Другой вопрос, нужно ли играть гаммы всю жизнь. <...> пианист, уже развивший себе хорошую технику, может в дальнейшем обойтись без ежедневного разыгрывания гамм...[7]
Это здорово, когда у вас есть отличный пианист, но если некому вытащить рояль на сцену, то пианист будет просто стоять без своего чёртового рояля, и ничего хорошего из этого не получится.
В нашей квартире нашлось много клавиров опер и ораторий, и хотя я так и не приобрёл технической сноровки пианиста и до сего времени не могу сыграть с полной уверенностью и без ошибок простую гамму, я научился тому, чего хотел, — брать в руки вокальную партитуру и, читая её, слышать музыку, как я слышал её на репетициях в исполнении матери и её коллег. Мне было легче играть аранжировки оркестровых сочинений, чем произведения для рояля. В конце концов, я настолько овладел незамысловатыми аккомпанементами того времени (ведь я знал, как их надо играть!), что певцы предпочитали моё сопровождение аккомпанементу многих отменных пианистов.[2]:48
— Бернард Шоу, из предисловия к сборнику «Лондонская музыка, прослушанная Corno di Bassetto в 1888-1889 гг.»
А джентльмены, которые <…> перевёртывают для пианистов страницы, — разве они не хорошо знакомы со всеми крупными виртуозами? Как увлекательно они могли бы рассказать о своих напряжённых усилиях уследить за невероятно быстрыми presto; и о том, как им приятно вспоминать о своей сладостной дремоте в середине мечтательных adagio с обширной репризой на обеих раскрытых страницах.[2]:154
Что Лист был великим пианистом и далеко превосходил современных ему исполнителей способностью сыграть сонату, проникнув во все замыслы композитора и прочесть каждую восьмую так, как это задумано автором, неопровержимо доказано утверждением самого Вагнера — а лучшего свидетельства и не найти. К тому же, обладая даром управлять людьми, Лист был не только великим пианистом, но и великим дирижёром. Будет очень занятно выяснить — остался ли он теперь таким же великим, каким был.[2]:155
Маленький мир будет некоторое время глубоко опечален тем, что третий отъезд Листа из Англии стал последним. А большой свет, вероятно, ничуть не огорчится, получив нынче утром лишний повод для болтовни за первым завтраком. Ведь наше светское общество и почивший артист были далеки от взаимной любви. Он так мало стремился прельстить большой свет, что лишь очень неохотно избрал профессию пианиста и при первой же возможности сменил её на деятельность дирижёра и композитора.[2]:155
Впечатление <...> усилилось ещё тем, что мадам Есиповой совершенно чужда эстрадная манерность и какая-либо аффектация. Как только аплодисменты достигли силы, предопределяющей «бис», артистка села за рояль не медля и выстрелила в аудиторию этюдомсатанинской трудности и длительностью около сорока секунд, а потом ушла с эстрады так же спокойно, как и появилась на ней. Поистине изумительная, я бы сказал – повергающая в трепет пианистка.[2]:225
В то же самое время мне хотелось бы, чтобы в своём следующем сочинении для оркестра Падеревский вовсе отказался от рояля. Это единственный инструмент, которым он не умеет распоряжаться как композитор, и именно потому, что превосходно знает его как пианист.[2]:223
Потом мадам Грёндаль начинает говорить с искренним восхищением о некоторых своих соотечественниках – например, о Свенсене и о «мистере Григе». Её уважение к Григу взбесило меня, ибо она играет в тысячу раз лучше, чем он; и я совершенно вышел из себя при мысли, что он осмеливается учить её, как играть то или это, вместо того, чтобы пасть перед ней на колени с просьбой указать ему на банальности, иногда встречающиеся в его сочинениях, и вооружить его присущим ей мендельсоновским пониманием музыкальной формы.[2]:228
— Бернард Шоу, «О Баккер-Грёндаль», 13 июля 1889 г.
Прежде всего, пианола совершенно отлична от своего собрата фортепиано, с которым состоит всего лишь в братском родстве. <...> Пускай виртуозы клавира зарубят себе на носу, что они никогда не смогу сделать то, что с лёгкостью совершает обыкновенная пианола; но и наоборот, никогда посредственный механизм не сможет заменить живого артиста и вытеснить его с концертной эстрады.[4]:519
...совершенства достигают сравнительно немногие; но удовлетворительному чтению с листа может научиться каждый пианист: это-дело наживное. «Нажить» возможно больший «капитал» в данной области ― одна из задач, стоящих перед всяким обучающимся исполнительству: ибо, помимо сопряженных с этим других преимуществ, чем искуснее читает исполнитель с листа, тем легче и скорее формируется у него ясное представление о произведении, а, стало быть, и замысел, план интерпретации. Из одного этого, оставляя даже в стороне прочие соображения, видно, насколько практически важно не только для будущих аккомпаниаторов, но и для будущих солистов усердно тренироваться в чтении с листа, вырабатывать и совершенствовать в себе названное уменье. Но и в тех, все еще, к сожалению, нередких случаях, когда последнее не удовлетворяет даже умеренным требованиям, правило о необходимости просмотреть произведение, раньше, чем учить его по кускам, сохраняет полную силу.[7]
...работа над звуком есть прежде всего работа над его качеством, а первый план этой последней занимает выработка одного из качеств звука-его певучести. Забота о ней всегда находилась в центре внимания величайших русских пианистов и лучших представителей западноевропейского пианизма классической поры его развития; хорошие певцы являлись для них исполнительскими образцами, на которые они равнялись сами и советовали равняться другим пианистам.[7]
...сознание управляет движениями без всякой спешки, с частыми передышками, гораздо медленнее, чем совершаются самые движения. И чем большего прогресса достигает в моторно-трудных местах автоматизация, чем длиннее «цепочки», чем медленнее, вследствие этого, чередуются сознательно-волевые двигательные импульсы, тем быстрее движутся пальцы пианиста, тем выше его моторная техника. Чтобы играть быстро ― надо думать (в части управления моторикой) медленно. Не принимайте этого за парадокс. Присмотритесь к тому, как спокойно, внутренне неторопливо играют большие виртуозы.[7]
Гаммы нужны не только для выработки основ техники, но и для свободной и уверенной тональной ориентировки на клавиатуре. Пианисты, не ощущающие теперь необходимости в гаммах, упускают, думается, из виду, что они вряд ли достигли бы «степени высокой» в своем искусстве, если бы когда-то, в детстве, не занимались усердно гаммами. Другой вопрос, нужно ли играть гаммы всю жизнь. Здесь я склонен примкнуть к мнению тех пианистов (Петри, Гизекинг), которые полагают, что в этом нет надобности и что пианист, уже развивший себе хорошую технику, может в дальнейшем обойтись без ежедневного разыгрывания гамм и совершенствовать свою технику исключительно в работе над художественными произведениями.[7]
«Коммуникабельность» начинается с внимания к людям. <...> С внимания непрерывного, жадного и самозабвенного, с которым слушает или исполняет музыку музыкант. Я припоминаю, кстати, что великий пианист Генрих Нейгауз, учитель других великих, был беспощаден к тем своим ученикам, которые мучились, казалось бы, вполне понятным волнением, скованностью на выступлениях: «Это большая вина, это грех перед музыкой. И ваша скованность ― наказание за то, что вы, играя, думаете не о музыке, а о себе в музыке». То же в любом деле, в любом общении. Всякий легко согласится, что слишком многие заняты не общением, а собою в общении.[12]
Пианист отличается от пианистки фатальным образом. Попросту говоря, это две разные профессии. И занимаются они совершенно разными делами. В том числе, и за роялем. Я бы никогда не взялся их сравнивать или сопоставлять. Достаточно посмотреть невооружённым взглядом, когда они сидят за инструментом. И у вас сразу отпадут все вопросы. Разница между ними точно такая же, как между «он» и «она». Не больше и не меньше. Ровно такая. И больше не заставляйте меня говорить банальности.[10]
Вы набиваете руку, как музыкант-пианист, энергически одолевая упрямую технику, и когда эта работа свершится, вот тогда Вам ясно будет, где есть творчество, а где его нет.[3]
Что же касается до Мусоргского, то, хотя он был прекрасный пианист и отличный певец (правда, уже спавший в то время с голоса) и хотя две его небольшие вещицы — скерцо B-dur и хор из «Эдипа» — были уже исполнены публично под управлением А. Г. Рубинштейна, всё же он был мало сведущ в оркестровке, так как игранные его сочинения прошли через руки Балакирева.
Редактор заёрзал:
— Согласитесь, что это большая дерзость ехать петь в страну певцов! Ведь не стал бы ни один пианист играть перед вашим Рубинштейном! А Италия, это — Рубинштейн!
Если иной раз вам будет трудно найти арфиста, играющего на хроматической арфе, то знайте,[комм. 1] что ничего не меняя в партии, его можно заменить пианистом.[13]:138
Мадмуазель, когда Вы будете знаменитой пианисткой, а я глубоким стариком, достигшим вершины славы, или, может быть, всеми забытым, Вам приятно будет вспомнить, что Вы доставили композитору столь редкую радость – услышать исполнение довольно трудного произведения в точном соответствии с его замыслом.[14]:68-69
Шесть оставшихся ещё этюдов закончены, вопрос только в том, чтобы их переписать. Признаюсь, что я доволен этим сочинением, которое, говорю это без ложной скромности, займёт особое место в моём творчестве. Кроме стороны технической, Этюды удачно наведут пианистов на мысль, что к занятиям музыкой надо приступать лишь обладая поистине могучими руками![13]:243
— Клод Дебюсси, 27 сентября 1915, Пурвиль
Ко времени его отъезда из России он был, в сущности, самым любимым и популярным композитором своего, тогда молодого поколения и самым популярным пианистом. А впереди его ждала мировая слава, триумфы и почёт. Он был богат и семейно счастлив...
И однако при всём том Рахманинов является фигурой трагической.[6]:78
Одно дело ― по ночам приходить и без шума арестовывать людей, а другое дело ― срывать Всесоюзный конкурс пианистов, да еще как раз в тот год, когда молодые советские музыканты выиграли ряд международных конкурсов в Вене, Варшаве, Брюсселе и разнесли славу о музыкальных достижениях Советского Союза по всему миру. Срыв конкурса пианистов превращался в удар по всей музыкальной политике правительства, и этого допустить было нельзя. Как всегда в таких случаях, арестовали самого Шатилова, обвинив его во вредительстве и в троцкизме, а конкурс приказано было довести до конца. И счастливые молодые пианисты и пианистки благополучно сыграли в последнем туре и получили призы, а вскоре и ордена.[15]
Всё его творчество отмечено печатью камерности. Он сам был первоклассный пианист. Подобно Шопену, он не имел никакого желания выплывать за пределы камерности: он писал для оркестра только сопровождения своих фортепианных концертов. <...> Фортепиано, камерный ансамбль, песня (романс) – вот его область, за которую он не хотел выходить, мудро себя ограничивая.[6]:83
Как подобает «классику», он испробовал свои силы во всевозможных формах: опера, балет, симфония, фортепианная музыка, романсы – всё было им затронуто. Превосходный и оригинальный пианист, он глубоко чувствовал «душу» фортепиано и едва ли не ему поверил свои наиболее интимные вдохновения.[6]:92
Но дирижировать оркестром действительно очень трудно. Лучше всех, мне кажется, сказал об этом Шарль Мюнш в своей книге «Я ― дирижёр»: «Коллективное сознание сотни музыкантов ― ноша не легкая. На минуту представьте себе, что было бы с пианистом, если бы каждая клавиша чудом вдруг стала живым существом». Да, дирижёр ― это пианист, который играет на живых клавишах. Среди них есть добрые и злые, любящие тебя и не очень, верящие тебе и не верящие, покладистые и упрямые, уважающие тебя и не уважающие никого, кроме себя. Вот попробуйте сыграть на таком «рояле».[16]
Вспоминается мне, какая из меня дрянь вышла… Ехал в Москву за две тысячи вёрст, метил в композиторы и пианисты, а попал в тапёры… В сущности, ведь это естественно… даже смешно, а меня тошнит…[1]
Бесконечные споры о музыке, смелые суждения людей непонимающих держат его в постоянном напряжении, он напуган, робок, молчалив. Играет он на рояле великолепно, как настоящий пианист, и если бы он не был офицером, то наверное был бы знаменитым музыкантом.[1]
Олимпиада Александровна Ратисова сильно закружилась в зимнем сезоне. Судьба ниспослала весёлойгрешнице в дар какого-то необыкновенно лохматого пианиста, одарённого, как говорили знатоки, великим музыкальнымталантом, но ещё большим — пить шампанское, по востребованию, когда и сколько угодно, оставаясь, что называется, ни в одном глазу. Как ни вынослив был злополучный Иосаф, однако на этот раз не выдержал: супруга афишировала свой новый роман уж слишком откровенно. Он сделал Олимпиаде Алексеевне страшную сцену, на которую в ответ, кроме хохота, ничего получить не удостоился — и уехал в самарское имение дуться на жену... По отъезде мужа Олимпиада совсем сорвалась с цепи: к пианисту она скоро охладела, но его заменил скрипач; скрипача — присяжный поверенный; поверенного — молодой, входящий в моду, женский врач...[17]
– Всё-таки пианисты, – заявляю я с полной категоричностью и почти злорадно, – это сиюминутная, плебейская профессия. Посмотри, вот и те же пустые концерты и конкурсы: всё рассчитано только на сегодняшний, сиюминутный эффект. Поколыхал воздух, получил своё, и пошёл дальше гулять по миру, ходить гоголем да улыбаться, засунув палец в петлицу. Суета ради суеты, и ничего больше![11]:282
<...> к сожалению, пианист – это универсал, это чернорабочий от музыки, это комбайн, изрыгающий в публику звуки, возможно, только с некоторой, весьма ограниченной избирательностью в плане собственного вкуса и физической комплекции.
– Да вот и Серёжа Рахманинов тоже, – продолжает жаловаться пианист Саша, – Ты видал, какие у него ручищи?.. Он ведь может сам себя обхватить пальцами в талии!
Я только посмеиваюсь, живо представляя себе новоявленного нарцисса-Рахманинова, страстно обвивающего руками собственную талию. На мой вкус, картина бесподобная...[11]:82
Князь Петя сидит в освежеванном кресле и задумчиво осматривает комнату. Разумеется, скрипка ― самый совершенный музыкальный инструмент. Виолончелист зажимает между ног неуклюжую пародию на скрипку; его рука рыщет смычком где-то на уровне колен. Это не может быть признано красивым. Контрабас: человек виснет на шее толстяка, похлопывая его по животу. Пианист осторожно, на расстоянии подсаживается к огромному предмету, формой и цветом похожему на фрак, пальцами бередит холодный оскал клавиш и придавливает под столом чьи-то ноги.[18]
— Юрий Анненков(Б. Темирязев), «Повесть о пустяках», 1934
И пил уже не так, как пил у Карачарова, нет, теперь я пил без тошноты и без бутерброда, из горлышка, запрокинув голову, как пианист, и с сознанием величия того, что еще только начинается и чему еще предстоит быть.[8]
Даже в их школе, где чудачества скорее уважались, как примета неординарности, Морковкина считалась фигурой анекдотичной. Она витала, у нее увлажнялись глаза, могла вдруг расплакаться для всех неожиданно от избытка, так сказать, чувств-с. Но эти странности в обосновании нуждались: если бы за Морковкиной признали явный исполнительский дар, ей бы и не такое простили. Но одной музыкальности для пианиста мало: пальчики, техника нужны. Опять же ― головка. А у Морковкиной в голове ― радужный туман, а сама, как кузнечик, хрупкая, узенькая лапка, годная лишь для домашнего музицирования. Она страдала.[9]
...все мы – всего лишь звуки, летящие из под пальцев неведомого пианиста, просто короткие терции, плавные сексты и диссонирующие септимы в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком.
― Для исполнения Рахманинова нужна сила, а когда ее нет, инструмент не будет звучать. В России прекрасная школа, поэтому женщины и мужчины играют наравне. Мне многие говорят, что у меня абсолютно мужская игра. Я получила очень хорошую базу ― у меня был потрясающий учитель Евгений Михайлович Тимакин. ― Пианист ― это все-таки мужская профессия или женская?
― Считается, что мужская. А с другой стороны ― на Западе, например, обожают, когда играет женщина. Ведь простым слушателям интереснее смотреть на женщину ― какая у нее прическа, какое на ней платье. Американцы вообще очень любят шоу.[19]
одну и ту же музыку, все ту же веревку не делимую на дни заводит пианист ― и вот оно: связал
потустороннее с наземным
и погребенье ― с воскресеньем[21]
— Виктор Кривулин, «раздавшаяся между двух...» (из цикла «Стихи на картах»), 1978
Меж двух коринфских вычурных колонн Играет пианист-отказник. Он молод, бородат, щеголеват, И, кажется, от одного лишь взмаха Двух птиц ― двух легких рук ― звучат Колоколами фуги Баха. Ему внимают дамы и послы, Священник православный из Дамаска. Колонны, кресла сказочно белы, Но мне мерещится другая сказка...
С улыбкою на личике нечистом
Он слышит ангелов средь свалок городских,
Он станет знаменитым пианистом.[22]
— Семён Липкин, «Вечер в резиденции посла», 11 января 1984
↑ 123А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем. — М.: «Наука», 1974 г.
↑ 12345678Бернард Шоу «О музыке и музыкантах». — М.: Музыка, 1965. — 340 с. — 100 000 экз.
↑ 12И.А. Гончаров. Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1994. — Вып. V
.svg){kind=logo}
