Шмель, шмели́ (лат.Bombus) — крупное перепончатокрылое мохнатое насекомое из рода шмель семейства настоящих пчёл. Шмели во многих отношениях близки к медоносным пчёлам, однако отличить шмеля от пчелы может и ребёнок, настолько у шмеля характерный вид и комплекция.
Козявочка едва унесла ноги от сердитого Шмеля. Она присела на травку, облизала ножки, запачканные в цветочном соку, и рассердилась.
— Какой грубиян этот Шмель… Даже удивительно!.. Ещё ужалить хотел… Ведь всё моё — и солнышко, и травка, и цветочки.[1]
— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Сказочка про Козявочку» (из цикла «Алёнушкины сказки»), 1880-е
Птицы и насекомые летели, любили и убивали. Колибри кувыркался в воздухе, ловя мошек, чтобы накормить свою, сверкающую изумрудными и рубиновыми огнями, подругу — сидящую на яйцах в развилке двух веточек смоковницы. Мохнатый, точно гусёнок, шмель, в детский кулак величиною, пронзал колибри острым, как шпага, жалом и тут же погибал, схваченный на лету хищным сорокопутом…
На опушке леса стояла старая развалившаяся фанза. Тут мы сели на камни и стали ждать коней. Вдруг длинная темная полоса мелькнула в стороне. Стрелки бросились туда. Это было какое-то большое пресмыкающееся. Оно быстро скользило по траве, направляясь к кустарникам. Стрелки бежали по сторонам, не решаясь подойти к нему близко. Их пугали размеры змеи. Через минуту она доползла до дерева, лежащего на земле, и скрылась в нем. Это был древесный обломок с гнилой сердцевиной около 4 метров длиной и 15 сантиметров в диаметре. Мерзляков схватил палку и стал тыкать ею в отверстие. В ответ на это в дупле послышалось жужжание, а затем оттуда стали вылезать шмели. Значит, внутри дерева было их гнездо. Но тогда куда же девалась змея? Неужели она залезла к шмелям? Почему в таком случае шмели не подняли тревоги, какую они подняли тогда, когда мы просунули в дупло палку? Это заинтересовало всех. Стрелки стали разрубать дерево. Оно было гнилое и легко развалилось на части. Как только дерево было расколото, мы увидели змею. Она медленно извивалась, стараясь скрыться в рухляке. Однако это ее не спасло. Казак Белоножкин ударил змею топором и отсек ей голову. Вслед за тем змея была вытащена наружу. Это оказался полоз Шренка (Coluber Schrenckustr). Он был длиной 1,9 метра при толщине 6 сантиметров. Внутри дерева дупло вначале узкое, а затем к комлю несколько расширялось. Птичий пух, клочки шерсти, мелкая сухая трава и кожа, сброшенная ужом при линянии, свидетельствовали о том, что здесь находилось его гнездо, а ближе к выходу и несколько сбоку было гнездо шмелей. Когда змея вылезала из дерева или входила в него, она каждый раз проползала мимо шмелей. Очевидно, и шмели и уж уживались вместе и не тяготились друг другом.[2]
А под амбарами оказались кусты белены, которой мы с Олей однажды наелись так, что нас отпаивали парным молоком: уж очень дивно звенела у нас голова, а в душе и теле было не только желанье, но и чувство полной возможности подняться на воздух и полететь куда угодно… Под амбарами же нашли мы и многочисленные гнёзда бархатно-чёрных с золотом шмелей, присутствие которых под землей мы угадывали по глухому, яростно-грозному жужжанию. А сколько мы открыли съедобных кореньев, сколько всяких сладких стеблей и зёрен на огороде, вокруг риги, на гумне, за людской избой, к задней стене которой вплотную подступали хлеба и травы![3]
― На жизнь зачем сердиться? И на меня огрызаться ни к чему, я постарше, могу и совет подать.
― Советчиков расплодилось… Тоже выискался профессор кислых щей, ― криво усмехнулся кавалерист. Опрокинулся на спину, взял цигарку, почадил, жадно глотая махорочный дым.
― Ты, горбун, на шмеля похож. Жужжишь под ухом, жужжишь! А шмель, мать его душу, бесполезная скотина! На кой хрен его бог сочинил? Не ответишь, горбун, куда тебе! Кишка тонка! На, докуривай![4]
Вздыбленный подсолнуховый ствол был толст и с набухшими вдоль зеленоватыми жилами. От жары его разгорячённое устройство напряглось, и потому возникало даже ощущение некоторой неловкости, тем более что вверх по набухшей жиле старательно вползала божья коровка, тревожа, надо понимать, ножками тусклую кожицу бессовестного остолопа. Ещё к стволу, горизонтально гудя, подлетал и, стукаясь, отлетал тяжкий шмель, и мальвы у терраски, как маленькие локаторы, обнаружив в воздухе тихоходного этого бомбовоза, напрасно ждали, чтобы он заполз в разинутые их водянистого цвета нутра и мохнатыми лапками, свисающими с натужно вибрирующего внутренним гудом кузова, навёл там сладкий порядок. Однако полновесный, как медная пуля, сластолюбец упорно интересовался постичь подсолнуховый стебель, поражаясь торчанию из земли этого посоха, а всего более боковой вспухшей жиле, и разглядывал поэтому своими невесть как устроенными глазами невесть что на невесть отчего напрягшемся организме растения. <...> Самолёт подлетал, громко рокоча, однако видно его всё ещё не было. Шмель, до сих пор настырно тыкавшийся в околоподсолнуховую прослойку, оттого что Валька вскочила, сипло гуднул, метнулся и безошибочно вдарился в нутро вовсе уж разинувшейся мальвы, где сразу завозился, захрюкал, словно бы уже часа два как в ней хозяевал. От его влёта мальва отшатнулась на своём водянистом стебле и на какое-то время осталась откинутой, чтобы, упаси Бог, не выронить мохнатое и ворочающееся счастье.[5]
Я сорвала немую иммортель
И подошла к колодцу. Парил зной.
За мной следил докучный, звонкий шмель,
Сверлил мой ум серебряной струной.
Проклятый шмель, кровавое зерно
Всех мук земных, отчаянье и зло,
Ты мне открыл таинственное дно,
Где разум мой безумье погребло!..[6]
.jpg)
