, протыкая барабанную перепонку, добирается до мозга и откладывает там яйца, постепенно убивая свою жертву. По другой версии эти насекомые получили название благодаря коротким крыльям, в сложенном состоянии напоминающим ушки. Кроме того, бросающиеся в глаза клешни на конце тела уховёрток схожи с инструментом, которым косметологи в прошлые века прокалывали женские уши для серёжек.
Я как-то читала, что уховёртки высиживают свои яйца и ухаживают некоторое время за вылупившимися из них личинками. У насекомых это встречается очень редко; большинство из них обыкновенно не доживает до появления на свет своего нового поколения.[3]
Я в то время не знала, что уховёртки питаются главным образом растительною пищей. Что они могут переносить также и мясную пищу, это показал мой опыт.[3]
Хорошенькие, белые как снег, уховёрточки, с вполне развитыми щупальцами и челюстями, оживлённо ползали и копошились возле своей матери. Я положила к ним в чашку ломтик сочной груши, который был тотчас же облеплен этою мелюзгой...[3]
Лишь только усталые путники разбивали лагерь и располагались отдохнуть, как они в ужасе вскакивали от множества уховерток, тысячами облеплявших платье, волосы, лицо.
...случайно наткнулись на кучу уховёрток. Эти насекомые (действительно необычайных размеров, хотя и не таких, как показывал мистер Скиннер), поспешили разбежаться, но Коссару, проявившему при этом необычайную деятельность, удалось передавить ногами и прикладом очень многих.[4]
Уховертки не так вредны, как надоедливы. Они питаются листьями и овощами; поедают также мертвых пчел, но живых не трогают. Любят полакомиться медом, но это им редко удается: пчелы выгоняют их вон.[5]:393
— Ипполит Кораблёв, «Учебник пчеловодства», 1910
И вот гадкая уховертка… Я их боюсь! Они залезают в уши, и человек глохнет — они там ткут паутину…[6]
...кто-то при мне раздавил ногой и растер „в небытие“ уховертку. Тогда впервые у меня стало отчетливо чувство, что ничего нельзя уничтожить, <...> что даже уховертка перешла в другой мир, исчезла из нашего плана бытия, но не уничтожилась.[8]
На конце тела уховёртки расположена пара придатков в форме клещей или щипцов. Они развиты у обоих полов, однако у самцов более крупные, снабжены зубчиками с внутренней стороны, тогда как у самок они гладкие и почти прямые.[11]:162
— Владимир Бабенко, «Животные рядом с нами», 2018
Если протянуть к уховёртке руку, она выгнет заднюю часть туловища и выставит свои щипцы навстречу опасности. Она способна проколоть кожу человека до крови, но делает это только в целях самозащиты.[11]:162
Уховёртки (Forticula auriculata). Их очень часто можно видеть в ульях сидящими где нибудь под подушкою, либо в щелях. Они темнокоричневого цвета с очень короткими крыльями. На конце тела — два отростка в виде хвостиков. Уховёртки не так вредны, как надоедливы. Они питаются листьями и овощами; поедают также мёртвых пчел, но живых не трогают. Любят полакомиться мёдом, но это им редко удаётся: пчёлы выгоняют их вон.[5]:393
Тело уховёртки продолговатое, уплощённое, окрашено в коричневый цвет. Голова сердцевидной формы. Надкрылья короткие, кожистые. Задние крылья широкие, перепончатые, с радиально расположенными жилками. Длина самок 12-14 мм, самцов 13-17 мм. На конце тела уховёртки расположена пара придатков в форме клещей или щипцов. Они развиты у обоих полов, однако у самцов более крупные, снабжены зубчиками с внутренней стороны, тогда как у самок они гладкие и почти прямые.[11]:162
— Владимир Бабенко, «Животные рядом с нами», 2018
Днём уховёртка прячется в труднодоступных сырых и прохладных местах: складках пожухлых листьев, соцветиях, древесных расщелинах, под камнями и поваленными деревьями. Ночью выползает из укрытий и отправляется на поиски корма. <...>
Несмотря на развитые крылья, насекомое пользуется ими крайне неохотно. В полёте держит тело почти вертикально. Складывая крылья, дважды подворачивает их под надкрылья.
Насекомое использует свои щипцы как для удержания добычи, так и для защиты. Если протянуть к уховёртке руку, она выгнет заднюю часть туловища и выставит свои щипцы навстречу опасности. Она способна проколоть кожу человека до крови, но делает это только в целях самозащиты.[11]:162
Одним из величайших неудобств путешествия являлось обилие насекомых. Лишь только усталые путники разбивали лагерь и располагались отдохнуть, как они в ужасе вскакивали от множества уховёрток, тысячами облеплявших платье, волосы, лицо. «Саранча, вши и блохи — ничто в сравнении с этими проклятыми уховёртками, — говорит Стэнли. — Можно сойти с ума даже при одной мысли о них».
Я как-то читала, что уховёртки высиживают свои яйца и ухаживают некоторое время за вылупившимися из них личинками. У насекомых это встречается очень редко; большинство из них обыкновенно не доживает до появления на свет своего нового поколения.
В одно прекрасное майское утро я долго бродила среди скал, каменьев, старых древесных пней и зарослей папоротников, разыскивая гнездо уховёртки. Много бегало там разных жуков, личинок и многоножек, но уховёрток не попадалось. Я хотела уже покончить мои розыски, как вдруг увидела, под отвёрнутым камнем, небольшое углубление, величиной с горошину, в котором лежало штук двадцать маленьких, круглых, прозрачных яичек, величиной с булавочную головку. Вслед затем прибежала уховёртка и уселась на гнездо. Я страшно обрадовалась: наконец-то желание моё исполнилось — я нашла высиживающую уховёртку-мать.[3]
Чтобы предупредить сильное высыхание земли, я опрыскивала её слегка водой. Когда та или другая капелька падала при этом близко от гнезда, уховертка-мать каждый раз сильно волновалась: она бегала со своими яичками взад и вперёд, пока не находила для них вполне сухого местечка. Когда же я совсем прекратила опрыскивание, насекомое стало отыскивать самые сырые местечки для помещения яиц и, казалось, охотно даже встретило возобновлённое опрыскивание, причём само сосало ртом воду и ощупывало увлажнённую землю своими щупальцами.[3]
В течение трёх недель была она таким образом неутомимо занята, причём питалась маленькими кусочками сырого мяса и комнатными мухами. Я в то время не знала, что уховёртки питаются главным образом растительною пищей. Что они могут переносить также и мясную пищу, это показал мой опыт. В первый раз я дала ей свежепойманную комнатную муху. Она долго её осматривала, тревожно обегая вокруг неподвижно лежавшего «чудовища», ощупывала щупальцами, схватывала челюстями и, наконец, убедившись, что «чудовище» это не способно причинить ей никакого вреда, начала медленно его поедать. По прошествии часа от мухи остались одни только крылышки.[3]
Так как весна была лишь в самом ещё начале и трудно было добывать насекомых, то я направила мои поиски в оранжерею, где, однако, с большим лишь трудом отыскала одну тлю. К большому моему удивлению и вопреки ожидания, уховёртка, вместо того, чтобы тотчас же проглотить это маленькое нежное насекомое, начала прежде всего высасывать из трубочек его тела сладкий медовый сок. Делала она это с таким же, по-видимому, удовольствием, с каким то же самое делают и муравьи. Три-четыре минуты продолжалось это удовольствие, и затем госпожа уховёртка скушала маленькую зелёную козявочку, как говорится, «с ножками и рожками»…[3]
По прошествии трёх недель, в одно прекрасное утро, я нашла, к большой моей радости, яички уже высиженными. Хорошенькие, белые как снег, уховёрточки, с вполне развитыми щупальцами и челюстями, оживлённо ползали и копошились возле своей матери. Я положила к ним в чашку ломтик сочной груши, который был тотчас же облеплен этою мелюзгой; очевидно, он представил собою наиболее подходящую для них пищу.[3]
Я вспоминаю В. Ф. Нувеля: один-единственный раз за всю свою жизнь выбрался он из Петербурга не в Мартышкино, где жил Сомов, а в настоящую деревню, как это вот Кислово, и на лоне природы в ухо залезла к нему уховёртка. И уж мне мерещатся везде эти нувелевские уховертки.[7]
Зрелище смерти всегда поучительно. Какая бы она ни была, она всегда — чудо и таинство. Наша мысль, а если это близкий человек — наша любовь, вместе с умирающим как будто переступает через эту грань, заглядывает в иной мир и удостоверяется в его существовании. Я испытал это впервые, когда кто-то при мне раздавил ногой и растер „в небытие“ уховертку. Тогда впервые у меня стало отчетливо чувство, что ничего нельзя уничтожить, что это бессмыслица, переносимая нашим умом и духом, что даже уховертка перешла в другой мир, исчезла из нашего плана бытия, но не уничтожилась.[8]
Страх — вещь иррациональная. Меня ужасно пугают уховёртки, наводнившие наш дом в Ирландии. Я предпочту на скорости 180 км/ч нестись по трассе в Монце, чем позволить им ползать вокруг меня.
Идите-ка сюда. Вот этот красавец — красотел пахучий. Верно, запах мускуса. А это называется — жужелица золотистоямчатая. Это — уховёртка. Нет, никому она уши не откручивает, но раньше считали, что она может заползти в ухо человека.[12]
Дибабсы жили в красивом белом одноэтажном домике с тростниковой крышей, сплошь покрытом ползучими растениями и плющом, с прелестным крытым крылечком, обвитым жимолостью и всякой всячиной; в летние вечера уховертки падали, бывало, в чай и всегда опрокидывались на спину и ужасно дрыгали ножками...
Жук отправился дальше и наткнулся на черепок от горшка. Ему не следовало бы лежать тут, но раз он лежал, под ним можно было найти приют. Под ним и жило несколько семейств уховёрток. Им простора не требовалось, — было бы общество. Уховёртки отличаются материнскою нежностью, и у них поэтому каждый малютка был чудом ума и красоты.
— Наш сынок помолвлен! — сказала одна мамаша. — Милая невинность! Его заветнейшая мечта — заползти в ухо к священнику. Он совсем ещё дитя; помолвка удержит его от сумасбродств. Ах, какая это радость для матери!
— А наш сын, — сказала другая, — едва вылупился, а уж сейчас за шалости! Такой живчик! Ну, да надо же молодежи перебеситься! Это большая радость для матери! Не правда ли, господин навозный жук?[1]
Каждая местность Парижа славится какими-нибудь интересными находками по этой части. На дровяных дворах урсулинок водятся уховертки; в Пантеоне — тысяченожки, а во рвах Марсова поля — головастики.[2]
— Кто-нибудь изъ васъ долженъ идти съ нами и намъ свѣтить. Нѣтъ, черный жукъ, ты слишкомъ толстъ, а отъ твоей тысячи ножекъ у меня голова закружится. Эй, ты, тамъ, уховертка! Твой видъ мнѣ нравится. Иди и неси свѣтъ въ твоихъ ножницахъ! Жужжелица, а ты бѣги и найди блуждающій огонекъ или факелъ-гнилушку!
Его повелительный голосъ производилъ впечатлѣніе на насѣкомыхъ, и они ему повиновались.
Они вошли въ ходы, принадлежавшіе червямъ. Впереди шла уховертка съ свѣтящейся гнилушкой, за ней — Плейзеръ и Іоганнесъ. Тамъ было узко и темно.
— Нам, шер, шовершенно невозможно там оштаватша! — гремел Скиннер. — Мы вшо ждали, не будет ли лучше, а дела идут все хуже, шер. Не одни только оши, шер, там теперь завелишь уховертки вот такой величины, шер! (При этом Скиннер протянул руку, а другою отмерил еще половину своей грязной груди). Мишшиш Шкиннер лишилась чувштв, когда увидала такую! <...> Уховерток-то мы видели… две их было… с большую щуку величиной, шер…[4]
Запасы были сложены в домике, очевидно, подвергшемся по уходу миссис Скиннер разграблению крысами; лошадей отвели назад в Хиклиброу; мертвую крысу перетащили через забор и положили в виду окон домика, причем случайно наткнулись на кучу уховёрток. Эти насекомые (действительно необычайных размеров, хотя и не таких, как показывал мистер Скиннер), поспешили разбежаться, но Коссару, проявившему при этом необычайную деятельность, удалось передавить ногами и прикладом очень многих.[4]
Синьора Альбьера повела плечами и поморщилась, увидев сороконожек с мокрицами:
— Что это за гадость, Леонардо? И вот гадкая уховертка… Я их боюсь! Они залезают в уши, и человек глохнет — они там ткут паутину…
Леонардо засмеялся:
— Нет, мама Альбьера, это все сказки. Я их хорошо знаю, этих уховерток.
— Зачем они тебе нужны?
— Мне все нужно, — серьезно отвечал Леонардо. — Я считаю у них ножки, усики, узнаю, у кого и какие, есть крылья, и смотрю, какая разница. Ну, какая разница, понимаешь? Я вот все смотрел на мух: почему их так трудно поймать? Они, понимаешь, очень глазастые.[6]
Насекомые отличаются огромною силою: пропорционально, таракан в 12 раз сильнее человека, уховёртка в 40 раз сильнее лошади:
если бы насекомые достигали больших размеров, — это были бы самые грозные из чудовищ.
Если верить Старику Трашбаргу, планету обнаружили такой, какова она ныне, в животе гигантской уховёртки в полпятого пополудни в один прекрасный врунедельник…
Везу тебе, любимая моя, подарки, а самый чудесный из них — янтарь с доисторической уховёрткой, и видны все её лапки и зазубринки, какими ухо почесывала Бог знает когда.[13]
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
