Спле́тни — непроверенные сведения, новости и персональная информация, первоначально передаваемая устным путём. В современном мире одним из главных источников быстрого распространения сплетен служат социальные сети, посредством которых сплетни могут быть реплицированы в миллионах вариантов за считанные часы.
Кроме непосредственной передачи непроверенных сведений, сплетни имеют также целый ряд социально-общительных функций. Основные из них: укрепление традиционной морали и «наказание» за её отсутствие; выявление пассивно-агрессивного поведения, приносящего вред другим; налаживание и поддержание социальных контактов и собственной репутации на основе распространния информации, а также создания общности интересов и ценностей; развлечение, создание доверительного контакта и начало ухаживания, что помогает человеку найти свою пару путём «консультирования» других; обеспечение неформального механизма взаимного обмена информацией.
Сплетни в научно-популярной литературе и публицистике[править]
Вскоре после его ухода, отворяется дверь и входит человек мой; это меня взбесило, потому что я хотел скрыть от всех свое опьянение, которое могло сделаться предметом уездных сплетней. Я молчал, однако ж, и ходил взад и вперёд по комнате, надеясь, что он скоро уйдёт; но так как он остановился у дверей, точно часовой, то мне не трудно было догадаться, что его поставил там фельдшер, для того, чтоб поберечь меня; это меня примирило с ним, и я перестал об нём думать.
Самая простая и вместе с тем самая действительная манера поднимания ноги — это сплетня и клевета, и глуповец пользуется ею до пресыщения. Я бы сказал, что сплетня разъедает Глупов, что со временем она должна вконец уничтожить его, если бы не знал наверное, что тут ни разъедать, ни уничтожать нечего, что тут живёт одно тление, которое потому и живёт, что оно тление. Сплетнею и клеветой занимался Глупов ещё до ошпаривания, ещё в то время, когда он, в веселии сердца, унавоживал дно горшка. Он был великий на это художник и предпочитал этому искусству разве искусство смешить и увеселять своих добрых начальников. Первое он называл своим незаконопротивным упражнением души и сердца, второе — своею политикой. Первое доставляло ему утешение; второе бросало ему в рот катышки со стола богатого Лазаря.[5]
Общество и интересуется-то университетом прежде всего и больше всего не как научным центром, а как центром общественных настроений и волнений. В мирное время услышите ли вы расспросы об университете, спросит ли вас кто-нибудь о купленных библиотекой книгах, о приборах и коллекциях, обогативших кабинеты, о препаратах, сделанных в лабораториях? Никогда. Говорят в обществе о чем угодно, только не об университете. Но стоит начаться «беспорядкам», как университет становится предметом общественного внимания, нездорового любопытства, сплетен и пересудов.[6]
В 1836 <…> он действительно был полумёртв, и живя среди полумёртвых, не мог не заразиться их гниением. Когда цветок в горшке ослабел, на него нападает тля; так светская сплетня сгубила Пушкина, чего никогда не случилось бы, если бы в нём не остыл жар сердца. Но его кровавый закат был прекрасен. В последний час его врождённая страстность вспыхнула великолепным бешенством, которое ещё теперь потрясает нас в истории его дуэли.
Главный вопрос, который больше всего интересует масс-медиа и широкую публику, вовсе не проблема, решение которой так долго ждали математики, не то, что произойдет теперь в науке — это слишком трудно понять, почти недоступно. И даже не сама личность Я. Г. Перельмана. («Чудак, математик, все они такие»). Нет. Главный вопрос: «А почему он отказался от миллиона?» Правда, после многих объяснений многие журналисты (не все), а через них и публика, поняли, что пока был отказ от филдсовской медали, а миллион еще только будет предлагаться. Тем не менее подавляющее большинство комментариев, во всяком случае, в русскоязычной прессе, касались только этого вопроса. И, к сожалению, комментариев неумных и бестактных, и даже грубых. Все это заслоняет содержательную сторону событий и мешает читателям понять истинную оценку события. И, разумеется, с восторгом подхватываются самые неправдоподобные сплетни о том, что автора, якобы, обидели, выгнали из института и чуть ли не хотели присвоить результаты, и т. п.[7]
Постоянные неприятности и литературные дрязги сильно влияли на впечатлительного Панаева и отразились роковым образом на его здоровьи. Его литературные враги знали это и с каким-то злорадством усиливали против него свои пошлые выходки. Панаев особенно не любил одного из приживальщиков Тургенева, низкопоклонного и льстивого Колбасина, и не мог скрыть презрения, которое питал к нему. Не зная, чем отомстить Панаеву, Колбасин начал распускать слух, будто Панаев занял у него 75 рублей и не отдает этих денег. Услужливые приятели, разумеется, поспешили сообщить Панаеву эту гнусную сплетню. Он пришел ко мне в страшном волнении и дрожащим, задыхающимся голосом начал рассказывать о выходке Колбасина.
— Недоставало только одного: обвинять меня в том, что я ворую деньги у сотрудников! — воскликнул он и с этими словами вдруг зашатался. <...>
Но после напечатания «Отцов и детей» Тургенев не получил билета. Это произвело сенсацию в кругу его друзей-литераторов. Со стороны их посыпались обвинения, что все это произошло по интригам Некрасова и семинаристов, сотрудников «Современника», которые вооружают молодежь, распространяя о Тургеневе сплетни.
Я бы и не упомянула об этой сплетне, если бы только ею ограничились обвинения Некрасова; но вслед за тем распространилась новая клевета, будто Некрасов проиграл чужие деньги. Тургенев, в виде предостережения некоторым литераторам в их денежных расчетах с Некрасовым, рассказывал, что при встрече с Некрасовым в Париже, узнав, что он едет в Лондон, поручил ему передать 18 тысяч франков Герцену; но Некрасов, в первый же день по прибытии своем в Лондон, проиграл их в игорном доме и скрыл это, пока Тургенев не обличил его; что Некрасов клялся уплатить в скором времени проигранные 18 тысяч, но, конечно, не уплатил, воспользовавшись оплошностью Тургенева, который не взял с него никакого документа.[9]
В то время, как я хлопотал с похоронами, ― в Москве, в клинике Боброва, делали операцию в правом боку одному товарищу, очень дорогому мне, и я дрожал за него. Всё это ещё не улеглось, как вчера у меня дома разыгралась нелепейшая мелодрама. Жила у нас одна проститутка, которую я «спасал» и автобиографию напечатал в «Сев<ерном> курьере» за 13-15-е ноября. Жила и ― ничего. Возилась с младенцем сестры жены, которому 12 дней от роду и к<ото>рый немолчно пищит целые дни. Женщина она работящая, хорошая, но истеричка. И вдруг ― оказывается, она распускает слухи, что живёт не только у меня, но и со мной. Я это узнаю и произвожу маленький допрос, который меня убеждает в том, что источник сплетни действительно она. Ну, что с ней делать?[10]
Из последних сил борюсь с очумелостью. На моей стороне: снег, ёлки, небо, собаки; против — газеты, радио, сплетни и сплетницы всех мастей, телефон.[12]
В Москве удивительная произошла со мною перемена. За границей я больше молчал, а тут вдруг заговорил неожиданно бойко и в то же самое время возмечтал о себе бог ведает что. Нашлись снисходительные люди, которым я показался чуть не гением; дамы с участием выслушивали мои разглагольствования; но я не сумел удержаться на высоте своей славы. В одно прекрасное утро родилась на мой счёт сплетня (кто её произвёл на свет божий, не знаю: должно быть, какая-нибудь старая дева мужеского пола, ― таких старых дев в Москве пропасть), родилась и принялась пускать отпрыски и усики, словно земляника. Я запутался, хотел выскочить, разорвать прилипчивые нити, ― не тут-то было... Я уехал.[13]
Она знала, что у Кречмара были до женитьбы мелкие увлечения, она помнила, что и сама, девочкой, была тайно влюблена в старого актёра, который приходил в гости к отцу и смешно изображал говор саксонца; она слышала и читала о том, что мужья и жены вечно изменяют друг другу, ― об этом были и сплетни, и поэмы, и анекдоты, и оперы. Но она была совершенно просто и непоколебимо убеждена, что ее брак ― особенный брак, драгоценный и чистый, из которого ни анекдота, ни оперы не сделаешь.[14]
Колодец с журавлём ― это я, и мне дают отдохнуть только ночью, а днем нужно скрипеть и ворчать, наклоняться и выпрямляться, и слушать бабьи сплетни. Многие думают, что мне видно звёзды, а это не так, звезды я вижу только ночью, когда все видят, а днем мне достаются бабьи сплетни, так что я всех в деревне знаю еще до того, как они родятся, а потом и подавно. И все, что делается в мире, тоже знаю, не то что вон то огородное пугало, с которым только Михеев и разговаривает, вон там, за тополем, по ночам разговаривает, словно что-то это пугало знать и постигнуть может, просто Михееву по дороге, а зря не со мной, я бы мог ему рассказать про него, он и сам не знает что, а частью просто не помнит.[15]
— Борис Вахтин, «Одна абсолютно счастливая деревня», 1965
— Надоела нам эта Дурында — мочи нет. Но она первая сплетница на земле, как без неё обойдешься! Стоит ей дать задание, она на весь гонорар покупает всяческих сладостей, а потом меняет их на сплетни. У неё, говорят, под гнездом вырыта яма в шесть метров глубиной, цементная, в ней сундуки со сплетнями. Честное слово.
Живи как отшельник,
Гуляй или плачь —
Найдёт тебя сплетня,
Придёт твой палач!
Двери не отворит —
Под дверь подползёт,
Ограда мешает —
Сквозь камень пройдёт.
В чём грешен, не грешен —
В набат прогудит,
Навек обесчестит,
По гроб осрамит.[16]
Нет, я от гласности не прочь, Но добросовестно-разумной, Готовой истине помочь, Не сплетнями, не бранью шумной;
Но речью, чуждою страстей,
Но хладнокровным правосудьем,
Чтоб слово в святости своей
Служило праведным орудьем.[17]
— Пётр Вяземский, «Нет, я от гласности не прочь...», 1864
Говорят, что с детства
Я сплетник настоящий,
Только бы сюжетец
Мне попался подходящий.
Говорят: коль темы
В запасе новой нет, —
Черпаю сюжеты я из газет. Говорят, Говорят, Поговаривают!..[18]
Говорят, король наш
Командует отважно,
Отступает быстро,
А водку пьёт вальяжно,
Ростом хоть не вышел,
Зато торчат усы,
Вместо прифрон-то́-вой полосы. Говорят, Говорят, Приговаривают!..[19]
С меня С меня эти сплетни, С меня эти сплетни, как с гуся вода;
надел надел хладнокровия надел хладнокровия панцырь.
— Купил — говорите? — Купил — говорите? Конешно, — Купил — говорите? Конешно, да.
Купил, Купил, и бросьте Купил, и бросьте трепаться.
Довольно я шлепал, Довольно я шлепал, дохл Довольно я шлепал, дохл да тих,
на разных на разных кобылах-выдрах.
Теперь Теперь забензинено Теперь забензинено шесть лошадих
в моих в моих четырёх цилиндрах.
Разят Разят желтизною Разят желтизною из медных глазниц
глаза — глаза — не глаза, глаза — не глаза, а жуть!
И целая И целая улица И целая улица падает ниц,
когда когда кобылицы ржут.[20]
Не перемывать чужое бельё,
не сплетен сплетать околесицу, ―
сырое, суровое, злое былье
сейчас под перо мое просится.
Теперь не время судить, кто прав:
живые шаги его пройдены;
но пуще всего он темнел, взревновав
вниманию матери-родины.[22]
— Виктор Соснора, «Я хочу написать об Анне Ахматовой…», 1976
Запертые в жару, ставни увиты сплетнею
или просто плющом, чтоб не попасть впросак.
Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.[23]
Дома забота, а в людях сплетни.
Всех сплетен не переслушаешь.
Добрая сплетня, что добрый лапоть: с подковыркой.
Не уносится баба со сплетней, ни курица с яйцом.
↑М. Е. Салтыков-Щедрин. Полное собрание сочинений, 1837—1937: В 16 т. — М.; Л.: Издательство АН СССР, 1965 г. — Т. 3. Невинные рассказы, 1857—1863 гг. — С. 463-480 г.
↑Г. А. Кожевников. Проклятый Вопрос : К современному положению Университета. — М.: «Человек», № 2, 2005 г.
↑А. М. Вершик. «Что полезно математике?» Размышления о премиях Clay Millenium. — Notices AMS, январь 2007 г.
↑Джонатан Свифт. Письма. перевод (с некоторыми уточнениями), предисловие и примечания А. Я. Ливерганта // Вопросы литературы. — 1999 г. — № 1 и 2.
↑Панаева А.Я. «Воспоминания». — М.: Захаров, 2002 г.
↑Максим Горький. Собрание сочинений. — Москва, «ГИХЛ», 1952 г.
↑В. И. Ленин. ПСС, 5-е изд., т. 35. — М.: изд-во политической литературы, 1970 г. — с.308
↑Юрий Нагибин, Дневник. — М.: «Книжный сад», 1996 г.
