Ири́с, чаще ири́ска, ири́ски — помадная масса, получаемая при уваривании сгущённого молока с сахаром, мелассой (патокой) и жиром (сливочным или растительным маслом либо маргарином). В порционном виде продаётся как конфеты[1]. Считается, что название «ирис» дал партии молочных конфет работавший в Петербурге начала XX века французский кондитер Морна, или Морнас, заметивший сходство их рельефа с лепестками и́риса
В советские времена получили распространение дешёвые мелкие конфеты в бумажной обёртке — ириски или тянучки.
Там, куда вы прилетите, где сразу вы очутитесь въ толпе народа, вы не найдёте ничего страшнаго. Вы увидите там девиц, мечтающих об «ирисках» Моссельпрома...[4]
Внезапно, на станции Харьков, в купе ворвалась продавщица в белом халате, надетом на бобриковое пальто, и хрипло заорала: «А ну, кому ириски? Кому ещё ириски?...»[5]
— Вера Панова, «Времена года. Из летописей города Энска», 1953
Двинулся по желобу вкусный батон, сразу попал на ролики, и те начали вытягивать его в длинную колбаску, и тут же заходил вверх-вниз ножик, разрезая ее на мелкие дольки — ириски, — закрутился бумажный рулон, разматываясь под ножницы, вступили в дело стальные лапки — упаковщицы. И вот уже посыпались потоком — 650 штук в минуту! — «золотые ключики», мягко стукаясь о стенку стеклянного короба.[9]
— Алексей Старков, «В людском потоке», 1959
...попробуйте завернуть сто ирисок, сто твёрдых, ребристых камешков да ещё с насечкой, которая в кровь стирает вам мякоть пальцев! И кожаные наконечники не помогут![9]
— Алексей Старков, «В людском потоке», 1959
Ведь без различия в прописке
Все любят сладкие ириски!
Поймите! Можно иногда баловства ради лузгать семечки подсолнуха или с удовольствием сосать ириски, но ведь это же не настоящее питание. Семечки и карамельки не должны отбивать вкуса к настоящему хлебу![10]
Кондитеры готовят ириски на любой вкус: мягкие, тающие во рту, тянучки и твёрдые (с кристаллической структурой), словно леденцы. Мягкие и липкие делать проще, а при изготовлении твёрдых очень важно следить за размерами кристаллов, так как образование крупных частичек делает ирисную массу слишком хрупкой — конфеты крошатся, еще не успев попасть к покупателю.[12]
Пальцы легли на машину, и сразу же каждый, как у пианиста, зажил своей особой жизнью. Даже мизинцу, этому баловню и аристократу, нашлась работа. Таким рукам нельзя не подчиниться. Машине, наверно, даже приятно быть во власти у этих и нежных и цепких рук. Автомат вдохнул, выдохнул и ожил. Автомат вдохнул, выдохнул и ожил. Двинулся по желобу вкусный батон, сразу попал на ролики, и те начали вытягивать его в длинную колбаску, и тут же заходил вверх-вниз ножик, разрезая ее на мелкие дольки — ириски, — закрутился бумажный рулон, разматываясь под ножницы, вступили в дело стальные лапки — упаковщицы. И вот уже посыпались потоком — 650 штук в минуту! — «золотые ключики», мягко стукаясь о стенку стеклянного короба. Мальчишки, стоящие вокруг, в восторге! Мальчишек угощают! И, конечно же, эти ириски слаще покупных. Потому что видно, как их делают.[9]
...между прочим, попробуйте завернуть сто ирисок, сто твердых, ребристых камешков да ещё с насечкой, которая в кровь стирает вам мякоть пальцев! И кожаные наконечники не помогут! Попробуйте! После первой сотни пальцы ваши одеревенеют, после второй начнут припухать в сгибах. А вот эти завертывали в смену 30 килограммов «золотых ключиков». Посчитайте-ка, сколько это ирисок! Тысячи и тысячи...
— Ох, и сладкоежка ж я была до фабрики! Но не в сладкие годы росла — в войну... На «Красный Октябрь», на кондитерскую, девчонкой пришла, шестнадцати не было.[9]
— Алексей Старков, «В людском потоке», 1959
Рано или поздно, если только они не одумаются, не изменят своего отношения к литературе, к искусству, к дружбе, любви, — их постигнет в жизни тяжелое разочарование. И мне хочется предупредить таких, пока они молоды и есть еще время исправить дело: Поймите! Можно иногда баловства ради лузгать семечки подсолнуха или с удовольствием сосать ириски, но ведь это же не настоящее питание. Семечки и карамельки не должны отбивать вкуса к настоящему хлебу![10]
Кондитеры готовят ириски на любой вкус: мягкие, тающие во рту, тянучки и твёрдые (с кристаллической структурой), словно леденцы. Мягкие и липкие делать проще, а при изготовлении твёрдых очень важно следить за размерами кристаллов, так как образование крупных частичек делает ирисную массу слишком хрупкой — конфеты крошатся, еще не успев попасть к покупателю. Журнал «Хлебопекарная и кондитерская промышленность» (1968, № 12) сообщает о новом экспресс-методе контроля за структурой конфетной массы: пробу рассматривают в микроскоп в поляризованном свете. Кристаллы сахарозы (оптически активное вещество) способны вращать плоскость поляризации света, при этом на темном поле окуляра микроскопа видны светящиеся кристаллы. Интенсивность освещенности поля (ее фиксирует специальный регистрирующий прибор) пропорциональна количеству и размерам кристаллов. Такая установка уже работает на фабрике «Красный Октябрь» в Москве.[12]
Я жду. Старенький действительный статский советник, «одетый в пенсне», торгует в подъезде харьковскими ирисками. Мне делается грустно. Я думаю об улочке, на которой еще теснятся книжные лавчонки. Когда-то ее назвали Моховой. Она тянулась по тихому безлюдному берегу болотистой речки Неглинной. Не встречая помехи, на мягкой илистой земле бессуразно пышно рос мох.
Вышла Ольга.
— Теперь можем кутить.
Она покупает у действительного статского советника ириски.[2]
Внезапно, на станции Харьков, в купе ворвалась продавщица в белом халате, надетом на бобриковое пальто, и хрипло заорала: «А ну, кому ириски? Кому ещё ириски? Есть малярийные капли!» Капли — это был коньяк.[5]
Работали в саду комендатуры и занимались рассматриванием немецких артистов. <...> Я не написала, что вчера адъютант (очень милый и добрый человек, совсем не похожий на «немца»), делая обход, подошёл к нам и дал по ириске. Рука у него старого джентльмена, чистая, небольшая, с обручальным кольцом.[14]
Я до такой степени растерялся, что не успел убраться в темноту — эта скотина уже предстала перед скамейкой и, умопомрачительно изогнувшись, затрясла передо мной всеми своими прелестями... Я поспешил справиться, что должна означать эта многозначительная пантомимика — она ошарашила меня в ответ довольно остроумным контрвопросом: «Хотите ирисок, Веничка?»...[15]
До чего же вкусно пахло в этом магазине, заваленном всяческой снедью! <...> На одну копейку можно было купить три ириски. Кстати замечу: одна девочка из нашего класса торговала этими ирисками с лотка, когда её мама была занята. Мы, мальчишки, давали подружке копейку, а она, смущаясь, совала нам в руки целую горсть заветных сладостей.[13]
...в деревянных палатках, что вытянулись на берегу вблизи пристани, нашей любимицей была вобла. Она висела в ряд или пучками на натянутых веревках, и в солнечный день, сушеная, светло-серая и золотисто-коричневая, просвечивала своим спинным жирком. Благодаря дешевизне она вместе с ирисками и семечками была самым доступным для нас лакомством.[13]
Сплошною толпой, как узкий мосток, был залит тротуар. Встречные волны с трудом одна проникали в другую, кто-нибудь постоянно косо летел на мостовую. Тут были сласти: сахар кусками, ирис, подсолнухи, миндаль и какао, изюм, шоколад и конфеты в бумажках, толстый урюк.[16]
Взять городишко Безайса — скверный, грязный, с бесконечными заборами, с церквами и Дворянской улицей. А ведь он кипел, — и каждая из его самых скверных улиц отмечена смертями и победами. На этой Дворянской, где раньше грызли семечки и продавали ириски, один парень из наробраза выпустил в белых шесть пуль, а седьмой убил себя.[17]
Пристроившись в углу под запыленной пальмой, Крякин и Роман слушают музыку. Крякин достает две ириски. Одну дает Роману. Но Роман чувствует, что Крякин недоволен им. И верно, Крякин приступает к разговору.
— Ты вот что, — говорит он, — ты дурак.
— Почему?
— Дурак, потому что у тебя коммерции в голове не хватает. <...>
— А чего не знаю? Ты мне сколько должен?
— Полтинник.
— Не полтинник, а пятьдесят семь копеек с сегодняшними. Ириску не считаешь?..[3]
Тамъ, куда вы прилетите, гдѣ сразу вы очутитесь въ толпѣ народа, вы не найдете ничего страшнаго. Вы увидите тамъ дѣвицъ, мечтающихъ объ «ирискахъ» Моссельпрома, о билетѣ въ кинематографъ, о прюнелевыхъ ботинкахъ и о шерстяныхъ теплыхъ чулкахъ. <...>
«Зощенкой пахнетъ», — шепнулъ ему на ухо Парчевскій, котораго не покидало его хорошее настроеніе духа. Но ничего страшнаго или особеннаго не было въ этой толпѣ. Впереди Нордекова дѣвицы угощались «ирисками», отъ нихъ пахло ванилью и Нордековъ невольно вспомнилъ лекціи полковника Субботина на Россійскомъ островѣ.[4]
— Да, — снова подтвердила мать. — Отца у них не было, только мать.
— А отец умер — от диабета? Потому что слишком много ел сахару, да и вообще пирожных, разных тортов, кремов, пломбиров, шоколадов, ирисов и таких серебряных конфет со щипчиками, да, мама?[18]
Похвалились один перед другим перочинными ножами. У меня — кривой, с шилом, у него — прямой, со штопором. Съели по ириске да и разошлись восвояси. Не всякая, видно, и дружба навеки![6]
В городском саду играла музыка; гулял все простой народ; подсолнечная лузга трещала под ногами. (В то время это был единственный общественный сад на весь город.) Босые мальчишки юлили среди гуляющих, кричали лихими голосами: «Папиросы, спички!» — «Вот ирис, ирис!» — «Эх, ванильный шоколад!» Жаркая толпа вносила Дорофею и её мужа под навес, где показывали кино. Лёня покупал маленькую ириску, твёрдую как камень. Дорофея сосала сладкий камушек и смотрела картины: дураки дерутся, богатая красавица сходит с ума от любви...[8]
— Вера Панова, «Времена года. Из летописей города Энска», 1953
Степа, нашарив в карманах деньги, что сохранились у него после детдома, угостил девочку сладким квасом, купил кедровых орешков и, добравшись до палатки со сладостями, осведомился у Нюшки, что она больше любит — тянучки или ириски.
— А я всякие люблю! — чистосердечно призналась Нюшка и вдруг спохватилась:
— Ой, как ты много потратил...
Но Степа, кроме тянучек и ирисок, купил в палатке еще холодящих мятных пряников и предложил девочке покачаться на качелях. Нюшка была на седьмом небе.[19]
— Ты и вправду счастливый? А то много дней у нас нет совсем покупателей…
— А что ты продаешь? — спросил Сережка. — Ириски?
— Не-ет, — покачала головой Анка, — у нас не продают ириски. В этой корзине — улыбки.
— Улыбки? — улыбнулся Сережка. Честно говоря, ему совсем не было весело.[20]
...тот, кто навык
Имел единственно к жратве,
Кого в Нью-Йорке и в Москве
Честили люди проходимцем —
Теперь всеобщим стал любимцем!
Ведь без различия в прописке
Все любят сладкие ириски!
Только не пугайтесь, дети,
Не опасны игры эти.
И во тьме длиннющих труб
Не погибнет Август Глуп.
Одолев нелегкий путь,
Он изменится чуть-чуть.
По секрету скажем всем —
Станет он другим совсем.
На ирисковой машине
Покрутивши в ванилине,
Мы его слегла помнем,
Размешаем, разотрем,
А когда добавим крем,
Будет он готов совсем.
Вот выходит он — и что же?
Люди ахнули: «О Боже!»
Был обжора и урод,
Стал совсем наоборот!
Был как хвост у грязной киски,
А теперь — кусок ириски.
А ирис на белом свете
Любят взрослые и дети.
Жизнь <...> как коробка конфет. Дешёвый, бессмысленный, формальный подарок, который никому не нужен. <...> Иногда, конечно, попадается конфета с помадной начинкой или английский трюфель. Но они стремительно исчезают, не оставляя даже вкуса. И вот в остатках лежат заскорузлые ириски и конфеты с орехом, о которые можно сломать зубы.
Я — шюкуладный заяц, я — лясковый мерзавец, я — сладкий на все сто, о-о-о…
Я — шюкуладный заяц, и, губ твоих касаясь, я таю так легко… Карамельки и ириски тают прямо на глазах-зах-зах-зах…
Если я скажу: «Эй, киски!» — слишу только «Ах, ах, ах» (ах!.. ах!.. ах!..)…
— ...ты прекрасно знаешь, как ведёт себя твой отец. Прекрасно знаешь! И ты должен в любой ситуации его успокоить. Вот например, когда я иду с ним в магазин, я всегда в сумку кладу либо сушку, либо ириску!
— Да-да. Папа когда что-то жуёт, это его успокаивает.
