Павел I

Павел I

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Па́вел I (Па́вел Петро́вич; 20 сентября [1 октября] 1754 — 11 |[23] марта 1801 или 12 |[24] марта 1801) — Император Всероссийский с 6 (17) ноября 1796 года. Сын Петра III и Екатерины II. Отец Александра I и Николая I.

Цитаты

Портрет Императора Павла в начале царствования кисти Боровиковского

Закон один для всех и все равны перед ним.

Все ра́вно мои подданные и всем я ра́вно государь.

Человек— первое сокровище государства, и труд его — богатство; его нет, труд пропал, и земля пуста, а когда деревня не в добре, то и богатства нет.

Сбережение государства — сбережение людей, сбережение людей — сбережение государства

Поскольку международные конфликты идут от честолюбия государей и интриг их свиты, то несправедливо допускать, чтобы подданные расточали свою кровь и свои богатства в войнах, в которых им нечего выиграть.

Те, кому Бог вручил власть управлять народами, должны думать и заботиться об их благе

Для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды.

Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.

Свобода, конечно, первое сокровище каждого человека, но должна быть управляема крепким понятием оной, которое ничем иным приобретается, как воспитанием.

Я буду есть на олове до тех пор, пока в России не наступит всеобщее благоденствие!

Утверждая престол наш на правосудии и милосердии, никогда не затворяли мы слуха и внимания нашего к истинным нуждам и правым жалобам верных наших подданных, напротив, отверзли все пути и способы, чтобы глас слабого, утесненного со всей верностию мог до нас проникнуть и получить в законах и повелениях наших скорую защиту.

Повелевать собою — величайшая власть. Я буду счастлив, если достигну её.

Я считаю, что против набирающего силу атеизма следует бороться, объединив усилия всех сил добра. Союз религий есть самая сильная преграда на пути распространяющегося вселенского зла

Увещание ваше продолжать хранить в непорочности сердце мне свое и призывать во всех делах моих помощь небесную принимаю с благодарностью и на сие скажу вам, что то, что подкрепляло меня в известные вам столь тяжкие для меня минуты, то всегда во всех путях моих служит светом, покровом и подкреплением. Сие на Бога упование отняв, истинно немного причин будем мы все иметь, для чего в свете жить. (Павел своему учителю и духовнику архиепископу Платону)

...меня окружает … бесчисленный народ, непрерывно старающийся выразить свою безграничную любовь. (Из письма Павла жене о своём визите в Муром и Кострому)

По вступлении нашем на всероссийский императорский престол, входя по долгу нашему в различные части государственного управления, при самом начальном их рассмотрении увидели мы, что хозяйство государственное, невзирая на учинённые в разные времена умножения доходов, от продолжения чрез многие годы беспрерывной войны и от других обстоятельств, о которых, яко о прошедших, излишним почитаем распространяться, подвержено было крайним неудобностям. Расходы превышали доходы. Недостаток год от году возрастал, умножая долги внутренние и внешние; к наполнению же части такого недостатка заимствованы были средства, больший вред и расстройство за собой влекущие.

	(Рассуждая о том, что люди слишком торопятся со строительством домов, и оттого те получаются непрочными) Причина состоит в том, что в этой стране нет ничего надёжного, а потому все хотят наслаждаться, ибо что будет завтра, неизвестно, и нужно успеть воспользоваться моментом.
	— Великий князь Павел Петрович Франциско де Миранде в 1787 году.

	В существовании Кронштадта есть свой резон, но в существовании Петербурга – никакого. Мыслимое ли дело, чтобы столица была пограничным городом?
	— Великий князь Павел Петрович Франциско де Миранде в 1787 году

Пощадите! Воздуху, Воздуху!.. Что я вам сделал плохого?

Цитаты о Павле I

Семейный портрет Павла с собачкой в Замке Грипсхольм — филиале Национального музея Швеции авторства Анны Розины Де Гаск

Современники о Павле I

	Весьма любил всяких тварей: собачек, кошечек и тому подобных, особливо кошек...
	— Записки Семёна Порошина (детский воспитатель наследника)

	Его Высочество отличала любовь ко всему живому...Вот как-то он надевает ботинки, чтобы идти гулять, и видит на полу мокрицу. А мокрица, как мы помним, — существо довольно противное, многие из нас с удовольствием бы её этим ботинком и хлопнули. А Павел говорит: «Осторожно, осторожно, не трогайте её, она должна спокойно отсюда выползти».
	— Записки Семёна Порошина(1765)

	Его Высочество имеет за собою недостаточек, всем таким людям свойственный, которые более привыкли видеть хотения свои исполненными, нежели к отказам и терпению. Всё хочется, чтобы делалось по-нашему. А нельзя сказать, чтобы все до одного наши желания были таковы, на которые бы благоразумие и об общей пользе попечение всегда соглашаться дозволяли».
	— Записки Семёна Порошина

	Назначенный в детстве генерал-адмиралом, великий князь (Павел) не на шутку занимался своей должностью. Со времен основания русского флота до него не было такого ревнителя о морских делах, ему исключительно порученных.
	— Записки Семёна Порошина

	Если б Его Высочество человек был партикулярной и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем.
	— Записки Семёна Порошина

	Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке, — порвется эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку».
	— Франц Ульрих Теодор Эпинус, учитель физики и математики Павла-цесаревича

В 1765 году сказали что ему, как немецкому принцу, должно быть особенно важно избрание нового императора в Священной Римской империи, а он на это ответил: «Что вы ко мне пристали, какой я немецкий принц, я великий князь российский» [С.А. Порошин. Записка от 26.8.1765.].

… В него легко влюбиться всякой девице. <...> Хотя он невысокого роста, но очень красив лицом; весьма правильно сложен; разговор и манеры его приятны; он кроток, чрезвычайно учтив, предупредителен, и весёлого нрава. Под этой прекрасной оболочкой скрывается душа превосходнейшая, честная и возвышенная и, вместе с тем, самая чистая и невинная, которая знает зло только с самой отталкивающей стороны и вообще сведуща о дурном лишь настолько, насколько это нужно для того, чтобы вооружиться решимостью избежать ему самому и не одобрять. Словом, невозможно сказать довольно ему в похвалу.

— Виктор Сольмс-Зонневальде, прусский посланник в частном письме в Берлин Ассебургу 1773 год

	Воспитание цесаревича пренебрежно совершенно и это исправить невозможно, если только природа не сделает какого-нибудь чуда. Здоровье и нравственность великого князя испорчены вконец.
	— французский посол Дюран (1773)

	Я причисляю к величайшим одолжениям, каким обязан вашему императорскому величеству, то, что вы доставили мне знакомство с принцем, полным совершенств… Его обхождение с людьми, чувства и добродетели восхитили мое сердце.
	— Фридрих II из письма Екатерине II (после свидания с Павлом).

	Он (Павел) показался мне высокомерным и необузданным, и все знающие Россию боятся, как бы его не постигла та же участь, что и его несчастного отца.
	— Прусский король Фридрих II, «Записки», до 1786

	Великий князь одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение; тяжело, однако, быть вторым лицом при такой Государыне.
	— Австрийский император Иосиф II

	Павел — кумир своего народа.
	— Австрийский посланник в Петербурге Иосиф Лобковиц(1775)

	Высокий воспитанник, по счастью, всегда был к набожности расположен, и рассуждение ли или разговор относительно Бога и веры были ему всегда приятны.
	— Духовник и учитель Павла митрополит Платон

	Будучи великим князем, он [Павел] жил довольно скучно в своих загородных дворцах, разумеется, летом; осень преимущественно проводил в Гатчине. Любезен, умен, насмешлив, он не чуждался общества, охотник был до театра и всякой забавы.:56
	— Иван Долгоруков, «Капище моего сердца»

Павел был мал ростом <рост императора был 168 см>. Черты лица имел некрасивые за исключением глаз, которые были у него очень красивы; выражение этих глаз, когда Павел не подпадал под власть гнева, было бесконечно доброе и приятное.<…> Хотя фигура его была обделена грацией , он далеко не был лишён достоинства, обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами; все это запечатлевало его особу истинным изяществом и легко обличало в нём дворянина и великого князя. Он обладал литературною начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык и литературу знал в совершенстве, любил Францию, а нравы и вкусы этой страны воспринял в свои привычки. Разговоры он вел скачками, но всегда с непрестанным оживлением. Он знал толк в изощрённых и деликатных оборотах речи. Его шутки никогда не носили дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем краткие, милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия. …Природа у него была возвышенная и благородная, он был великодушный враг, преданный друг, умел прощать всей душой — и готов был открыто искупить нанесённую другому обиду или несправедливость. … Неожиданно, в минуты крайних решений, он становился сумрачен, буен и странен до сумасбродства.

— Шарлотта Ливен (воспитательница дочерей великого князя Павла Петровича)

	… Граф и графиня Северные покинули столицу нашу (Париж) , увозя с собой просвещённого народа печаль... Их прощания французам были паче всего чувствительны и паче всего лестны. ... «Ваш приятный приезд исполнил наши упования, ...Ваш отъезд исторг из нас все сожаление расставанья» «Надобно было остаться или николи не приезжать»
	— Вирши шевалье Дюкудрея на отъезд Павла с супругой.

...весь народ, со всего города (итальянского Турина) собрался смотреть русских, потому что они отроду не видали русских людей и им сказывали, что у нас все в бородах ходят и друг друга до смерти бьют и вое считали нас за диких, да и во многих мы городах слышали об этом. Однако ж как теперь проехал наш граф Европою, то во всех тех местах теперь уверится народ, что такие же мы люди, как и они и также одевались, как и у них.

— "Записки о заграничном путешествии графа Северного 1781-1782 гг."

	И так весь Париж полюбил Великого Князя, что желал бы хоть вечно остался бы у них жить.
	— "Записки о заграничном путешествии графа Северного 1781-1782 гг."

Тягчайшим из преступлений, совершенных Екатериной после того, как она умертвила своего мужа и Ивана и захватила престол, вероятно, было ее обращение с сыном. Жена-убийца, без сомнения, не могла быть хорошей матерью, но она должна была, по крайней мере, внимательнее относиться к юному великому князю, от имени которого тридцать пять лет правила Россией 1. В детстве он обещал качества, которые она задушила дурным обхождением с ним. Он был умен, имел деятельный характер, расположение к знаниям; в нем жило чувство порядка и справедливости. Все это погибло, так как не имело возможности развиваться. Она нравственно убила своего сына после того, как долгое время колебалась, не должна ли она развязаться с ним в самом деле. Ненависть, которую она к нему испытывала, — единственное доказательство того, что он сын Петра III.и доказательство весомое. Она не могла его выносить, держала вдали от себя, окружала шпионами, притесняла и унижала во всем, и в то время, когда ее временщики, зачастую бывшие моложе ее сына, правили Россией и утопали в роскоши, он жил в уединении, в ничтожестве, не знача ничего и нуждаясь в самом необходимом. Она добилась того, что озлобила его, сделала недоверчивым, угрюмым, странным, подозрительным и жестоким. Какова же должна быть вина матери, если она в конце концов вызывает ненависть и презрение у собственного ребенка! А какое же иное чувство могла ему внушать убийца его отца и захватчица его прав, которая у него на глазах меняла целый полк фаворитов, по очереди делавшихся его угнетателями? Не довольствуясь тем, что он лишен ее нежности и тех преимуществ, которыми он должен был пользоваться как сын, она захотела отнять у него также все права и удовольствия отца. Его жена почти ежегодно приезжала родить в Царское Село и оставляла здесь своих детей в чужих руках. Они росли под присмотром Екатерины, и ни отец ни мать не оказывали ни малейшего влияния на их воспитание, не имели никакой власти над их поведением. В последнее время они жили по целым месяцам не видясь с родителями. Вот как старались извратить сердца этих детей, которые едва знали тех, кому были обязаны жизнью.

— Шарль Массон.

хотя он (Павел), по получении известия сего (об ударе у Екатерины), нимало не медлил, но поспешал колико можно приездом своим в Петербург; однако застал покойную императрицу уже едва только дышащую и давно безгласною. Уверяли все, что он, при сем последнем свидании своем с нею, оказал ей все, что только можно требовать от чувствительного и искренно мать свою любящего сына: он ринулся к ней с возможнейшими изъявлениями всей детской своей любви, плакал, рыдал, целовал у нее руки и все члены, омочал их сыновними слезами и, при оказании всех знаков истинного сокрушения сердечного, находился безотлучно при ней, до самой минуты переселения ее в вечность, что воспоследовало через два часа после его прибытия. Сим изъявил он ей последний долг истинно любившего и почитавшего во всю ее жизнь сына и самым сим поступком приобрел уже первую себе похвалу и одобрение.

— Андрей Болотов

Везутъ одинъ за другимъ два гроба, — первый Петра Третьяго, второй Екатерины Великой. Соединеніе сіе гробовъ мужа и жены (изъ коихъ одинъ, послѣ кратковременнаго царствованія, лежалъ болѣе тридцати лѣтъ въ землѣ, другая, по сверженіи его съ престола, долговременно самодержавствовала и вознесла Россію на верхъ величія и славы) было нѣкое чудное соединеніе. Павелъ Первый, вмѣсто чтобъ оставить судъ надъ ними Богу, являлся въ семъ странномъ зрѣлищѣ сыномъ, мстящимъ воспитавшей его мертвой матери, за мертваго отца, чрезъ три десятилѣтія вырытаго имъ изъ земли. Везомые вмѣстѣ гробы сіи не могли имѣть инаго вида, какъ тотъ, что сіе сдѣлано въ посрамленіе Екатеринѣ, и тѣмъ болѣе располагали умы и сердца всѣхъ къ обвиненію сына ея, что она блескомъ правленія своего привела въ забвеніе виновное восшествіе свое на престолъ, буде и почитать оное виновнымъ.

— Александр Шишков, Записки, 1796

Ненависть Павла Перваго къ матери своей во многихъ дѣйствіяхъ его обнаруживалась. Онъ почиталъ правленія ея слабымъ и не только не хотѣлъ идти по стопамъ ея, но казалось помышлялъ все послѣ нея перемѣнить и передѣлать. Отселѣ, въ подраженіе Прусакамъ и отцу своему, — преобразованіе войскъ въ составѣ оныхъ, въ распорядкѣ, въ одеждѣ и во всемъ прочемъ. Отселѣ многія лица, съ честью служившія, удалены или отставлены; а иныя, по доносамъ и подозрѣніямъ, какихъ въ Екатеринино время не знали, заключены въ крѣпостяхъ, или осуждены жить за присмотромъ въ деревняхъ своихъ. Даже нѣкоторыя, начатыя при императрицѣ и отчасти доконченныя уже зданія, иныя разрушены до основанія, другія оставлены недоконченными. Главнѣйшія изъ нихъ, — красивое, на берегу Невы, мѣстечко, называемое Пеллою, въ которомъ многіе выстроенные уже каменные домы разрыты и превращены въ кучи кирпичей. Исакіевскую церковь, гордившуюся уже мраморными своими стѣнами, велѣно было докончить простымъ изъ кирпича сводомъ.

— Александр Шишков, Записки, 1799

Графъ Безбородко и Кушелевъ, доброхотствовавшіе мнѣ, выпросили, при раздачѣ, или лучше сказать — при расхваткѣ деревень, и на мою долю двѣсти пятьдесятъ душъ, предоставя мнѣ, какъ и всѣмъ другимъ, выбрать ихъ въ любомъ мѣстѣ. Даръ сей тѣмъ больше для меня былъ пріятенъ, что доходы мои заключались въ одномъ только весьма небольшомъ жалованьѣ. Причиною сей раздачи деревень, сказываютъ, былъ больше страхъ, нежели щедрота. Павелъ Первый, напуганный можетъ быть примѣром Пугачева, думалъ раздачею казенныхъ крестьянъ дворянамъ уменьшить опасность отъ народныхъ смятеній. Сія, можно сказать, несчастная боязнь часто тревожила сердце сего монарха и была причиною тѣхъ излишнихъ осторожностей и непомѣрныхъ строгостей, какими, муча другихъ, и самъ онъ безпрестанно мучился, и которыя, вмѣсто погашенія мнимыхъ искръ возмущенія, дѣйствительно порождали ихъ и воспламеняли. Въ первые дни царствованія своего получаетъ онъ письмо, въ которомъ нѣкто безыменный увѣдомляетъ его о дѣлающемся противъ него заговорѣ, будто бы возникающемъ въ одномъ изъ гвардейскихъ полковъ. Прискакалъ онъ самъ туда, собралъ полкъ и сказалъ солдатамъ: «Говорятъ, вы противъ меня возстаете. Ежели это не правда, то пусть всякій изъ васъ, кто не виноватъ, подниметъ руку свою». — Безъ сомнѣнія всѣ подняли. Таковыя средства, показывающія робость предъ тѣми самым людьми, съ которыми послѣ поступали съ великою строгостью, могли подавать поводъ вмѣстѣ и къ дерзости мыслей и къ чувствованію неудовольствія. Между тѣмъ произошло однакожъ и умилительное зрѣлище. Въ томъ же самомъ письмѣ зачинщикомъ заговора наименованъ былъ извѣстный писатель, Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ. Императоръ, держа сіе письмо въ рукахъ, вышелъ въ собраніе офицеровъ, приказалъ прочитать его и со слезами промолвилъ: «Господа! долженъ ли я сему вѣрить?» — Всѣ, видя его плачуща, зарыдали и кинулись къ нему цѣловать его одежду и обнимать колѣна, съ такимъ жаркимъ усердіемъ и стремленіемъ, что изодрали на немъ мундиръ. Дмитріеву тогда же объявлено было, что взведенное на него обвиненіе сочтено клеветою.

— Александр Шишков, Записки, 1798

	А Государь в Бозе почивший… Император Павел Петрович как любил Церковь святую, как чтил святые уставы Ея и сколько сделал для блага Ея, не многие из Царей Русских подобно Ему послужили Церкви Божией…
	— Серафим Саровский

	Павел был много начитан, знал закон, как юрист, и при докладах вникал во все подробности и тонкости дела…
	— Генерал-прокурор Пётр Обольянинов

Пусть растолкуют мне профессоры, магистры, авскультанты, коим и я был некогда, и все эти школьные господа пустословы, которые все любят основывать на неоспоримых аргументах, пусть изыщут мне тайную пружину человеческих капризов и скажут, отчего Павел Первый, злобой против нас рассвирепевший, Павел Первый, которому об нас жена его, фавориты и многие приближенные люди так часто говорили и покровительства нам испрашивали, Павел Первый и, можно сказать, единственный в своем роде, имея возможность за два месяца прежде одним словом то же всё в пользу мою сделать, промучил жену мою во ожиданиях тщетных в Петербурге с лишком два месяца и перед отъездом своим короноваться, тогда, как уже, казалось, ничто не долженствовало приводить нас ему на память, не только вспомнил, но послал генерала как о самой крайней нужде снестись с женой моей о ее желаниях, обременил самого генерал-прокурора приездом к себе в слякоть и непогоду в Павловское с указом, устрояющим судьбу мою, и засуетил круг себя людей столь чиновных. Ужли все это дело случая? Не знаю, но думаю, что нет; думаю, и сам, однако, сомневаюсь, потому что, с другой стороны, странности человека, названного царем, и какое-то мечтательное повышение одного из тысяч миллионов людей, каков я, на неприметном пункте вселенной, каков Петербург — можно ли поистине все это колобродство смертных приписать вседействующей силе и воле Божества, управляющего духом нашим, с которым подобные мирские превращении ничего общего не имеют?

— Иван Долгоруков, «Повесть о рождении моем, происхождении и всей моей жизни...», 1788-1822

В Вене, Неаполе и Париже Павел проникся теми высоко аристократическими идеями и вкусами, которые <…> довели его впоследствии до больших крайностей в его стремлении поддерживать нравы и обычаи старого режима в такое время, когда французская революция сметала всё подобное с Европейского континента. Но как ни пагубны были эти влияния для чуткой и восприимчивой души Павла, вред, причиненный ими, ничто в сравнении с влиянием, которое произвела на него в Берлине прусская дисциплина, на выправка, мундиры, шляпы, кивера и т. п., — словом, всё, что имело какое-либо отношение к Фридриху Великому. Павел подражал Фридриху в одежде, в походке, в посадке на лошади.:228

— Николай Саблуков, «Воспоминания о дворе и временах императора Павла до эпохи его кончины...»

	Павел был одним из лучших наездников своего времени, и с раннего возраста отличался на (рыцарских) каруселях. Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках.:228
	— Николай Саблуков, «Воспоминания о дворе и временах императора Павла до эпохи его кончины...»

...Еще до настоящего времени показывают места, на которых Павел имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами. Паркет положительно протерт в этих местах... Офицерская караульная комната, в которой я сидел во время моих дежурств в Гатчине, находилась рядом с частным кабинетом Павла, и мне нередко приходилось слышать вздохи императора, когда он стоял на молитве.:251

— Николай Саблуков, «Воспоминания о дворе и временах императора Павла до эпохи его кончины...»

	В характере Павла было истинное благородство и великодушие, и хотя он был ревнив ко власти, но презирал те лица, которые слишком подчинялись его воле в ущерб истине и справедливости, а уважал тех, которые для того, чтобы защитить невинного бесстрашно противились вспышке его гнева.:253
	— Николай Саблуков, «Воспоминания о дворе и временах императора Павла до эпохи его кончины...»

	Павел в «глубине души искал правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах карал справедливо и верно».
	— Адам Чарторыйский

	Я припоминаю, как однажды вечером в 1797 году я играла в жмурки с императором Павлом, последним королем Польши (р.1732), принцем Конде (г.р.1736) и фельдмаршалом Суворовым (г.р.1730). Император проделал много веселых и вполне приличных шуток.
	— Шарлотта Ливен

Государь был средняго роста, лицо имел полное, круглое, голос — толстый, сиповатый.

	Император Павел I «был равен Петру Великому по своим делам, если бы не умер так рано».
	— граф Фёдор Ростопчин

	…в поступках его было что-то рыцарское, откровенное…»; «русский Дон-Кихот»
	— Наполеон I

Народ был счастлив, его никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости; поэтому страх внушал им человеколюбие. Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все осознавали это».

— немецкий писатель Август фон Коцебу

Павел имел искреннее и твердое желание делать добро. Перед ним, как перед добрейшим государем, бедняк и богач, вельможа и крестьянин, все были равны. Горе сильному, который с высокомерием притеснял убогого! Дорога к императору была открыта каждому; звание его любимца никого перед ним не защищало… Все, что было несправедливо или казалось ему таковым, возмущало его душу, а сознание власти часто побуждало его пренебрегать всякими замедляющими расследованиями; но цель его была постоянно чистая; намеренно он творил одно только добро»(Коцебу. С. 275—276).

	Наружность его можно назвать безобразною, а в гневе черты его лица возбуждали даже отвращение. Но когда сердечная благосклонность освещала его лицо, тогда он делался невыразимо привлекательным: невольно охватывало доверие к нему, и нельзя было не любить его. Он охотно отдавался мягким человеческим чувствам.
	— Август фон Коцебу, С. 275—276).

Приятно быть русским в такое славное для России время.(1799)

	…даже не обращая внимания на убытки собственной казны… в видах сохранения здоровья жителей Гатчины, а также крестьян округа и солдат, Он (великий князь Павел) озаботился устройством медицинских учреждений, которыми все нуждающиеся в помощи могли пользоваться бесплатно.
	— Бальтазар Кампенгаузен

В мемуарах, письмах и дневниковой прозе XIX века

Когда Павлу I желалось иметь лучшего артиллерийского офицера, который бы умел составить металл орудий, то Милисино <директор корпуса> послал Апрелева и Аракчеева. Последнего Павел предпочел первому, и с этой минуты продолжалось тридцатилетнее его счастие. Вот собственный рассказ графа: «Я сделался комендантом Гатчины и всякий день должен был быть в параде, в разводе и на ученье. <...> Всякий день обедал я у Павла, но на ужин получал два блюда, которые приносились в мою комнату. Итак, и здесь все богатство мое заключалось в одном жалованье, которым я помогал родителям».

— Сергей Маевский, «Мой век, или история генерала Маевского», 1794-1848

Вступление на престол императора Александра было самое благодатное: он прекратил царство ужаса, уничтожил Тайную канцелярию; восстановил права Сената, дворянства и — человечества, отменил строгую и, разумеется, нелепую и бестолковую цензуру. Россия отдохнула. Но образ вступления на престол оставил в душе Александра невыносимую тяжесть, с которой он пошел в могилу. Он был кроток и нежен душой, чтил и уважал все права, все связи семейные и гражданские, а на него пало подозрение в ужаснейшем преступлении — отцеубийстве. Всем известно, что он был совершенно чист в этом отношении. Причуды и действия Павла доходили до сумасшествия: финансы были расстроены, интересы народного богатства, движения торговли и промышленности в нестерпимом стеснении, невинность и честность в ежедневной опасности; злоба, коварство долго имели перед собой широкое поле и действовали неослабно. После ожесточенной ненависти к Франции он восчувствовал нежнейшую дружбу к Бонапарту и готовил свою гвардию быть авангардом французских полчищ для завоевания Индии, т.е. вел ее на верную гибель, без малейшей пользы даже в случае самого блистательного успеха.

— Николай Греч, «Записки о моей жизни», до 1856

В исторической литературе и публицистике

Павел Первый. (Августин Христиан Ритт, 1797)

Раньше, чем заговорщики приготовились действовать, Павел начал подозревать Панина и осенью 1800 г. выслал его в подмосковную деревню. Дело замедлилось, но ненадолго. Руководство заговором перешло в руки петербургского военного губернатора, графа Палена, любимца Павла, который повел его к определенному и решительному концу — «к совершенному устранению Павла от престола какою бы то ни было ценою». Заговор окреп к весне 1801 г. В нём принимало участие петербургское офицерство, опиравшееся на солдатскую массу, пассивно шедшую за своим начальством. 11 марта 1801 г. заговорщики к полуночи проникли в новый дворец Павла, Михайловский замок, построенный на месте старого Летнего дворца. Из 40 или 50 человек заговорщиков до комнат Павла дошло человек 8, и в запальчивом объяснении с ними Павел был убит, в отсутствии графа Палена. Неизвестно, насколько преднамеренно было совершено убийство, но рассказывали, что заговорщики открыто величались своим поступком в первые дни по кончине Павла. Так кончилась жизнь императора Павла, первого из русских государей после Петра, не служившего дворянским интересам.

— Сергей Платонов, Полный курс лекций по русской истории, 1899

Император Павел Первый был первый царь, в некоторых актах которого как будто проглянуло новое направление, новые идеи. Я не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого кратковременного царствования; напрасно считают его каким-то случайным эпизодом нашей истории, печальным капризом недоброжелательной к нам судьбы, не имеющим внутренней связи с предшествующим временем и ничего не давшим дальнейшему: нет, это царствование органически связано как протест — с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников — с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этою императора, борьба с сословными привилегиями — его главной задачей. Так как исключительное положение, приобретенное одним сословием, имело свой источник в отсутствии основных законов, то император Павел I начал создание этих законов. Главный пробел, какой оставался в основном законодательстве XVIII в., заключался в отсутствии закона о престолонаследии, достаточно обеспечивающего государственный порядок. 5 апреля 1797 г. Павел издал закон о престолонаследии и учреждение об императорской фамилии — акты, определившие порядок престолонаследия и взаимное отношение членов императорской фамилии. Это первый положительный основной закон в нашем законодательстве, ибо закон Петра 1722 г. имел отрицательный характер.

— Василий Ключевский, Русская история, Полный курс лекций, 1904

...преобладающее значение дворянства в местном управлении держалось на тех привилегиях, какие утверждены были за этим сословием в губернских учреждениях 1775 г. и в жалованной грамоте 1785 г. Павел отменил эту грамоту, как и одновременно изданную грамоту городам, в их самых существенных частях и принялся теснить дворянское и городское самоуправление. Он пытался заменить дворянское выборное управление коронным чиновничеством, ограничив право дворян замещать выборами известные губернские должности. Этим обозначился основной мотив и в дальнейшем движении управления — торжество бюрократии, канцелярии.

— Василий Ключевский, Русская история, Полный курс лекций, 1904

Император Павел I был первый царь, в некоторых актах которого как будто проглянуло новое направление, новые идеи. Я не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого кратковременного царствования... Император Павел I был первый противодворянский Царь... Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями — его главной задачей...была заявлена новая программа деятельности, которая гораздо серьёзней и последовательней начала осуществляться … преемниками Павла. (Василий Ключевский)

	… характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер. Я нашел своего исторического героя. И ежели бы Бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю.
	— Лев Толстой

	У нас нет даже краткого, фактического обозрения павловского периода русской истории: анекдот в этом случае оттеснил историю
	— С. В. Шумигорский)

Отношение Императора Павла I к Церкви было таково, что только революция 1917 года прервала работы по Его канонизации, однако сознанием русского народа Император Павел давно уже причислен к лику святых. Дивные знамения благоволения Божия к Праведнику, творимые Промыслом Господним у Его гробницы, в последние годы пред революцией не только привлекали толпы верующих в Петропавловский собор, но и побудили причт издать целую книгу знамений и чудес Божиих, изливаемых на верующих молитвами Благоверного Императора Павла I.

— Николай Жевахов

В Триестенской библиотеке как зеница ока хранится ставшая теперь редчайшей уникальная брошюра, изданная в свое время причтом Петропавловского собора, о случаях чудес на гробнице императора Павла Первого, каковых удостоверено не менее трехсот.(П. Н. Шабельский-Борк)

	Император Павел Петрович является самым оклеветанным монархом русской истории.
	— Антон Керсновский

Когда русское общество говорит‚ что смерть Павла была расплатой за его притеснения‚ оно забывает‚ что он теснил тех‚ кто раскинулся слишком широко‚ тех сильных и многоправных‚ кто должен быть стеснён и обуздан ради бесправных и слабых. Может быть‚ это и была историческая ошибка его. Но какая в ней моральная высота! Он любил справедливость — мы к нему несправедливы. Он был рыцарем — а убит из-за угла...

— Владислав Ходасевич

Главная историческая заслуга Павла I состояла в том, что он попытался восстановить строй «народной монархии» (И. Солоневич), который уже 100 лет разрушался европейским абсолютизмом со времени Петра Первого.

	Павел I Сам, не ограничивая Своей самодержавной власти, в день Священного Коронования, положил составленный Им акт на жертвенник Успенского собора, этим перед Богом обещал не изменять того порядка, который Им признавался справедливым и необходимым…
	— Архиепископ Иоанн, Происхождение Закона о Престолонаследии в России, Шанхай, 1936

	Павел фактически упразднил фаворитизм при дворе, попытался разогнать камарилью, чавкающую возле кормушки. И это никак не могло устроить императорское окружение.
	— Елена Съянова

В художественной прозе и беллетристике

Портрет Павла кисти Пьетро Антонио Ротари в горностаевой коронационной мантии и красном мундире артиллериста. Художник умер в августе 1762 года и не успел доделать портрет.

Император Павел Первый царствовал всего четыре года, но он как бы пророчески предвидел, что рано или поздно, хотя бы через сто лет, необходимо будет прийти к совершенно обратному тому, что делала его родительница. И он, несмотря на всё своё отвращение к идеям французской революции, вступил в союзные отношения с первым консулом Французской республики Бонапартом и первый громко заявил о том, что раздел Польши был ошибкой, которую он не может поправить лишь потому, что это зависит не от него одного, а и от короля прусского и императора австрийского, а они никогда не согласятся на то, чтобы Силезия и Саксония отошли от Пруссии, а Краков — от Австрии. Преждевременная смерть прервала дни Павла I, и «блестящее» наследие Екатерины Великой с его непомерным долгом и неестественно несоответствующими выгодам России международными отношениями дошло до нас почти во всей своей прелести, и мы, беспомощно разводя руками пред громадностью нашего государственного долга и враждуя с революционной Францией, продолжали прославлять блестящее правление Екатерины, желая подобострастно подражать ее будто бы «политическому гению». Нужно было, чтобы настоящий русский гений императора Александра III, порвав с немецкими традициями, заключил союз с Францией и чтобы дикий разгул немецкой разнузданности открыл нам наконец глаза на необходимость самостоятельной Польши. Император Павел I сто лет тому назад понимал и то, и другое, а ему в исторической науке не хотели отвести то место, которое ему подобает, и даже люди, симпатично относившиеся к нему, рисковали лишь «оправдывать» его, стараясь выставить тягости, перенесенные им нравственно в детстве и юности. Теперь сами события, в их историческом развитии, оправдывают Павла I, и нет сомнения, что явится настоящий историк, который поймет, что в Павле Петровиче Россия потеряла великого императора.

— Михаил Волконский, «Слуга императора Павла», 1903

Насколько Екатерина Вторая была счастлива в людях, ее окружавших, настолько Павел Первый был неудачлив в выборе своих сподвижников. Соображение, что Екатерина Вторая умела выбирать людей, а Павел Петрович — нет, в корне опровергается выбором Екатериною бездарного Зубова, которому она поручила в конце своего царствования ведение всей иностранной политики. <...> Нужно ясно представить себе ту распущенность и тот хаос в государственном управлении, которые существовали при Екатерине, чтобы понять, какой труд должен был нести Павел Петрович и какую ломку пришлось проделать ему для того, чтобы ввести государственный строй в определенное русло.

— Михаил Волконский, «Слуга императора Павла», 1903

Начало царствования Павла ознаменовано целым рядом указов именно хозяйственного характера. Само собою разумеется, что нововведения Павла I порождали недовольство, и чиновники, обязанные являться на службу к шести часам утра, и офицеры, принужденные бросить свои муфточки и перестать кататься в экипажах, были возмущены и роптали. Этот ропот питался сплетнями, и они распространялись по Петербургу, а оттуда разносились по всей России. На Павла Петровича лгали с остервенением, с нескрываемым злорадством, и эта ложь заносилась в записки досужих людей и до сих пор принимается многими за якобы подлинное свидетельство. Между тем порядок внутреннего управления, установленный Павлом Петровичем, явился настолько прочным и настолько соответствовал нашему духу, что, при всех своих недостатках, происшедших от поспешности, с которой был введен, устоял неизменно в главных своих чертах до наших дней и позволил России развиться и укрепиться, остаться великодержавным государством.

— Михаил Волконский, «Слуга императора Павла», 1903

«Я, один я, был прав в государственных заботах, и теперь понимаю это в совершенстве. Пусть, как человек, я в моем человеческом естестве был подвержен земным слабостям: гневу, вспыльчивости, недоверию, порой даже жестокости. Но, как помазанник и избранник Божий я лишь перед Ним одним нес страшный ответ за все мною сделанное. Я был - один. А внизу меня был мой народ. И все уравнивалось, все обезличивалось под моей полной, абсолютной властью, все теряло свою волю. Не было в глазах моих ни малейшей разницы между знатнейшим дворянином моего государства и последним мужиком, солдатом или нищим. Я не знал чувства лицеприятия, но стремил вверенный мне свыше народ к благу, здоровью и счастью. Те, кто убил меня, они же и прославили меня сумасбродным деспотом. Им нельзя было поступить иначе, ибо в этом было подобие их оправдания перед потомством. А история? - с горечью сказал Призрак. - История - послушная, угодливая, лживая и подкупная раба́, когда она пишется современниками».

— Александр Куприн, «Гатчинский призрак», 1918

Император Павел дремал у открытого окна. В послеобеденный час, когда пища медленно борется с телом, были запрещены какие-либо беспокойства. Он дремал, сидя на высоком кресле, заставленный сзади и с боков стеклянною ширмою. Павлу Петровичу снился обычный послеобеденный сон. Он сидел в Гатчине, в своем стриженом садике, и округлый купидон в углу смотрел на него, как он обедает с семьей. Потом издали пошел скрип. Он шел по ухабам, однообразно и подпрыгивая. Павел Петрович увидел вдали треуголку, конский скок, оглобли одноколки, пыль. Он спрятался под стол, так как треуголка была — фельдъегерь. За ним скакали из Петербурга. — Nous sommes perdus… — закричал он хрипло жене из-под стола, чтобы она тоже спряталась. Под столом не хватало воздуха, и скрип уже был там, одноколка оглоблями лезла на него. Фельдъегерь заглянул под стол, нашел там Павла Петровича и сказал ему: — Ваше величество. Ее величество матушка ваша скончалась. Но как только Павел Петрович стал вылезать из-под стола, фельдъегерь щелкнул его по лбу и крикнул: — Караул! Павел Петрович отмахнулся и поймал муху.

— Юрий Тынянов, «Подпоручик Киже (Тынянов)», 1928

В 1798 году Наполеон мимоходом, направляясь в Египет, захватил остров Мальту. Несмотря на боевые запасы артиллерии, магистр Ордена сдался без всякого сопротивления и скрылся в Триест. Достоинство великого магистра предложено было русскому императору Павлу Первому. Мечтая о воскрешении древнего рыцарства, Павел не только принял предложение кавалеров Ордена, но дал приказ: «Повелеваем опубликовать о сем во всей империи нашей и новый титул внести в прочие титулы наши». Тотчас дана была аудиенция в Зимнем дворце депутации капитула Ордена, которая торжественно поднесла императору корону и регалии великого магистра. На Новый год Павел явился перед изумлёнными придворными в короне, супервесте и великолепной мантии и объявил, что впервые будут сожжены в Павловске в канун Иванова дня знаменитые костры Мальтийского ордена. Преувеличенный восторг, с которым русский император отнесся к протекторату над Мальтийским орденом, вызвал в Европе насмешку, и с лукавой иронией записал аббат Жоржель: «Русский император, не принадлежащий к католической церкви, но исповедующий схизму Фотия, сделался гроссмейстером Ордена религиозного и военного, имеющего первым своим начальником папу. Император Павел поразил Европу». Однако, кроме этой, забавной аббату, стороны дела, возникновение постоянных сношений с Мальтой было серьезным по своим последствиям расчетом Павла и продолжением умной политики Екатерины. Упрочив свое влияние на Мальте, Россия могла на Ближнем Востоке успешней бороться с Англией.

— Ольга Форш, «Михайловский замок», 1946

Накануне Иванова дня Павел ушел из дворца один в дальнюю прогулку. В конце липовой аллеи, на парадном плацу, уже сложены были в клетку и белели серебряной корой молодой берёзы девять костров; гирлянды из редких оранжерейных цветов и прочие украшения плаца поручены были молодому ученику придворного живописца Бренны — Карлу Росси. <...> Император задумался, приближаясь в своей одинокой прогулке к любимой им Старой Сильвии. Было здесь безлюдно и не парадно. <...> На этих вот лужайках, бывало, отроком, в сопровождении любимого воспитателя Порошина, собирал он цветы и травы для гербария. Порошин, душой преданный, — был бы жив — охранял и сейчас... Впрочем, к чему теперь охрана, если завтра ночью вспыхнут девять мальтийских костров? Иезуит патер Грубер, которому разрешено в любой час дня и ночи входить в императорскую спальню, сказал сегодня особо торжественно: — Едва запылают девять костров во имя святого Иоанна, как охранительная стена, незримая глазу, будет воздвигнута вокруг вас, помазанника и духовного главы рыцарства всего мира. Как всегда, в минуты, когда он верил всей душой в могущество охраняющих его сил, Павел вдруг освобождался от подозрений, страхи отступали от него, и он был счастлив тем простым счастьем, как в памятный день, когда царица-матушка подарила ему это сельцо — Павловское.

— Ольга Форш, «Михайловский замок», 1946

Государь вовсе не был тем сумрачным и подозрительным тираном, каким его умышленно представляют. Напротив того, природные его качества были откровенность, благородство чувств, необыкновенная доброта, любезность и весьма острый и меткий ум. Когда он был в хорошем расположении духа, нельзя было найти более приятного и блестящего собеседника; никто в этом отношении не мог сравниться с ним <…>. Павел любил шутить, понимал шутку и не сердился, когда сам иногда делался предметом невинной забавы. — Как же, — спросил я князя Лопухина, — согласить то, что вы говорите о доброте и добродушии императора Павла, с другими сведениями, коими, однако, пренебрегать нельзя? — На это он ответил мне, что, действительно, государь был чрезвычайно раздражителен и не мог иногда сдерживать себя, но что эта раздражительность происходила не от природного его характера, а была последствием одной попытки отравить его. Князь Лопухин (князь Лопухин Петр Васильевич это отец фаворитки Павла) уверял меня с некоторою торжественностью, что этот факт известен ему из самого достоверного источника. (Из последующих же моих разговоров с ним я понял, что это сообщено было самим императором Павлом его дочери- княгине Гагариной <в девичестве Анне Петровне Лопухиной>). — Когда Павел был ещё великим князем, он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам, доктор, который состоял при нём, угадал, что великому князю дали какого-то яду, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки, которые могли быть возбуждаемы самым ничтожным обстоятельством. Князь Лопухин был несколько раз свидетелем подобных явлений: император бледнел, черты лица его до того изменялись, что трудно было его узнать, ему давило грудь, он выпрямлялся, закидывал голову назад, задыхался и пыхтел. Продолжительность этих припадков была не всегда одинакова. Когда он приходил в себя и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближенных какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева» (П. П. Лопухин. С. 531—532). — Петр Первый тоже страдал от детской травмы и дёргался тиком при виде непослушных подданных: во время стрелецких бунтов его тоже хотели убить, и он видел это собственными глазами. А ещё Петр Первый тоже любил мириться с обиженными им подданными…»

— Алексей Песков, «Павел I», 1999

Приписываемое

В России нет значительного человека, кроме того, с кем я разговариваю, и лишь на то время, пока я с ним разговариваю.

В поэзии

Портрет Павла (Жан Анри Беннер)

Итак, на троне Павел Первый? Венец российския Минервы Давно назначен был ему… Я в храм со всеми поспешаю, Подъемлю руку, восклицаю: «Хвала творцу, хвала тому, Кто правит вышними судьбами! Клянуся сердцем и устами, Усердьем пламенным горя, Любить российского царя!» Мы все друг друга обнимаем, Россию с Павлом поздравляем. Друзья! Он будет наш отец; Он добр и любит россов нежно! То царство мирно, безмятежно, В котором царь есть царь сердец; От неба он венцом украшен И только злым бывает страшен; Для злых во мраке туч гремит, Благим как бог благотворит.

— Николай Карамзин, «Ода на случай присяги московских жителей его императорскому величеству Павлу Первому, самодержцу всероссийскому», ноябрь 1796

Ты принял скиптр Екатерины ― Монарх! Зри север, юг, восток; Зри оба мира половины... <...> О Павел! и в твоих руках; Род орлий познается вечно И в чадах и сынов в сынах. И ты ль не будешь в мире громок? Ты Иоаннов двух потомок, И кровь Петра в крови твоей; Ты сын владевшия полсветом; Ты россов царь ― и стал предметом Внимания вселенны всей. <...> Друг смертных, гений в багрянице, Глагол его есть глас отрад Гонимым, сирому, вдовице И благо миллионов чад; Талант, достоинства, заслуги Любимцы суть его и други, А стражею любовь сердец; Отвсюду разные языки Торжественны возносят клики: О Павел, Павел! наш отец! <...> О Павел! будешь чтим веками: Ты начал властвовать сердцами, Ты с первым шагом приобрел На нашу верность новы правы И воспарил ко храму славы, Как к солнцу бодрственный орел.

— Иван Дмитриев, «Стихи его императорскому величеству Павлу Первому при восшествии на всероссийский престол», 1796

Россия, матери лишенна, Внезапной смертию ея, Как страшным громом оглушенна, Не помня своего во свете бытия, Стоит оцепенев; пресветлы меркнут очи, Восходит на чело печальной сумрак ночи; Остановляется всех жил биенье вдруг, И запирается во персях томный дух; Бесчувственна, полмертва, Несносной скорби жертва, Падет. <...> Разверзлись небеса, Открылся бог, сидящ во славе на престоле, И луч оттоле, Краснейший солнечна, на град Петров прострясь, Сошел молниебыстр и, в Павлов лик упрясь, Остановился; В небесном блеске он величествен явился. И в той же час Услышен свыше глас: «О Павел! облекись во праотцев порфиру И, не косня, покрой Россию оной сиру; Покрой, и покажи, что в сыне мать жива.

— Василий Петров, «Плач и утешение России к Его Императорскому Величеству Павлу Первому», декабрь 1796

Эпиграммы анонимов

	Дивились нации предшественнице Павла: Она в делах гигант, а он пред нею карла.
	— аноним

	Не венценосец ты в Петровом славном граде, Но варвар и капрал на вахтпараде.
	— аноним, во время его царствования

	Похож на Фридриха, скажу пред целым миром, — Но только не умом, а шляпой и мундиром.
	— аноним, во время его царствования

См. также

• «Павел I» — историческая пьеса («драма для чтения») Дмитрия Мережковского.

Ссылки

• Закон Павла I о Престолонаследии